обы повиснуть затем в полости рта
вопросительным знаком.
     - Ну? - заглянул мне в лицо  глумливый Эйнштейн. -  Судя по твоей роже,
ты, кажется  встретил, наконец, девушку своего караса? Такую, которая... как
там?.. - создает настроение, да?
     Я взбрыкнулся: "А что, скажешь нет?"
     -  Ну  в общем...  - лениво  согласился Эйнштейн и в плохо  подавленном
зевке блеснул  очками в направлении  Вайс и Шварц  копффов. - Слушай,  а эти
старики-разбойники, они ей кто?.. Слиха, эфшар улай леазмин соф-соф?
     Я  и сам  очень хотел бы знать,  кем  приходятся моей  полячке две  эти
еврейские головы.
     Что касается пушкиниста Шварцкопффа, то  он всегда был  мне  симпатичен
хотя  бы  уже  тем,  что  поразительно  похож  на  моего  одесского дядюшку,
биндюжника  и бонвивана. Свое  филологическое призвание Шварцкопфф  открыл в
теме "Няня и Поэт". Еще в шестьдесят девятом году в предисловии к юбилейному
изданию он писал: "В  лице Арины Родионовны над колыбелью Пушкина склонилась
вся  крестьянская,  вся народная  Россия".  Перебравшись  на  склоне  лет  в
Израиль,  Шварцкопфф  влюбился в  свою студентку,  бросил  ради нее жену  и,
тщательно  выскребая из тайников души многолетние пласты  заветного замысла,
написал книгу  "Спокойной  ночи!"  В  этой книге  он развенчивает  легенду о
святой патриархальной старушке, а  затем в увлекательной и  остроумной форме
повествует  о том, как в период михайловской ссылки бойкая  няня  поставляла
Пушкину дворовых  девок.  Заканчивается книга так: "В лице Арины  Родионовны
Пушкин  обрел не  столько  источник  фольклорного  материала,  о  чем годами
твердили  советские  пушкинисты, сколько,  прежде всего, верного  альковного
друга. И кто может с уверенностью сказать, какая  из  этих двух составляющих
оказала   большее   влияние   на   творчество    поэта?"   Студенты-слависты
иерусалимского университета считают Шварцкопффа душкой.
     Что же до Вайскопффа, то это - опасный и вздорный старик. Рассказывают,
что  в молодости  он  бредил Пушкиным и  мечтал посвятить жизнь исследованию
темных мест  дуэльной истории,  но, поскольку (и это в  России  знает каждый
школьник),  Пушкин, воплощая  предсказание  цыганки, погиб от  белой головы,
научная карьера Вайскопффа  была  заведомо  обречена. Даже твердо стоящие на
марксистских позициях пушкинисты испытывали к нему мистическую брезгливость.
А  пушкинисты-почвенники  не скрывали возмущения: "Мало им,  что они  Христа
нашего   распяли!"  Не  вынеся  травли,   Вайскопфф  переквалифицировался  в
лермонтоведы.  Но глаза  его и по сей  день блестят  затаенной страстью.  На
старческом лице они наводят ужас. Студенты боятся и не любят Вайскопффа.
     - Ну  вот и  Малгоська подтянулась, -  заворковал  Эйнштейн.  -  А кем,
скажите пожалуйста, вам будут эти милые дяденьки?
     - Дядя Зяма - друг моей семьи.
     Итак, она - со стороны Вайскопффа.
     - А дядя Зяма отпустит вас погулять?
     - А я могу совсем его не спрашивать...
     "Ах, какая  она, все-таки, прелесть!" -  подумал Зильбер  и, перевернув
украдкой страницу, попал на...






     ...вставную телегу: "Знай и люби свой гороскоп!"
     Юппи утверждает, что  никогда в  жизни не поймет  двух вещей: что такое
секс  и  почему не  падают  самолеты.  Я  согласен с ним  только наполовину.
