им  говорят со
случайным посетителем редакции.
     И  вот  он прочел  статью.  Он  ее прочел  зычным,  хорошо поставленным
голосом.  Он  читал,  постепенно  загораясь и  иногда посматривая в  сторону
Платона Самсоновича.
     Сначала казалось,  что он, читая  статью,  нам  всем и  себе раскрывает
допущенные нами ошибки и перегибы. Но пафос в его голосе все время нарастал,
и вдруг  стало казаться, что он лично вместе с  другими товарищами обнаружил
эту  ошибку.  К  концу  статьи он  так  слился с  ее  стилем,  с  внезапными
переходами от гнева к иронии, что стало казаться -- именно он, и  притом без
всяких товарищей, первым заметил и смело вскрыл все наши ошибки.
     Началось обсуждение статьи. Тут надо сказать, что Автандил Автандилович
держался  самокритично.   Он  заявил,  что,  хотя  и  пытался  приостановить
бездумную проповедь козлотура, именно с этой целью он и печатал, хотя и  под
рубрикой "Посмеемся  над  маловерами",  критические заметки  зоотехника,  но
делал это недостаточно энергично и в этом смысле берет часть вины на себя.
     Фельетонист, который все это время нетерпеливо ерзал, выступил сразу же
после редактора и напомнил, что и он в фельетоне о неплательщике алиментов в
замаскированной форме пытался критиковать бездумную проповедь  козлотура, но
Платон Самсонович не только не внял его голосу, но  даже пытался пришить ему
ярлык.
     -- Ярлык? -- неожиданно  выдавил Платон Самсонович и сумрачно посмотрел
на фельетониста.
     --  Да,  ярлык! --  повторил  тот  решительно и  посмотрел  на  Платона
Самсоновича взглядом человека, навсегда разорвавшего цепи рабства.
     -- Вы преувеличиваете,-- примирительно сказал Автандил Автандилович. Он
не любил слишком широких обобщений, если эти обобщения делал не он сам.
     В связи с бездумной проповедью козлотура  Автандил Автандилович  поднял
вопрос о семейных делах Платона Самсоновича.
     -- Отрыв от хозяйственных  нужд  наших  колхозов  постепенно  привел  к
отрыву  от  семьи,-- подытожил он свое выступление,-- и это закономерно, ибо
человек потерял критерий истины и зазнался.
     После  того   как  критика  Автандила   Автандиловича  была  поддержана
сотрудниками, он  выступил  еще раз и сказал, что все-таки нельзя сбрасывать
со счетов то обстоятельство,  что Платон Самсонович старый, опытный газетчик
и, несмотря на ошибки, до  последней капли  крови предан нашему общему делу.
Редактор и в этой  части был поддержан сотрудниками. Кто-то даже сказал, что
старый конь борозды не портит.
     Но тут  фельетонист  опять не  удержался и напомнил, что загибы  вообще
характеры для работы Платона Самсоновича. Он напомнил, что Платон Самсонович
несколько лет назад пытался установить новый метод  рыбной ловли,  пропуская
через  воду  токи  высоких частот.  В  результате  рыба  якобы  должна  была
собираться в одном месте, тогда как  на самом деле она ушла из бухты и могла
совсем не приходить, если б опыты продолжались.
     --  Не в этом дело, вы не так поняли,-- вставил было Платон Самсонович,
но к этому  времени все устали и никому неохота было  выслушивать технологию
старого опыта.
     Заведующим отделом сельского  хозяйства был назначен заведующий отделом
пропаганды, как  человек, имеющий  наиболее  острое чутье к новому.  Платона
Самсоновича  оставили при нем литсотрудником,  с  тем  чтобы он, как  старый
опытный работник, помогал освоиться новому заведующему. Ему объявили строгий
выговор по  служебной  линии.  Редактор  решил пока  ограничиться  этим  при
условии,  что  он вернется в  семью  и  с  нового  учебного года поступит  в
вечерний университет. У Платона Самсоновича не было высшего образования.
     --  Кстати,  заберите  этот  самый  рог  козлотура,--  сказал  Автандил
Автандилович, когда мы уже расходились.
     -- Рог? -- как эхо, повторил Платон Самсонович, и я заметил, как на его
худой шее судорожно задвигался кадык.
     -- Да, рог,-- повторил Автандил Автандилович,-- чтобы его духу здесь не
было.
