ло ясно. Лила стояла, опустив глаза, а го-
ворил один Матео. Он сообщил мне, что я дохлый пес с обочины - это у них
такая манера ругаться,  - что подарить цыганке краденое кольцо -  неслы-
ханный позор, что я оскорбил Святых Марий и что он всегда говорил, что я
двуличный араб,  поганый гаджо без чести и совести.  А  Лилу  он  привел
только затем,  чтобы она как следует поняла свою ошибку. Ей, как он ска-
зал, повезло, что меня посадили, меньше срама будет, чем если бы я мозо-
лил всем глаза, и пусть это будет ей хорошим уроком на будущее.
   Я слушал  его,  а про себя думал,  что они с Плас-Вандомом недурно на
мне нажились: один оставит себе в возмещение ущерба дюжину лазерных пле-
йеров и сорок штук кассет, которые я ему дал, а другой снова продаст мое
кольцо, да к тому же полиция будет им благодарна, за то что они постави-
ли ей такой фотогеничный экземпляр.
   Лила вышла вслед за братцем,  так и не открыв рта. Понятно, что он ей
запретил, но могла бы хоть взглядом со мной попрощаться, как-никак мы не
один день знали друг друга.  Сердце мое было разбито вдребезги. Поскорее
бы уехать подальше; ради Бога, пусть возвращают меня туда, где я никогда
не был,  лишь бы началось что-то новое;  а с Валлон-Флери и цыганами по-
кончено раз и навсегда.  Мне даже не терпелось увидеться с моим  нервным
атташе,  он,  по крайней мере,  ничего против меня не имел и не сам меня
выбирал.  Мы с ним оба были жертвами, нас обоих посылали куда-то к черту
на рога, и, если на этой неделе будет нехватка войн, убийств или сканда-
лов с принцессами,  нас поместят на обложке "Матч",  но мне от этого  ни
холодно, ни жарко, все равно некому вырезать и хранить мою рожу.
   Матрас уже  не так сильно вонял - то ли я привык,  то ли мысленно был
уже не здесь, - я быстро заснул, и мне приснилось, что самолет снижается
над картинкой из моего атласа, и чем ниже он опускается, тем больше кар-
тинка похожа на реальность,  садится же он на самую настоящую  землю,  а
строчки легенд превращаются в длинные бараки аэропорта. И я говорю гума-
нитарному атташе:  "Добро пожаловать в мою страну!" А он улыбается и ки-
вает головой. Во сне он выглядел не таким нервным.
   В девять  часов утра мне принесли кофе с гренками,  а потом отвезли в
аэропорт. Гуманитарный атташе расхаживал взад-вперед у входа, по отгоро-
женному барьерами пространству.  Полицейские отгоняли от него зевак.  Не
успел я вылезти из машины,  как он вцепился в меня и куда-то  потянул  -
скорей,  скорей!  Уже на ходу спросил,  где мои вещи. Я ответил, что все
мое имущество растащили.  Тогда  он  посоветовал  мне  зайти  в  магазин
"Родье" и обновить гардероб. Я поблагодарил за внимание, но пояснил, что
у меня ни гроша. Оказалось, однако, что все расходы берет на себя минис-
терство,  поэтому  он  дал мне три тысячи франков казенных денег и велел
купить одежку на каждый день да поживее,  потому что возникли  некоторые
осложнения - я уже догадывался, что с ним они будут возникать постоянно.
   В примерочной  я  без малейшего сожаления снял свой белый костюм - он
навевал неприятные воспоминания, да к тому же изрядно запачкался в каме-
ре - и переоделся в новенький серенький костюмчик из чистого хлопка, по-
добрал к нему полосатую рубашку и галстук в  тон.  Атташе  ждал  меня  у
стеклянных  дверей магазина,  с ним рядом стоял еще какой-то тип в свет-
ло-бежевом костюме, по виду - важная шишка. Представитель префекта, ска-
зал мой атташе.  По тому,  как они на меня посмотрели,  я понял, что мой
прикид чересчур шикарный, не годится для фотографий, но я же хотел, что-
бы им было за меня не стыдно.  Ну да ничего:  "бежевый" сказал, что сни-
мать не будут,  из-за непредвиденных обстоятельств. И правда, в зале по-
чему-то пахло рыбой,  но поскольку я летел самолетом первый раз, то ста-
рался не выказывать удивления.