Самолеты -  это,  конечно, полная  загадка, но  в сексе,  друзья  мои,  смею
думать, я кое-что понимаю. Как говаривала  Мэй Уэст, у меня  с  сексом много
общего. Достаточно бросить беглый взгляд на мою натальную карту.
     Венера в Овне в  Восьмом доме. Рядовой  астролог  недолго  думая
скажет, что этот аспект указывает на пылкую в сердечных делах натуру. Будет,
в  общем-то, прав. Хотя и  неточен. Неточность в  слове - вот  что в  глазах
многих делает астрологию  продажной девкой и лженаукой.  Между тем, истинная
задача этой дисциплины как раз и заключается в поиске нужных слов. Моя мама,
например,  ласково  называла  меня  похотливой   скотиной,  -  поразительная
точность  попадания там, где  другие увидели  бы только  расплывчатый образ:
трогательного  подростка,  безнадежно  влюбленного  в  одноклассницу с двумя
косичками и строгим взглядом.
     Восьмой  дом  символизирует  секс,  смерть   и   приключения.   Овен  -
разгоряченного козла. Венера - любовный  этикет. Составьте теперь их вместе,
и  легендарный  поручик  Ржевский   возникнет  перед  вами  во   всем  своем
анекдотическом великолепии: "Прошу пардона, мадам! Не будучи представленным,
.....ись не желаете?"
     На  справедливое  удивление  корнета  "но ведь  так можно  и получить!"
Ржевский,  если помните, отвечает:  "Бывало,  получал.  Но  чаще,  все-таки,
..ся!"   Согласитесь,  что   удачливость  поручика   не   имеет  логического
объяснения.    Тем     более    убедительным    представляется    объяснение
астрологическое:  как и  у  меня, в гороскопе Ржевского  Венера находится  в
легком аспекте  с Юпитером  -  планетой  счастья и  удачи; шальной, ничем не
заслуженной прухи.
     Луна  в соединении  с  Меркурием  в Тельце  в Девятом  доме. Как
сказал  бы  ослик   Иа  -  мой   любимый   расклад.  Если   бы  мне  грозила
астрологическая инвалидность, и из всей своей карты я мог  бы  сохранить  на
выбор лишь один знак  со стоящими в  нем планетами,  я сказал бы: "Забирайте
все! Но только оставьте меня Тельцом!"
     В   Тельце  мое  Солнце,   а  без   него,  как   говорится,   особо  не
повыпендриваешься. Это - сердце, это - эго, это - Я!
     В Тельце  наказал мне Господь мыслить  и чувствовать одновременно,  для
чего и расположил здесь совмещенный узел Меркурия и Луны.
     Пусть  отсохнет  мой Марс во Льве, пусть забудет  меня мой Юпитер, если
откажусь от тебя, о, Телец!
     Тельцом был, между прочим, библейский Иосиф. Если верить  Томасу Манну,
папаша Яков при все своей любви держал мальчишку в строгости и устраивал ему
нагоняй  всякий раз,  когда  заставал  за  любованием  Луной - обманщицей  и
фантазеркой.  В  те  времена  мечтательность считалась  в  Палестине опасным
занятием.  Но  после  того,  как Иосиф  сделал  сказку былью  и, став  новым
египетским,  выручил материально весь народ Израиля, евреи начали относиться
к Луне с  определенным уважением. В двадцатом  веке они обожествили  ее,  и,
чтобы втереть очки другим,  менее  искушенным народам, назвали подсознанием.
Армия психоаналитиков сделала из Луны  Золотого Тельца. В истории  отношений
моего народа с Луной наступил кризис.
     Что же касается секса  в  чисто  бытовом  плане,  то  известный детский
анекдот послужит хорошей иллюстрацией Луны в Тельце:
     Решил   Пятачок   трахнуть   корову.   Подошел   к  ней  сзади,   начал
пристраиваться. Она ему копытом  по башке - бац!  Он отлетел, лежит  посреди
дороги, в пыли. Мимо идет Винни-Пух: "Пятачок! Ты чего здесь делаешь?" - "Да
мы, быки, всегда так: на....ся и отдыхаем!"
