" у меня больше не было,
Лилу я потерял, так что пусть лучше судят.
   - Да нет, Азиз. "Домой" - значит на родину.
   - На какую родину?
   - В Марокко.
   Сначала я ничего не понял,  но потом сообразил: действительно, в пас-
порте я значился марокканцем,  а мог бы с таким же успехом оказаться ту-
нисцем,  алжирцем или сирийцем,  было бы правдоподобно, а кто я на самом
деле - никто не знает.
   - Понимаешь, им нужен пример. И они обязаны выслать тебя на родину.
   Ну, это уж извините!  Послужить примером я готов, но хватит того, что
всю жизнь я считался иностранцем в своей стране, ехать в чужую, где меня
будут считать своим,  я не собирался. И так уже хлебнул лиха с цыганами.
Я, Азиз из "ситроена-аметиста", такой же марселец, как ты, какого черта,
Пиньоль! Это же видно и слышно!
   Но я и сам понимал, что мне нечего возразить: даже физиономия говори-
ла не в мою пользу, все, ну все против меня! Чтобы не расплакаться перед
Пиньолем, я попросил его поблагодарить префекта от моего имени.
   - Это  приказ сверху,  Азиз.  Правительство приняло меры против неле-
гальных переселенцев. Вернее... в их защиту. Это совместная акция комис-
сии по правам человека и ОММ, отдела международных миграций.
   И Пиньоль объяснил мне в общих чертах, что для искоренения фашизма во
Франции необходимо выслать всех эмигрантов в их страны.  Я выслушал мол-
ча,  но мне показалось странным,  что ради искоренения идеи ее применяют
на практике.  Пиньоль добавил,  что я улетаю завтра утром из Мариньяна и
что специальный служащий, так называемый гуманитарный атташе, будет соп-
ровождать меня в Марокко; его задача - все проконтролировать, помочь мне
освоиться, найти работу, жилье и, как говорилось в инструкции, "привезти
во Францию добрые вести о ее возвращенных на родину друзьях".
   Этот атташе, по словам Пиньоля, уже должен был быть здесь, но опоздал
на поезд и приедет следующим. Неплохое начало, съязвил я. Просто хорохо-
рился перед Пиньолем, дескать, ко всему надо относиться с юмором. На са-
мом деле я был страшно расстроен. Пиньоль тоже. Тут его кто-то позвал, и
он бессильно развел руками,  запер меня в моей клетке и  пошел  обедать.
Мне тоже принесли миску и вчерашнюю вилку,  которой я свернул шею вместо
Плас-Вандома,  так что пришлось опять есть руками,  и еда была та же са-
мая,  как будто время застыло.  Зато завтра я лечу на самолете, и я стал
ждать.
   Около пяти снова пришел Пиньоль.  Он избегал смотреть мне в глаза, но
я за это время успел подумать и успокоиться.
   - Приехал твой атташе, - уныло пробормотал Пиньоль.
   Я продолжал себе сидеть, скрестив ноги, с самым беспечным видом.
   - Ну и что, передали ему мои документы?
   - Да.
   - Отлично, он, значит, заметил, что они фальшивые?
   - Нет.
   Я перестал разглядывать ногти.
   - Он заметил только, что у тебя просрочен вид на жительство.
   Пиньоль уселся  на койку со мной рядом,  опустил голову и свесил руки
между колен. Меня снова охватила тревога.
   - Но вы ему сказали, что паспорт липовый?
   Он ответил не сразу.  Вытащил изо рта жвачку и стал скатывать пальца-
ми.  Только когда скатал гладкий шарик, изрек, что так или иначе, хочу я
или нет, но положение у меня незаконное. Я возмутился:
   - Да я нахожусь в нем с самого рождения!
   Он скорчил гримасу, чтобы я заткнулся:
   - Пойми, Азиз, вот уже три дня, как эти молодчики не дают жизни всему
полицейскому управлению.  Подавай им нелегально проживающих! Вынь да по-
ложь!  Прямо сбесились!  Перетрясли весь спецприемник, а того не могут в
толк взять,  что парни,  которые попадаются без документов, ни за что не
скажут, откуда они, чтобы их некуда было выгонять; все наши вопли им по-
фигу, отсидят неделю - и их отпустят, таков закон.
   - А я почему не имею права отсидеть неделю?
   - До  тебя единственный,  кого они нашли для выдворения,  был негр из
Басс-Терра.  Уже и билет ему взяли. Забыли на минуточку, что Гваделупа -
французская территория. Представляешь?