   - Достали с этим портом! - прошипел представитель префекта.
   - Мне надо позвонить, - сказал на это атташе. - Я быстро, на минутку.
   Он попросил чиновника покараулить меня и побежал к  автоматам.  Между
тем полицейские ставили ограждения,  чтобы отделить пассажиров от пикет-
чиков, которых становилось все больше.
   - Ма-ринь-ян с на-ми!  - скандировали рабочие рыбоконсервных заводов.
Они размахивали транспарантами и выливали на пол бидоны буйябеса.
   - Южный порт будет жить! - ревел мегафон.
   - Подходящее вы выбрали времечко! - желчно заметил "бежевый".
   Я ответил, что ничего не выбирал, и спросил, летают ли самолеты.
   - Летают,  летают!  -  раздраженно  огрызнулся он и повернулся ко мне
спиной.
   В толпе появились телекамеры, которые полиция тут же огородила своими
барьерчиками, я углядел там же фоторепортеров из "Провансаль" и "Мериди-
ональ",  они отпихивали друг друга локтями,  общелкивая одну и ту же ми-
шень:  лидера докеров, который вырывал микрофон у девушки из справочного
бюро. А рыжий фотограф из "Матч" улегся животом на регистрационную стой-
ку  и целился телеобъективом в полицейских с опущенным прозрачным забра-
лом перед витринами магазинов,  срочно прикрытыми железными шторками.  Я
понял,  что больше не котируюсь, репортаж о том, как меня заботливо выш-
выривают вон,  будет замещен материалом о разбушевавшихся докерах, кото-
рые захватили аэровокзал в знак протеста против закрытия морского порта.
Они были еще фотогеничнее, чем я.
   - Не работают,  - сказал Жан-Пьер Шнейдер, снова подхватывая меня под
руку. - Там дальше будут еще, попробую оттуда.
   Мы пошли к паспортному контролю. Со всех сторон орали мегафоны: "Пока
есть порт,  Марсель, ты горд!" Рабочие судоверфей пели хором гимн Южного
порта, наступая сомкнутыми рядами под развернутыми транспарантами на ше-
ренгу блюстителей порядка, а те ждали, пока уберутся журналисты.
   В зале для отлетающих пассажиров было спокойнее. Я сел на металличес-
кую скамейку, а атташе снова побежал звонить. Песня докеров засела у ме-
ня в голове и продолжала звучать,  как будто мысленно я был солидарен  с
ними: не отдадим наш порт! В то же время я не обольщался и прекрасно по-
нимал: даже если порт спасут, для меня он больше не будет "нашим". Порой
боль настигает,  когда не ждешь. Я не плакал, оттого что потерял Лилу, а
теперь вдруг защипало глаза,  как только я вспомнил старые доки, застыв-
шие портовые краны на фоне заката и стаи чаек над рейдом. Как знать, мо-
жет, по ту сторону моря и чаек-то не будет?
   Нас стали запускать порциями,  в порядке посадочных номеров,  в длин-
ный,  коленчатый коридор,  который вел на взлетное поле. Атташе так и не
удалось дозвониться,  и он шел,  нервно помахивая чемоданчиком,  я точно
так же помахивал сумкой фирмы "Родье", в которую все-таки запаковал свой
белый костюм - пусть лучше останется горькое воспоминание, чем никакого.
   Я надеялся напоследок набрать  полные  легкие  марсельского  воздуха,
пахнущего горячим маслом,  лавандой, чуть отдающего тухлыми яйцами - ими
тянет с Берского озера,  - но мы так и не вышли на летное поле,  коридор
впритык подходил к самолету.  Может,  это и к лучшему, зачем растягивать
прощание! Уезжать так уезжать, нечего оглядываться.
   И я переключил внимание на аэробус,  тут все для меня было ново и ин-
тересно, хотя залезать пришлось почти как в полицейский фургон. "Ваш но-
мер,  проходите в салон, вот ваше место, курить запрещается". Стюардессы
были  старые,  никаких тебе стройных ножек.  Я был зажат в тесном прост-
ранстве:  перед носом - спинка переднего сиденья, сзади - чужие коленки,
упирающиеся в мое кресло.  Это меня слегка разочаровало: в фильмах, нап-
ример в "Эмманюэле",  самолеты совсем не такие. Хотя, конечно, и полет у
меня не развлекательный.