     И,  чтобы  вам  уж совсем  все было  понятно  в  зильберианских половых
изысках, знайте: Девятый дом - дом философии и путешествий. Натив,  поэтому,
склонен искать любовные приключения за границей или с иностранками.












Глава третья: Кибуц. Арабский рынок. В городском парке

     Когда  окажетесь в наших краях, то, если  и  не  попадете  на экскурсию
"Иерусалим Мартына  Зильбера",  а  станете,  подобоно многим  другим  гостям
столицы, пить и гастрономничать дни напролет в мансарде У Доброго Поэта, вы,
все равно, в какой-то момент неминуемо окажетесь возле Яффских ворот. В этот
самый  момент  (а он  может наступить  совершенно неожиданно и даже  вопреки
вашей  воле,  ибо  так  устроен  святой  для  каждого монотеиста  город)  не
пожалейте пяти  долларов  -  снимитесь  на  добрую  память  в уличном ателье
"Повремени, мгновенье!", которое  создал,  пестует и на  доходы  с  которого
водит иногда меня по ресторанам мой друг Альберт Эйнштейн.
     Выберите уже сейчас, кем вы хотите быть: Иисусом, Марией,  Вараввой или
Пилатом. Все эти образы  аккуратно прописаны художником Михой  Алюковым (я -
гиперреалист,  бля!)  по большому -  два на  два метра  - куску картона.  Не
хватает только  лиц. Решайте, в кого вам хотелось бы вставить свое. Всего за
пять  долларов. Без комплексов нагнуться и вставить, беря пример вон  с  той
бодрой американской babushki лет восьмидесяти в оранжевых бриджах и кедах на
босу ногу.
     - Пиздец Мария! - восхитился Эйнштейн.
     - Что такое пиздец? - спросила Малгоська.
     - Практически то же самое, что и атас, - объяснил я.
     - Ты должен научить меня русского слэнга! Ты научишь?
     Может быть, я груб. Может, я наивен.  Пусть даже  (а,  может, все-таки,
нет?..) я похотлив. Но я давно заметил: если женщина одновременно требует  и
просит, это значит, что она точно даст!
     - Ну что, отец? - хлопнул меня по плечу  Эйнштейн. - Становись, что ли,
и ты в позу. Подарок фирмы ко дню рождения!
     - Так ведь две недели еще...
     - Неважно!
     - Сглазишь...
     - Было бы что сглаживать! Давай, давай, все там будем!
     Малгоська попросилась: "Ой! А можно мне тоже в позу?"
     Эйнштейн просиял: "Мадмуазель! Наша фирма всегда к вашим услугам!" -
     ... - Слышал, Зильбер?! Если женщина просит?
     Я сказал: "Фиг с тобой. Пусть этот добрый человек нас снимет".
     Фотограф Боря, похожий на актера Гринько харьковский богемщик с фуляром
на тощей шее, торжественно вскинул поляроид. Мы с Малгоськой  отправились за
ширму. Я подумал: может стоит в Пилата вписаться? Или лучше  - в Варавву.  А
что? Его ведь просто  отпустили по просьбе зрителей, и он  тут вообще ни при
чем...
     Но не велик, прости Господи, наш  выбор, когда рядом  девушка  мечты. А
ведь  иерусалимская  толпа не равнодушна. И  позировать  среди  нее  в  виде
Иисуса, это, доложу вам, штучка постремнее пьяного стриптиза!
     Шарахнулся и  плюнул дос; захихикала стайка прохожих девочек; с гневной
мукой  на  лице  осенил  себя  крестным знамением  монашек-францисканец.  Не
по-хорошему  худая поэтесса,  известная  в городе под кличкой  Мать Героина,
ткнула пальцем  в  мою зафиксированную в прорези рожу:  "Чего,  Зильбер, уже
крусифайд, ага? Ну ладно, я сама на ломах, давай, будь..."