   Представить не трудно,  но это их проблемы.  Я-то марселец,  у меня и
душа,  и акцент коренного марсельца,  в любом случае сомнение должно ис-
толковываться  в  мою  пользу,  и если уж меня куда-то выдворять,  то не
дальше фриунского поворота. Моя родина - департамент Буш-дю-Рон, квартал
Валлон-Флери, моя команда - "Марсель-Олимп".
   Пиньоль испустил глубокий вздох, сводивший на нет все мои аргументы:
   - Ты,  Азиз,  первый иностранец,  задержанный с паспортом,  в котором
указано, из какой ты страны.
   - А если я скажу, что это неправда?
   - Ну и что это тебе даст? Отсидишь два года в "Бометте" за поддельные
документы и кражу кольца. Тебе что, так важно считаться французом?
   И он поднял на меня глаза, в которых я в последний раз увидел дружес-
кое участие.  Он явно был уверен,  что мне улыбнулась удача.  Здесь меня
ничто не удерживает, будущего у меня здесь никакого, оставаться бессмыс-
ленно. А там я начну новую жизнь с помощью квалифицированного специалис-
та. Пиньоль крепко сжал мое колено и сказал:
   - Мне будет тебя не хватать.
   Для него я уже уехал. Ужас, до чего быстро люди ко всему привыкают.
   Пиньоль встал и, не оборачиваясь, вышел. Шарик из резинки упал на пол
и покатился мне под ноги.
   Где-то рядом стучала пишущая машинка.  Чуть погодя мне принесли  рас-
ческу,  чтобы я привел себя в порядок для,  как они сказали,  "предвари-
тельного собеседования".  Расческа была такая грязная,  что я причесался
пальцами, да и какое это имело значение.
   Наконец я  предстал  перед долгожданным гуманитарным атташе.  Это был
блондин лет тридцати пяти,  бледный,  со впалыми щеками  и  воспаленными
красными глазами,  не то чтобы урод,  но какой-то недоделанный; поджатый
рот выдавал в нем человека,  считающего себя обиженным судьбой.  На  нем
был слишком теплый для здешней погоды серый костюм, похоронный галстук и
белая в зеленую полоску рубашка.  Он сунул мне руку не глядя и  предста-
вился:
   - Жан-Пьер Шнейдер.
   В ответ  я  только поздоровался - мое имя было указано в паспорте,  а
паспорт лежал прямо перед ним.  Он предложил мне сесть,  правда, стула в
комнате  не было,  но это его не смутило.  На столе была разложена карта
Марокко, ее-то он и разглядывал.
   - Где именно вы родились?  - спросил  атташе  с  таким  видом,  будто
страшно торопился, хотя наш самолет отлетал только завтра.
   Я заглянул в паспорт и прочитал вверх ногами название города, который
Плас-Вандому заблагорассудилось сделать местом моего рождения:
   - В Иргизе.
   - Знаю,  - говорит он,  - это я и сам прочитал, только не могу найти.
Где это?
   Тут я заметил,  что на карте лежит лупа, и понял, почему у него крас-
ные глаза.  Он изучил все названия, но нужного не нашел. Я чуть не посо-
ветовал ему обратиться к Плас-Вандому, но никакого Плас-Вандома более не
существовало,  я вычеркнул его из памяти, осталась только сломанная вил-
ка.  Да  и потом наверняка он этот "Иргиз" взял из головы,  чтобы нельзя
было проверить по метрическим книгам.  Каждые десять секунд атташе смот-
рел на часы, как будто после нашего разговора у него было назначено сви-
дание.  И,  судя по тому, как он поддергивал плечи пиджака, я понял, что
это свидание с женщиной. Сам помню это лихорадочное напряжение всех мус-
кулов перед встречей с Лилой на платформе в Ньолоне,  неизвестно  же,  в
каком настроении она приедет:  то ли будет ворчать и дуться,  то ли сме-
яться без причины - вот и пытаешься хоть как-нибудь успокоиться.
   Атташе упрямо допытывался:
   - Иргиз - это что: поселок, деревня?
   Я подумал о женщине,  которая где-то ждет его.  Везет же! Даже если у
них  не  все гладко - это было написано на его кислой физиономии,  - все
равно. Меня-то больше никто не ждал.
   - Так где же это, я вас спрашиваю?
   Я наугад ткнул в карту:
   - Вот здесь.
   - В Атласе? - в голосе его прозвучал ужас. - Вы уверены?
   - Еще бы! - оскорбился я.