   Едва усевшись,  атташе вскочил,  переступил через меня и сказал,  что
еще разок сбегает позвонить и сейчас вернется.  Хорошо бы,  потому что я
как-то плохо себе представлял, что буду делать на родине без него. Чтобы
отогнать эти мысли, я, пока его не было, поигрывал откидным столиком. Но
тут подошла стюардесса,  велела мне перестать и поднять спинку кресла на
время взлета.  На это кто-то с другого конца салона громко возразил, что
она перепутала самолет - в этом кресла не откидываются, и вообще ему на-
доело это безобразие, вечно опоздания и никаких объяснений. Стюардесса в
ответ потребовала,  чтобы он не курил, а он ей посоветовал заткнуться, и
другие пассажиры были за него, а она им сообщила, что она на работе - на
работе,  господа! - а они ей - что зато они на отдыхе и не желают, чтобы
с ними обращались как с быдлом. Я подумал про себя, что летать самолета-
ми "Эр Франс" не так уж и комфортно.
   Атташе вернулся  еще  более возбужденный и расстроенный,  чем прежде.
Наверно,  дозвонился. С несчастным видом он сел на свое место и понурил-
ся,  сжав зубы, потом вскинул голову и злобно велел мне смотреть в иллю-
минатор, потому что там интереснее. Из добрых чувств к нему я так и сде-
лал,  недоумевая,  однако,  чего ради он вдруг на меня напустился. Он же
достал какую-то электронную игрушку,  должно быть,  она заменяла ему за-
писную книжку,  и, чтобы забыть о моем присутствии, углубился в изучение
своего расписания день за днем в обратном порядке,  на месяцы  назад.  Я
мысленно торопил самолет, мне казалось, что моему спутнику будет полезно
на некоторое время потерять почву под ногами.
   Однако, когда мы наконец взлетели,  мне стало жутко,  хоть я не подал
виду. Я, конечно, понимал: пилот знает свое дело, но отрываться от земли
- как-то все же... а впрочем, инш'Алла! Восклицание вырвалось у меня са-
мо собой,  словно сработал какой-то рефлекс, и на губах остался странный
привкус. Вот что значит перемена климата.
   Я стал внимательно изучать инструкцию на случай аварии,  лишь  бы  не
смотреть на панораму Марселя с птичьего полета. Мне совсем не нужно было
этой картинки на прощанье.  Гораздо больше подходила к  моему  душевному
состоянию акция в зале аэропорта;  она прекрасно отражала все, что я ис-
пытывал:  предательство и равнодушие окружающих, отказ от иллюзий и про-
тест.  Начнется или нет для меня новая жизнь, но со старой покончено - и
то слава Богу!
   Когда прозвучал музыкальный сигнал  и  погасли  надписи,  призывающие
застегнуть ремни,  снова появилась стюардесса,  придерживая за веревочку
накинутый на шею спущенный спасательный круг.  Жан-Пьер Шнейдер  откинул
столик. Я не решился сказать ему, что это запрещено и что стюардесса бу-
дет ругаться.  В конце концов,  гуманитарный атташе фигура поважнее, чем
какая-то стюардесса. Он раскрыл мое досье и молча углубился в него. А я,
чтобы не мешать ему, закрыл глаза, как будто сплю.
   Когда я проснулся,  мы летели в облаках,  голос пилота объявил, что в
Рабате  ясно.  Я  взглянул на атташе:  он покончил с моим досье и теперь
крупным,  решительным почерком писал письмо.  Начиналось оно с обращения
"Клементина". Имя необыкновенно красивое, но я оставил это замечание при
себе - нехорошо соваться в чужие дела.  Однако, поскольку он писал и за-
черкивал,  я позволил себе полюбопытствовать.  Все равно он это выкинет,
так что ничего страшного. Прочел я следующее:
   "Клементина, я знаю,  что ты (дальше зачеркнуто) и все же  что-то  во
мне  (опять зачеркнуто) и твой голос (зачеркнуто) оставь мне возможность
(зачеркнуто) сказать тебе (зачеркнуто)".
   Атташе поймал мой взгляд и быстро спрятал листок:
   - Ну-ну, не стесняйтесь!
   - Извините, - сказал я. - Я не читал, а просто смотрел.
   - Смотрите лучше в окно!