     Мне вспомнился суд, потом - фурфочка... кибуц... и я улыбнулся.
     "Суд, фурфочка, кибуц" (телега)
     Знаете, кем был Эйнштейн до репатриации? Не знаете! Так я вам скажу: до
репатриации Эйнштейн, как и все мы, был дворником. А вот, кем он  стал после
репатриации, вы ни за что не догадаетесь: кибуцником! И, что удивительно,  в
кибуц он  подался  совершенно  из тех же соображений, которые в  свое  время
привели его в дворницкую: кормежка по женевской конвенции и дармовое жилье.
     Программа  "Первый  дом  на  родине"  определила  Эйнштейна  в кибуц Яд
Мордехай. А  кибуцный совет  распределил  его в коровник. Не подумайте,  что
моему другу приходилось с наполненными комбикормом ведрами  бегать по колено
в навозе -  вовсе  нет. От  него  требовалось  только наблюдать  за машинной
дойкой.  Доильный  аппарат имеет  несколько скоростей. Истинный  воспитанник
физматшколы, Эйнштейн смекнул, что, чем  выше скорость, тем короче  процесс.
Коровы-рекордсменки носились  в его  смену по кругу как угорелые. Быстренько
отдоив несчастных животных, Эйнштейн  отправлялся в свой караван, валился на
койку и  читал "Графа Монте-Кристо" и "Как закалялась  сталь" - единственные
книги   на  русском  языке,  которые  ему  удалось  обнаружить  в   кибуцной
библиотеке.
     Когда коровы  из тучных  начали  превращаться  в  скучных и  тощих,  за
Эйнштейном была установлена слежка, и тайное стало явным. Эйнштейн отделался
суровым внушением и был переведен на черную кухонную работу в  принадлежащий
кибуцу  придорожный  ресторанчик. Меню этого заведения прямо с обочины шоссе
завлекает автомобилистов  удобными ценами, которые выставляются специальными
колесиками. Уже на  третий день Эйнштейн догадался подкрутить  колесики так,
что стоимость комплексного обеда сравнялась  с  ценой на порцию  лобстеров в
парижском "Максиме.
     Из  Яд Мордехая его не  просто  выперли,  но  под  угрозой  юридических
санкций запретили когда бы то ни было даже появляться на территории  кибуца.
Лишившись первого дома на родине, Эйнштейн отправился автостопом в Иерусалим
на поиски второго.  Дождливой январской  ночью  с  криком "водки мне скорее,
водки!" он ввалился в мою коморку на улице Арарат.
     Целыми днями он топтался вокруг моего рабочего стола, разглагольствовал
о том,  как надо  устраиваться  в  жизни, и отвлекал меня  от перевода очень
денежной брошюры "Все, что вы хотели  знать о женском движении в Израиле, но
боялись  поднять  руку".  Свои  рассуждения  Эйнштейн  богато  инкрустировал
цитатами из  Александра Дюма и  Николая Островского, произведения которых он
не забыл прихватить с собой в изгнание.
     От  длительного  безделья  он  вскоре  влюбился  в  одну  иерусалимскую
фурфочку, хотя известно  было,  что, кто ее  раздевает, тот слезы проливает.
Пока она не давала, он ежедневно требовал по  десять шекелей ей  на цветы, а
об огромности своего чувства  нудил  по ночам мне.  Добившись взаимности, он
стал  выставлять  меня  из  дома.  Каким-то вдруг отвратительным  сладеньким
фальцетом:  "Мартынуш?.. Старина?.. Ты  не  мог бы погулять  пару  часиков?"
Испортивший москвичей квартирный вопрос добрался до Иерусалима.