     Когда Платон Самсонович уходил из редакции с рогом, небрежно завернутым
в газету, мне стало почему-то жалко его. Я представил, как он возвращается в
свою одинокую  квартиру  с  этим одиноким  рогом (все,  что осталось от  его
великого замысла). Мне стало совсем не по себе.  Но что было делать, утешить
я его не мог, да и навряд ли это было возможно.
     Статья  из центральной  газеты  была перепечатана  в  нашей, причем  то
место,  где говорилось о бездумной проповеди козлотура, было набрано  жирным
шрифтом с замечанием  в скобках: "Курсив наш". В том же номере была помещена
передовая под  заголовком  "Бездумная  проповедь  козлотура",  где  давалась
критическая  оценка  всей работе  газеты и  в особенности  отдела  сельского
хозяйства.
     В  передовой упоминалось о  некоторых  лекторах,  которые, не  дав себе
труда  разобраться  в этом новом деле, легкомысленно  примкнули к пропаганде
малоизученного опыта.
     Одним словом,  имелся  в виду  Вахтанг  Бочуа. Но прямо писать о нем не
решились, потому что неделей раньше он подарил местному краеведческому музею
ценную коллекцию кавказских минералов.
     Он,  разумеется,   позаботился,  чтобы  это   мероприятие  не  осталось
безгласным.  Он  сам  позвонил в  редакцию  и  попросил,  чтобы  кого-нибудь
прислали  на церемонию  дарения. Прислали фотокора, который и запечатлел ее.
Вахтанг  с  видом  смирившегося  пирата вручал свои  сокровища  застенчивому
директору музея.
     Так что теперь, через неделю после триумфа бескорыстия, упоминать его в
газете было как-то неловко.
     В  следующих  номерах  печатались  организованные  отклики  на  критику
козлотура. Кстати, к упрямому зоотехнику поехал один из наших сотрудников, с
тем  чтобы  он  теперь  выступил с  большой  статьей  против  козлотуризации
животноводства. Но упрямый зоотехник остался верен себе  и наотрез отказался
писать, заявив, что теперь ему это неинтересно.
     После  появления статьи в  редакцию много звонили.  Так,  например,  из
торга  позвонили,  чтобы  посоветоваться,  как  быть  с  названием павильона
прохладительных напитков "Водопой козлотура". Кстати,  к нам стали поступать
сигналы о том, что в некоторых колхозах начали забивать козлотуров. По этому
поводу  мы давали  разъяснение  в том  смысле,  что  не нужно  шарахаться из
стороны в  сторону,  а нужно  ввести козлотуров в  колхозное стадо  на общих
основаниях.
     С  этой  же  целью  Автандил   Автандилович,  посоветовавшись  с  нами,
предложил  товарищам из  торга не уничтожать  вывеску целиком,  но незаметно
ликвидировать в слове "козлотур" первые два слога. Так что теперь получалось
"Водопой  тура", что звучит,  как мне кажется,  еще романтичней.  Вывеску на
самом павильоне быстро привели в порядок, но  над павильоном еще целый месяц
по ночам  светилось, нагловато  подмигивая электрическими лампочками, старое
название "Водопой козлотура".
     Получалось так, что  днем на водопой приходят туры, а по ночам  все еще
упорствуют козлотуры.
     Некоторые местные интеллигенты нарочно приходили смотреть по вечерам на
эту электрическую вывеску:  они  в ней находили  как  бы  противоборствующий
чему-то либеральный намек и одновременно злобное упорство догматиков.
     Как-то,  проходя  в  кафе,  я  сам  видел   небольшую  группу  подобных
вольнодумцев, внушительно, но незаметно толпившихся напротив павильона.
     -- Это неспроста,-- произнес один из них, слегка кивнув на вывеску.
     -- Плюньте мне  в глаза, если  все это  просто так кончится,--  добавил
другой.
     -- Друзья мои,-- прервал их благоразумный голос,-- все это верно, но не
надо слишком глазеть на нее. Посмотрел -- и проходи. Посмотрел -- и дальше.
     -- А что тут такого! -- возразил первый.-- Вот захотел и буду смотреть.
Не те времена.
     -- Да,  но могут  не  так  понять,--  сказал  благоразумный,  озираясь.
Заметив меня, он мгновенно осекся  и добавил: -- Вот я и говорю, что критика
прозвучала своевременно.
     Тут все, как по команде, посмотрели  в мою сторону, после чего компания
отправилась в кафе, глухо споря и шумно жестикулируя.