   Я уткнулся в иллюминатор и стал созерцать небо,  но по звуку  опреде-
лил,  что он рвет листок и поднимает столик.  Глядя на облака, я пытался
представить лицо этой его Клементины.
   - Простите, Азиз, - сказал атташе. - Я сорвался.
   Я промолчал, а он чуть погодя прибавил:
   - Я развожусь с женой. Неприятно говорить об этом.
   Ладно, не важно,  сказал я, то есть, конечно, очень важно, но я пони-
маю,  это  дело личное.  В утешение ему я хотел было рассказать про свою
неудавшуюся помолвку,  но не стал:  он из другой среды,  и наверняка его
проблемы не имели с моими ничего общего.
   - Ее зовут Клементина, - со вздохом сказал атташе.
   Я изобразил удивление и восхитился:  красивое имя,  и ведь есть такие
фрукты, клементины, они как раз растут в Марокко. В этом я был не совсем
уверен,  но надо же было что-нибудь сказать.  Он вдруг ударил кулаком по
подлокотнику между нашими сиденьями, да так сильно, что из него выскочи-
ла пепельница и выплюнула мне на колени окурок. Как раз в это время мимо
проходила сердитая стюардесса,  я пояснил ей, что не курю: это просто из
пепельницы вылетело.
   - Не  понимаю,  просто  не понимаю,  что произошло и как вообще такое
могло случиться! - бедный атташе воздел руки, вопрошая переднее кресло.
   Должно быть,  он имел в виду свои отношения с Клементиной.  А я поду-
мал, что все происходит само собой и ничего нельзя поделать. Вот, напри-
мер, я: позавчера радостно садился за стол, накрытый по случаю моего об-
ручения,  а сегодня,  неповинно-уличенный, наглядно-выдворенный, лечу на
фальшивую родину в сопровождении человека,  не понимающего,  почему  его
разлюбила жена.  Нас свел друг с другом случай, однако мы были так похо-
жи. Что-то в этом проглядывало утешительное.
   Сидящая в ряду напротив пассажирка обнажила левую грудь, готовясь на-
кормить младенца, и я остро ощутил тоску по Лиле. Лила была самой краси-
вой девушкой из всех,  кого я знал,  не важно,  что знал я только ее.  Я
явственно ощутил под ладонями ее грудь, словно мы опять обнимаемся в во-
де,  у скалы, и мои руки скользят под ее купальник. Я быстро открыл гла-
за,  чтобы прогнать это видение.  Кормящая мать была хрупкой блондинкой,
примерно такой должна быть Клементина,  рядом сидел  ее  муж,  араб.  Он
улыбнулся мне - наверно,  решил,  что у нас с ним есть что-то общее: мой
Жан-Пьер Шнейдер такой же белокурый, как его красотка.
   - У вас есть дети, господин атташе?
   Он дернул плечом.  По выражению его глаз и выпяченной губе  я  понял,
что вид младенца смущает его так же,  как меня. Он достал сигарету, сос-
редоточенно оглядел ее и яростно затолкал назад в пачку. После чего рез-
ко повернулся ко мне и взорвался:
   - Они что думали, я закачу скандал, буду мешать им встречаться? Толь-
ко не говорите,  что они испугались! А я поступил просто: как только она
сказала,  что  у нее кто-то есть,  взял и ушел из дому!  Собрал чемодан,
взял свои бумаги и уехал в гостиницу. Вот и все! Что еще я мог сделать?
   - Не знаю, - сокрушенно отозвался я.
   - Ну да, я должен был бороться, ответить ударом на удар, нанять сыщи-
ка, вооружиться компрометирующими фотографиями, первым подать на развод,
швырнуть Лупиаку в лицо заявление об уходе? Так?
   Я ответил,  что в жизни бывает всяко: иногда не успеваешь сообразить,
что надо сделать, и потом есть ведь гордость.
   - Лупиак  - это ее любовник.  Замдиректора пресс-службы министерства.
Это он отослал меня в командировку,  чтобы быть спокойным. Видите, я вам
все рассказал.
   Я поблагодарил за доверие. Странно, до чего мы были похожи и в одина-
ковом положении, с той только разницей, что он думал, будто мы направля-
емся в какое-то определенное место.
   - Меня все это бесит, - тоскливо закончил он. - Ну, ладно.