     В  этом  месте ход телеги замедляется. "Сэй чи-и-из, хлопцы!"  - просит
фотограф  Боря. Но я уже и так улыбаюсь. Я, можно  сказать, смеюсь. И весело
качу свою телегу дальше, дальше, дальше...
     В глубине души все женщины считают, что русские выдумали любовь,  чтобы
денег не платить. I don't subscribe to this  point of  view.  Любовь русские
выдумали  не  от безденежья,  а  от  безделья:  страдания  юных  первертеров
возможны  исключительно в  свободное от  работы время.  Работать же  русские
начинают,  если их очень  разозлить. Только тогда они становятся частью  той
силы, что вечно творит добро.  Когда фурфочка  сказала Эйнштейну, что ей так
надоело и что пусть он сначала заработает калабашки, а потом пусть приходит,
Эйнштейн озверел. От  обиды  и злости  он изобрел "Повремени, мгновенье!"  -
бизнес,  гениальный уж тем,  что не  требовал  никаких инвестиций. Калабашки
посыпались золотым дождем.
     Какое счастье, что  все бабы суки! - радовался я, глядя,  как мой  друг
расправляет плечи; как наливается жизненными соками; как возвращается к нему
природная  наглость  - сестра  таланта.  Эйнштейн  пошил  себе  смокинг и, в
окружении забавных прихлебателей, стал нарезать круги по русским ресторанам.
А фурфочка, змея  подколодная, нарисовалась как  ни в чем ни бывало заново и
ну загребать плоды  коммерции  жадными жменями;  вытребовала себе,  поганка,
колье  золотое и софшавуа в  Париже. Мы же с Юппи  стали хорошо  и регулярно
питаться. Мир  честных репатриантов наладился было в акварельную  пастораль,
но  грянул гром:  патриархия  латинская  подала  в суд с требованием закрыть
фотоателье, как заведение богохульное и оскорбляющее чувства верующих.
     Однако  телега наша  затянулась.  Закончим  позже - повод  вернуться  к
напечатанному  в  романе  всегда  найдется.  А  пока,  - продолжим экскурсию
"Иерусалим Мартына Зильбера". Арабский рынок, друзья! Зильбер его в общем-то
не любил. А, если честно, так просто ненавидел. Уэлкам, май фрэндс!
     Уэр  ар ю фром? Ду ю вонт то  си  май шоп? Плиз, кам, кам!  Лук эт диз!
[AK1]Ит из бьютифул, изнт ит? Ит из хенд-уорк! Ю вонт ит? Ай уил гив ю э гуд
прайс! Ой, ай кэн си де лейди лайкс ит! Ай кэн тел ит бай хер айз!..
     Медленно  и  с  расстановкой  -  так  положено  на  экскурсиях  - мы  с
Малгоськой   спускаемся  по-изуверски   неудобным   мелким  ступеням   этого
коммунального коридора без  крыши,  и  меня  начинает  привычно  колбасить в
бесформенном поле  базарной пестроты. Мне как всегда приходится держать себя
в руках. Нет  у тебя никакого  пробкового  шлема, говорю я себе, и хлыста из
кожи гиппопотама тоже нет. Но, ах как хочется, чтобы был, когда
     сын ехидны и обезъяны, вероломный торговец сует моей девочке проеденную
молью безрукавку неопределенного  цвета  "антик", а мне подмигивает.  И я, -
профессию не  пропьешь! -  бегло перевожу на русский  из китового  жира  его
крохотных глазок: Да-ра-гой! Где снял  такой девушка, белый и красивый?  Ай,
молодец! В прошлый раз  девушка был хуже, клянусь Аллахом! Нэ такой белый  и
сильно  худой!  "Латинский любовник  дубль двадцать восемь".  Проклятое кино
доконает меня еще раньше, чем литература. Вот, например,
     я  попал  в Амстердам  на  рассвете,  зло бродил два часа  зябликом  по
квадратикам  из улиц и  каналов,  творя перед  закрытыми дверями  кофе-шопов
жалостливую молитву "хоть бы поскорее хоть  бы поскорее". Какая-то девушка в
шапочке с помпончиком попросила огня. У меня  не хватило даже сил улыбнуться
и  сделать  стойку. Она  прикурила и ушла. Ни  вежества  тебе, ни  праздника
жизни, ни тусовки  не  было еще в тот час  в Амстердаме. Позже они так и  не
появились,   но   кофе-шоп   открылся.  Я   вошел,   чтобы   сделать   былью
третьестепенную, а все же мечту: покурить травы  легальной  (erba legalis, я
так думаю,  по-латыни).  Пока  я мучился выбором перед  грифельной  доской с
перечисленной мелом дюжиной сортов,  из-за  спины меня взял и  удивил иврит:
"Давай напару? А?"