     В один  из этих дней лично мне позвонил директор филармонии  и спросил,
как  быть  с  песней  о козлотуре, которую исполняет хор табачников, а также
некоторые солисты.
     --  Понимаете,--  сказал  он   извиняющимся  голосом,--  у  меня   ведь
финансовый  план,  а  песня пользуется  большим  успехом,  хотя и  не вполне
здоровым, как я теперь понимаю, но все же...
     Я решил, что по такому  вопросу не мешает  посоветоваться  с Автандилом
Автандиловичем.
     -- Подождите,-- сказал я директору филармонии и отправился к редактору.
     Автандил Автандилович выслушал меня и сказал, что о хоровом выступлении
с песней о козлотуре не может быть и речи.
     -- Да и  хор у них липоватый,-- неожиданно добавил он.--  Но солисты, я
думаю,  могут  выступать,  если  словам   придать  правильный  смысл.  Одним
словом,--  заключил он, нажимая кнопку вентилятора,-- главное сейчас  --  не
шарахаться из стороны в сторону. Так и передай.
     Я передал суть  нашего  разговора попечителю филармонии, после  чего он
задумчиво, как мне показалось, повесил трубку.
     В  этот день Платон  Самсонович не пришел  на работу,  а  на  следующий
явилась  его жена и прошла прямо в кабинет редактора. Через  несколько минут
редактор вызвал  к себе председателя  профкома. Потом тот рассказал, что там
было. Оказывается, Платон Самсонович  заболел -- не  то нервное расстройство
на почве переутомления, не то переутомление на  почве нервного расстройства.
Жена  его,  как только  узнала  о  судьбе  козлотуров, пришла  к нему  в его
одинокую  квартиру  и  застала  его в постели.  Они,  кажется,  окончательно
примирились и, оставив новую квартиру детям, будут жить в старой.
     --  Вот  видите,--  сказал  Автандил Автандилович,--  здоровая  критика
укрепляет семью.
     -- Критика-то здоровая,  да он  у меня совсем  расхворался,--  ответила
она.
     --  А  это   мы  поможем,--  заверил  Автандил  Автандилович   и  велел
председателю профкома сейчас же достать ему путевку.
     По  иронии   судьбы  или  даже  самого  председателя  профкома   Платон
Самсонович  был  отправлен  в  горный  санаторий  имени  бывшего  Козлотура.
Впрочем, это  одна из  лучших здравниц в нашей республике, и попасть туда не
так-то просто.

     Недели  через две,  когда замолкли последние  залпы  контрпропаганды  и
нашествие козлотуров  было полностью  подавлено, а их рассеянные,  одиночные
экземпляры, смирившись, вошли в колхозные стада, в нашем городе  проводилось
областное  совещание передовиков сельского  хозяйства. Дело  в том, что наша
республика перевыполнила план заготовки чая -- основной сельскохозяйственной
культуры нашего края.  Колхоз Иллариона  Максимовича назывался  среди  самых
лучших.
     В перерыве, после официальной части, я увидел в буфете самого Иллариона
Максимовича.  Он сидел за столиком  вместе  с агрономом и девушкой  Гоголой.
Девушка ела пирожное, оглядывая посетительниц буфета. Председатель и агроном
пили пиво.
     Накануне  у  нас в газете был очерк о чаеводах колхоза "Ореховый Ключ".
Поэтому я смело подошел к ним. Мы поздоровались, и я присел за столик.
     Агроном  выглядел  как  обычно.  У  председателя  выражение  лица  было
иронически-торжественное.  Такое  лицо  бывает  у  крестьян,  когда  они  из
вежливости выслушивают  рассуждения  городских  людей  о сельском хозяйстве.
Только когда он обращался  к девушке,  в  глазах у  него  появлялось  что-то
живое.
     -- Еще одно пирожное, Гогола?
     -- Не  хочу,--  рассеянно  отвечала  она,  рассматривая наряды  женщин,
входящих и выходящих из буфета.
     -- Давай, да? Еще одно,-- продолжал уговаривать председатель.
     -- Пирожное не хочу, луманад хочу,-- наконец согласилась она.
     -- Бутылку луманада,-- заказал Илларион Максимович официантке.
     -- Рады, что козлотура отменили? -- спросил я его, когда он разлил пиво
по стаканам.
     -- Очень хорошее начинание,-- согласился  Илларион Максимович,-- только
за одно боюсь...
     -- Чего боитесь? -- спросил я и взглянул на него. Он выпил свое  пиво и
ответил только после того, как поставил стакан.