   Смешно, но это вырвалось у меня само собой. Он произнес заветное сло-
во  "атлас",  как будто прочитал его у меня в мозгу,  для него оно имело
совсем не тот смысл, а для меня стало той самой кувшинкой, которая затя-
гивает на дно озера - так и меня засосало в его цветную карту. Много ча-
сов подряд я только о нем,  о моем атласе "Легенды народов мира",  и ду-
мал. Лила - конечно, ее я тоже потерял, но Лилу с таким же успехом будет
обнимать в море под скалой кто-нибудь еще,  а вот книжку мою загонят бу-
кинисту  за двадцать франков,  и никто никогда не будет относиться к ней
так, как я.
   - В какой области Атласа?  - спросил  гуманитарный  атташе,  еще  раз
нервно глянув на часы.
   Его голос нарушил ход моих мыслей, и я ответил довольно резко: увидим
на месте.  Он не рассердился. А я только тут с удивлением сообразил, что
как-никак, а он приставлен обслуживать меня.
   - Видите  ли,  - принялся объяснять свою настойчивость атташе,  - моя
задача вполне определенна и в то же время не совсем  ясна  для  меня.  Я
должен препроводить вас по месту первоначального жительства,  помочь вам
снова пустить корни в родную почву,  оказать содействие в устройстве  на
работу,  походатайствовать перед местными властями... Но дело в том, что
вообще-то я служу в пресс-центре Министерства  иностранных  дел  и  меня
оторвали от моих обычных обязанностей и назначили на эту, только что уч-
режденную,  должность.  Я,  можно сказать, еще только осваиваю ее, и мне
очень жаль, если вам придется от этого страдать.
   - Мне тоже, - сказал я.
   Просто из вежливости.  Я мало что понял из его объяснений, но почувс-
твовал к нему симпатию:  он, вроде меня, говорил одно, а думал о другом.
У  него  был  какой-то странный выговор,  совершенно не вязавшийся с его
официальным видом,  - такой глухой, рубленый, согласные так и отскакива-
ли, а гласные как будто зависали в горле. Позднее я узнал, что это лота-
рингский акцент, от которого, по его собственному мнению, он давно изба-
вился.
   Я стоял перед ним,  заложив руки за спину,  и пытался представить его
даму сердца,  просто так, чтобы не думать о предательнице Лиле - даже не
пришла навестить меня! Атташе спросил Пиньоля, можно ли от них позвонить
в Париж.  Пиньоль же ледяным тоном,  какого я за ним и не знал, уведомил
его, что в связи с ограниченным бюджетом вызывать абонентов за пределами
департамента запрещено,  но, если господин атташе напишет заявку с обос-
нованием,  поставит дату и подпись и назовет нужный номер,  он, Пиньоль,
может заказать разговор. Атташе пробормотал, что это неважно и несрочно,
хотя глаза его говорили об обратном,  а пальцы нервно барабанили по сто-
лу.  Он судорожно вздохнул, как будто захлопнул дверь, и снова склонился
над картой Марокко:
   - Так, значит, Атлас, но какой? Высокий, Средний или Сахарский?
   Я выбрал наобум или, может, из гордости:
   - Высокий.
   - Но  это же ни в какие ворота!  - возмутился он,  хлопнув ладонью по
складке карты. - У меня билеты в Рабат, а это на другом конце страны!
   - Это из-за макета,  - сказал тип, который стоял рядом с ним. - Утром
только один рейс - в Рабат,  остальные слишком поздно, не успеешь дать в
номер.
   Сначала я не обратил внимания на этого рыжего в кепке,  потому что он
был с фотоаппаратом.  А я каждый раз, как захожу к Пиньолю, натыкаюсь на
фотографов из "Провансаль" и "Меридиональ", двух главных марсельских га-
зет.  У  них разные политические направления,  но общий хозяин,  и драка
идет, по большей части, из-за снимков: кто первый успеет на место проис-
шествия,  на задержание преступников. Но этот рыжий был явно не местным,
он говорил на парижский манер,  как по телевизору.  Я смотрел на него  с
любопытством, и атташе представил мне его: Грег Тибодо из "Пари-Матч". Я
этот журнал иногда листал в поликлинике, когда ждал очереди к зубному.
   - Ему поручено осветить этот сюжет, - со вздохом прибавил атташе.
   Ого, видно,  мое дело приобретало размах, недаром легавые стали вдруг
такими вежливыми. Толстый полицейский с усами даже предложил мне сигаре-
ту,  и я, хоть не курю, взял ее и попускал дым, чтобы не нарушать теплую
дружескую обстановку.