     Сын Моей Страны, на вид лет двадцати пяти, был неприлично  возбужден  и
заикался от  восторга.  "Ч-ч-чувак! Мы  вы... вы... вы...  - в  раю!  Чуешь,
ч-ч-чувак?!" Он оказался болезненно любознательным вагантом, ни на минуту не
выпускающим  из рук  огромной зашмальцованной  тетради  в клеточку.  Едва мы
присели за столик и взорвали первый  джойнт, он  торопливо  распахнул ее  и,
декламируя  вслух,  записал мысль:  "Как  хорошо  курить траву  с  другом  в
Амстердаме!" Потом посмотрел мне в глаза: "Что ты думаешь об искусстве?"
     Конечно,  надо  было  бежать,  но  с этими блаженными по-началу никогда
точно не знаешь: а вдруг ты напоролся аккурат на Иисуса?! И я остался, чтобы
говорить об искусстве.  Странно подумать, но моя  болтовня, возможно, до сих
пор жива, записанная в его тетради, - пока я формулировал, он весьма усердно
шворил в ней карандашом.  Косяк уходил и косяк  приходил. Время тоже шло, но
шло   из  рук   вон   плохо,  становясь   все   более   слабой  составляющей
пространственно-временного  континуума. От  безвременья  слабел  и я. Собрав
последние силы, я сделал дьявольски хитроумный ход.
     - Послушай, - сказал я ему, - что мы все  только  говорим об искусстве.
Давай-ка cходим в Королевский музей.
     - В музей? Ты думаешь?
     - Ну, конечно. Рубенса засмотрим!
     -  Музей...  Черт возьми! Как-то  не приходило в голову...  Музей! Wow!
Cool! Ты умница! Уже идем. Еще один скрутим и - пойдем.
     - Нет. Если идти, то прямо сейчас.
     -  Погоди...  Знаешь только,  тут  вот  какая  штука... Я  должен  тебя
предупредить... Дело  в  том,  что я...  как бы  тебе объяснить... я, видишь
ли...  я  не  очень  хорош  в  этих  делах. Ну, в  смысле,  как  товарищ  по
экскурсии... Так что, может, тебе лучше самому, а?
     Ловко  оторвавшись от  хвоста, международный авантюрист,  агент  тайных
спецслужб   небрежно   оплатил   счет  (что  за   двоих,   так  спишется  на
представительские) и с  загадочной  полуулыбкой  распахнул  двери  навстречу
миру, солнцу, улице и толпе людей, из которой выделился, вышел, выковылял на
полиомелитной ноге в кожанных штанах худющий негр. В  глаз  въехала  розовая
ладонь с разноцветными шариками: "You need drugs?"
     Меня перемкнуло:
     - Разве мама не говорила тебе, что наркотики это плохо, м-э-н?
     Голландский пушер оказался переимчивый:
     - Да, да! Говорила! Я знаю, я знаю! Но, если ты дашь мне немного денег,
я  обещаю два месяца  не пользоваться  наркотиками!  Дай мне немножко денег,
пожалуйста!"
     Vade  retro,  motherfucker! -  прямо-таки  завизжал  Зильбер  и  б