     --  Если  козлотура   отменили,--   проговорил  он  задумчиво,  как  бы
вглядываясь в будущее,-- значит, что-то новое будет,  но в  условиях  нашего
климата...
     -- Знаю,--  перебил  я  его,-- в  условиях  вашего климата  это  вам не
подойдет.
     --  Вот именно! --  подтвердил Илларион Максимович и серьезно посмотрел
на меня.
     --  По-моему, напрасно  боитесь,-- сказал  я,  стараясь придать  голосу
уверенность.
     --  Дай  бог!  --  протянул  Илларион  Максимович.-- Но  если козлотура
отменили, что-то, наверное, будет, но что -- пока не знаю.
     -- А где ваш козлотур? -- спросил я.
     -- В стаде, на общих основаниях,-- сказал  председатель,  как о  чем-то
далеком, уже не представляющем опасности.
     Прозвенел звонок, и мы  прошли в зал. Тут я  распрощался с ними, а  сам
остался у дверей. Мне надо было прослушать концерт и быстро вернуться, с тем
чтобы написать отчет.
     Первым  номером выступали  танцоры  Пата Патарая. Как  всегда,  ловкие,
легкие, исполнители кавказских танцев были встречены шумным одобрением.
     Их  несколько раз вызывали  на "бис", и вместе с  ними выходил сам Пата
Патарая  --  тонкий,  с  пружинистой  походкой  пожилой человек.  Постепенно
загораясь от аплодисментов, он в конце концов  сам вылетел на сцену со своим
знаменитым еще с тридцатых годов па "полет на коленях".
     После  сильного  разгона  он  вылетел на  сцену  и,  рухнув  на колени,
скользил по  диагонали в  сторону правительственной ложи,  свободно раскинув
руки  и  гордо вскинув голову.  В последнее мгновенье,  когда зал,  замиряя,
ждал,  что  он  вот-вот  вывалится в оркестр.  Пата  Патарая  вскакивал, как
подброшенный пружиной, и кружился, как черный смерч.
     Зрители приходили в неистовство.
     -- Трио чонгуристок исполняет песню без слов,-- объявила ведущая.
     На ярко освещенную сцену вышли  три девушки в длинных белых платьях и в
белых  косынках. Они застенчиво уселись  на стульях и стали настраивать свои
чонгури, прислушиваясь и отрешенно  поглядывая друг на друга. Потом по знаку
одной из них  они ударили  по струнам -- и полилась мелодия, которую они тут
же подхватили голосами и запели на манер старинных горских песен без слов.
     Мелодия мне  показалась чем-то  знакомой, и вдруг я догадался,  что это
бывшая песня о козлотуре, только совсем в другом, замедленном ритме. По залу
пробежал шелест  узнавания. Я  наклонился и  посмотрел в  сторону  Иллариона
Максимовича.  На его крупном лице  все еще  оставалось выражение насмешливой
торжественности.  Возможно,  подумал  я,   он  в  город  приезжает  с  таким
выражением и оно у него  остается  до самого  отъезда. Гогола, вытянув  свою
аккуратную  головку, завороженно  глядела  на сцену.  Спящий агроном  сидел,
грузно откинувшись, и дремал, как Кутузов на военном совете.
     Трио чонгуристок аплодировали  еще больше, чем Пата  Патарая. Их дважды
заставили  повторить  песню  без  слов, потому что все почувствовали  в  ней
сладость запретного плода.
     И хотя сам плод  был  горек  и никто  об  этом  так хорошо не знал, как
сидящие в этом  зале, и хотя все были рады его запрету, но  вкушать сладость
даже его запретности было  приятно,--  видимо, такова природа  человека, и с
этим ничего не поделаешь.

     Жизнь  редакции  вошла  в  свою  нормальную  колею.  Платон  Самсонович
вернулся  из  горного  санатория  вполне здоровым.  На следующий день  после
своего  возвращения он  сам предложил мне пойти с ним  на  рыбалку. Это было
лестное для меня предложение, и я, разумеется, с радостью согласился.
     Я уже говорил, что Платон Самсонович --  один из самых опытных  рыбаков
на нашем побережье. Если рыба не ловится в одном месте, он говорит:
     -- Я знаю другое место...
     И я гребу к другому месту. А если и там не ловится рыба, он говорит:
     -- Я знаю совсем другое место...