   - Какой сюжет? - спросил я.
   Прежде чем  ответить,  атташе  сдвинул очки на темя,  прижав ими свои
светлые, слегка волнистые волосы, на секунду закрыл лицо ладонями, а по-
том набрал побольше воздуха и выпалил единым духом:
   - Франция считает своим долгом защищать права переселенцев, но, разу-
меется,  только работающих и проживающих на законных основаниях, в отно-
шении  же остальных,  вроде вас,  решено отказаться от таких недостойных
демократического государства мер,  как применение грубой силы и  высылка
за пределы страны. Я говорю все это, чтобы внести полную ясность, вы ме-
ня понимаете?
   - Конечно, - кивнул я.
   - Так вот,  не вдаваясь в детали, скажу, что правительство установило
порядок действий,  не только не ущемляющий ничье достоинство, но и наце-
ленный на положительные результаты,  поскольку цель его - не выгнать вас
с территории нашей страны, куда мы рады будем вас пригласить, если в том
будет надобность,  а приложить все силы, чтобы помочь вам убедиться, что
в настоящее время вы нужны вашей стране, ибо единственное средство оста-
новить эмиграцию из стран Магриба - это обеспечить вам будущее на  роди-
не,  проводя  в жизнь политику стимулирования не только в экономическом,
но и в общегуманитарном плане, и...
   Он осекся на полуслове, как будто в нем что-то сломалось. Отвернулся,
проглотил слюну, шумно вздохнул и первый раз посмотрел мне в глаза:
   - И  поскольку  в субботу передача "Марсель,  арабский город" собрала
тридцать процентов телезрителей,  именно отсюда решено начать акцию! - В
голосе его был вызов, как будто это все я виноват. - Я даже не успел оз-
накомиться с вашим досье! Даже не знаю, какая у вас специальность!
   - Автомагнитолы, - машинально сказал я.
   Минуту он смотрел на меня, стараясь подавить свой порыв, потом сделал
извиняющийся  жест в сторону карты Марокко и наконец выдал длинную тира-
ду:  что-то про точное приборостроение,  аудиовизуальную технику и новые
предприятия "Рено" в районе Касабланки. Я важно кивал головой. Впечатле-
ние было такое, что он сдает мне экзамен.
   - И вы хотели бы совершенствоваться в этой узкой области техники  или
получить другую профессию, более соответствующую вашим возможностям? Ес-
ли так,  говорите смело: я уполномочен Министерством иностранных дел хо-
датайствовать о вас перед вашим правительством, чтобы облегчить все фор-
мальности.
   - Свет готов, - вмешался фотограф.
   - Угу,  - отозвался атташе и нехотя встал из-за стола, подошел ко мне
и положил мне руку на плечо.  Но тут же убрал - видно,  счел, что это уж
слишком, и просто остался стоять рядом, заложив руки за спину, с застыв-
шей улыбкой на лице.  Фотограф велел мне смотреть не на атташе, а в объ-
ектив и тоже улыбаться.
   - Но не во весь же рот!
   Я притушил улыбку.
   - Нет,  улыбайся,  улыбайся,  только чуть-чуть и, если можешь, как бы
удивленно.
   Пожалуйста - я принял удивленный вид.
   - Теперь поменьше удивления,  побольше улыбки. Посердечнее! Но все же
с легким беспокойством.  Здорово! Замри! Вот так в самый раз - нет, зубы
убери, так... Да-да, руку оставь, так естественнее... хорошо... И карту,
карту...  о'кей, месье, отлично, берете карту и показываете ему какое-то
место,  а  ты  смотришь,  что-то говоришь в ответ,  классно,  гениально!
О'кей! Теперь еще разок на черно-белую, и все!
   Фотограф трещал без умолку, прыгал вокруг нас. Все это придавало про-
исходящему некоторую торжественность. Я вспомнил свою помолвку, банкет и
последние снимки - наверно,  получились грустноватыми.  Наконец фотограф
свернул свою технику,  простился до завтра и ушел.  Атташе сказал, что я
могу перестать улыбаться, и прибавил с виноватыми нотками в голосе:
   - Простите за все эти... издержки... но правительству важно сейчас...
Понимаете? Можно мне звать вас Ахмедом?
   Я сказал "пожалуйста",  мне уже было все равно,  но вмешался Пиньоль,
его так и трясло от негодования,  и резко возразил, что меня зовут Азиз.