     И я гребу к совсем другому месту. Но если уж рыба не ловится и там,  он
ложится на норму и говорит:
     -- Греби к берегу, рыба ушла на глубину...
     И я гребу к берегу, потому что в море слово Платона Самсоновича закон.
     Но так бывает редко.  И на этот раз у нас  был хороший улов, особенно у
Платона Самсоновича, потому что он первый рыбак и  сразу забрасывает  в море
по  десять шнуров, привязывая их к  гибким прутьям. Прутья торчат над бортом
лодки, и он по ним следит  за клевом, ухитряясь не перепутать шнуры. И когда
он их пробует, слегка приподымая и  прислушиваясь к  тому, что происходит на
глубине,  кажется,  что   он  управляет  сказочным  пультом  или  дирижирует
подводным царством.
     Когда мы  загнали лодку  в речку, привязали ее  к  причалу и  вышли  на
берег,  я еще  раз с  завистью оглядел  его  улов. Кроме обычной рыбы, в его
сачке трепыхался черноморский красавец -- морской петух, которого я так и не
поймал ни разу.
     -- Мало того что вы мастер, вам еще везет,-- сказал я.
     -- Между прочим, через рыбалку я сделал в горах интересное  открытие,--
ответил он, немного помолчав.
     Мы  шли по  берегу моря  вдоль парапета. Он  со своим  тяжелым  сачком,
набитым мокрой рыбой, и я со своим скромным уловом в сетке.
     -- Какое открытие? -- спросил я без особого интереса.
     -- Понимаешь,  искал форельные  места  в верховьях Кодора  и  набрел на
удивительную пещеру...
     Что-то  в его голосе заставило меня насторожиться. Я незаметно взглянул
в его глаза и увидел в них знакомый неприятный блеск.
     -- Таких пещер в горах тысячи,-- жестко прервал я его.
     -- Ничего подобного,--  быстро и  горячо ответил он, при этом глаза его
так  и  полыхнули  сухим  неприятным  блеском,-- в  этой пещере оригинальная
расцветка сталактитов и сталагмитов... Я привез целый чемодан образцов...
     -- Ну и что? -- спросил я, на всякий случай отчуждаясь.
     --  Надо заинтересовать  вышестоящих  товарищей...  Это  не  пещера,  а
подземный дворец, сказка Шехерезады...
     Я посмотрел на  его посвежевшее лицо и понял, что теперь накопленные им
в горах силы уйдут на эту пещеру.
     -- Таких пещер у нас в горах тысячи,-- тупо повторил я.
     --  Если туда провести  канатную  дорогу,  туристы  могли  бы  прямо  с
теплохода перелетать в подземный дворец, по дороге любуясь дельтой Кодора  и
окрестными горами...
     --  Туда километров  сто будет,-- сказал я,--  кто  же  вам  даст такие
деньги?
     -- Окупится!  Тут же окупится!  --  радостно перебил он  меня и, бросив
сачок на парапет, продолжал: -- Туристы будут тысячами валить со всего мира.
Прямо с корабля в пещеру...
     -- Не  говоря  уже о том, что один  пастух справится с  двумя  тысячами
козлотуров,-- попытался я сострить,
     --  При  чем тут козлотуры?  --  удивился Платон  Самсонович.--  Сейчас
туризм поощряется. А ты знаешь, что Италия живет за счет туристов?
     -- Ну ладно,-- сказал я,-- я пошел пить кофе, а вы как хотите.
     --  Постой,--  окликнул  он  меня,  как  только  я  стал  отходить.   Я
почувствовал, что он вовлекает меня, и решил не поддаваться.
     -- Понимаешь, я чемодан с образцами оставил в камере хранения,-- сказал
он застенчиво.
     -- Не понимаю,-- ответил я безразличным голосом.
     --   Ну,  сам  знаешь,  жена  сейчас,  если  увидит  эти  сталактиты  и
сталагмиты, начнет пилить...
     -- Что я должен сделать? -- спросил я, начиная догадываться об истинном
смысле его приглашения на рыбалку.
     --  Мы  пойдем с тобой  и получим  чемодан.  Я у  тебя его  оставлю  на
время...
     Сейчас после моря и рыбалки тащиться через весь город на вокзал...
     --  Хорошо,-- сказал  я,--  только  завтра.  Надеюсь,  до  завтра  ваши
сталактиты не испортятся?
     -- Что ты! -- воскликнул  он.-- Они держатся  тысячелетия, а эти редкой
оригинальной окраск