Атташе извинился за рассеянность:  "Не понимаю, что со мной такое!" Я-то
понимал,  но мы были еще недостаточно знакомы, чтобы я мог спросить, как
зовут женщину,  которой заняты его мысли, и какая она из себя, - а жаль,
меня бы это поддержало. Не знаю почему, но этот парень мне нравился. Мо-
жет, под настроение пришлось. И потом, он был нездешний.
   Прощаться со мной за руку он не стал, видно, решил, что хватит одного
рукопожатия,  зато произнес на неизвестном мне языке - должно  быть,  на
моем родном - какое-то слово,  наверно, "до свидания". Он вышел и закрыл
дверь без особой поспешности, но я чувствовал, что он сильно запоздал, и
желал,  чтобы  та  женщина  дождалась его звонка и все у них уладилось к
завтрашнему дню, к нашему отлету.
   - Какая мерзость! - прорычал Пиньоль, провожая меня в камеру.
   - Что? - спросил я.
   - Да все! Эта... комедия, эти снимки - все мерзко! По-твоему, нет?
   Я сказал, что, по-моему, нет. По-моему, мерзость - история с кольцом.
Все остальное вполне сносно.
   - Но ты же не собираешься играть в эту дурацкую игру, Азиз?
   Я не мог понять,  почему он вдруг за какой-то час изменил мнение. Сам
же советовал мне уезжать, вот я уезжаю - так в чем дело?
   - Этот тип - полный кретин,  ты что, не видишь? И ты хочешь, чтобы он
нашел тебе в Марокко работу? Да он явился, чтобы покрасоваться перед фо-
тоаппаратом, и все, он же полное ничтожество!
   Интересное дело:  я прекрасно понимал,  что Пиньоль прав,  и в то  же
время мне хотелось защитить моего атташе. Нас уже что-то связывало, меня
и его, а Пиньоль здесь был ни при чем, может, от ревности он и бесился.
   - А мне он нравится. Мы с ним вполне поладили.
   - Да черт возьми, воспротивься хоть раз в жизни! Сделай что-нибудь!
   Странно слышать, чтобы полицейский, пусть даже мой приятель, призывал
воспротивиться закону, причем стоя по ту сторону решетки, которую сам же
только что за мной закрыл.
   - Знаешь,  почему они решили вывозить именно тебя? Неужели все еще не
понял? Из-за твоей смазливой физиономии, потому что ты фотогеничный, яс-
но? Фо-то-ге-ничный!
   Я не понимал, что его так злит. Это ведь скорее лестно для меня.
   - Перестань,  Азиз! Да меня тошнит от всего этого! Не знают, что сде-
лать с безработицей, как задобрить общественное мнение, вот и придумали:
взять одного араба и с помпой отправить его на родину,  да при  том  еще
вроде бы случайно этот араб больше смахивает на корсиканца,  так что ра-
сизм не так бросается в глаза! Но если ты и сам доволен...
   Сходство с корсиканцем нисколько не задело  бы  мою  "арабскую"  гор-
дость, но, по-моему, его нет и в помине; однако я промолчал - Пиньоль по
матери корсиканец, и в его устах это было чем-то почетным.
   - Ничего я не доволен, - сказал я, - просто мне плевать.
   - Плевать? Это же сплошное лицемерие, вранье, кто-то делает себе рек-
ламу, а ты отдуваешься - и тебе плевать?
   Я смиренно  пожал  плечами.  Пиньоль стал кричать,  что я тряпка,  но
быстро выдохся - уж очень это напоминало споры и ссоры на футбольном по-
ле в школьном дворе,  когда мы оба были сопливыми пацанами и играли сна-
чала за первый,  второй и, наконец, за шестой "Б" класс - от года к году
менялись только надписи на тетрадках...  Все это в прошлом, и теперь уже
окончательно, потому что на другой день я улетал.
   - Ты классный парень, Азиз.
   - Ты тоже.
   - Мне жаль, что ты уезжаешь.
   - Мне тоже.
   На самом деле,  может,  уже и не очень.  Пиньоль потупился,  повернул
ключ  и протянул мне через решетку пакетик жевательной резинки.  Но я не
взял,  только улыбнулся и помотал головой.  Старый друг - это хорошо.  С
ним не так больно расставаться,  как с любимой женщиной. Всегда есть на-
дежда, что вы останетесь друзьями и новая дружба не сотрет в памяти ста-
рую.
   Совсем под вечер все-таки явилась Лила вместе со своим братом Матео -
я как увидел его,  мне все ста