   Он снова взял досье, на котором значилось мое имя, задом наперед, как
в школе:  Кемаль Азиз. И тут же мучительные воспоминания о теле Лилы вы-
теснились другими:  я вспомнил школьные запахи - чернил, тетрадных обло-
жек,  - которые когда-то так любил. Атташе с наигранной бодростью - так,
чтобы забыть о неприятностях, включают футбол по телевизору - произнес:
   - Займемся-ка твоими делами, Азиз.
   Он выговаривал мое имя непривычно коротко,  сухо,  отрывисто.  Цыгане
произносили его нараспев: "Ази-и-из". Марсель остался далеко позади. Ин-
тересно, как долго продержится у меня акцент?
   - Извини, что пристал к тебе со своим нытьем.
   - Не за что извиняться, - сказал я, - наоборот.
   Мне было  бы куда интереснее слушать его и воображать эту привыкшую к
роскоши женщину,  Клементину, теперь я видел ее совсем светлой, с корот-
кой  стрижкой - полная противоположность Лиле.  Но представить себе весь
их антураж я не мог - не хватало материала.
   - А где вы живете, господин атташе?
   - Можешь говорить мне "ты",  как принято у тебя на родине,  меня  это
нисколько не шокирует.
   Зато меня шокировало,  что он говорил мне "ты",  но я промолчал. В те
полгода,  что я проучился в шестом классе,  меня называли на "вы", и я с
таким удовольствием вспоминал об этом! Однако очень скоро он снова пере-
шел на "вы",  так ему явно было удобнее.  Но разрешил мне звать  его  не
господином  атташе,  а господином Шнейдером или просто Жан-Пьером.  А на
мой вопрос ответил,  что жил на бульваре Малерб,  то есть там они жили с
женой, но, поскольку квартира принадлежит ей, то он оказался бездомным.
   - В какой-то степени мы с вами в одинаковом положении, Азиз.
   Тут он смолк,  вероятно,  обдумывая,  в какой именно,  я тоже молчал,
чтобы не мешать его размышлениям.  От этого человека пахло школой - при-
ятный запах,  напоминавший коллеж Эмиль-Оливье,  где, что ни говори, моя
жизнь надломилась в первый раз - когда пришлось бросить учебу.  Теперь я
как будто возвращался после каникул, длинных-длинных, в целых шесть лет.
   Так прошла минута-другая. Потом он снова раскрыл мое досье, чтобы оз-
накомиться со всеми данными;  непонятно, зачем оно ему было нужно, раз я
сам, живьем, сидел с ним рядом. Он вздохнул:
   - Да,  но,  оставляя  в стороне мои личные проблемы и некоторые,  так
сказать,  аналогии... я не одобряю подобных методов. То есть я не спорю,
любая  гуманитарная миссия достойна уважения,  и я готов отнестись к ней
серьезно, но эта поспешность... Во-первых, я долгое время занимался иск-
лючительно  проблемой  распространения  французского языка и культуры во
Вьетнаме,  по заданию литературно-издательского отдела,  - а  потом  еще
удивляются, почему у нас, не примите на свой счет, постоянные провалы во
внешней политике.  Во-вторых,  я переживаю душевный кризис,  меня нельзя
было  никуда посылать,  кроме того,  безотносительно к моему состоянию -
еще раз прошу прощения за то, что докучаю вам, - так вот, я все равно не
могу устроить вас за два дня; если бы даже не вмешался Лупиак, вы же ви-
дите:  все делается с бухты-барахты; всем командует пресса - ну, о вас я
не  говорю...  Но мне даже не дали времени приготовиться.  А я совсем не
знаю Марокко.
   Как, и он тоже? Хорошенькое начало.
   - У вас есть фотография? - спросил я.
   - Какая фотография?
   - Фото госпожи Шнейдер.  А я вам покажу карточку Лилы. Это моя невес-
та, она меня бросила.
   Он вздернул бровь над очками,  поколебался, но все-таки достал из бу-
мажника маленькую,  как для паспорта,  фотографию, которая была засунута
между кредитных карточек,  и протянул мне ее,  неохотно,  как брезгливый
человек дает попить из своей бутылки.  Я взглянул и неприятно поразился,
но  не выдавать же разочарование:  Клементина оказалась довольно против-
ной, с холодными глазами, поджатым ртом, тяжелым подбородком и, главное,
чернявой. Нет, ему нужна была блондинка, и я еще разок взглянул на моло-
дую женщину напротив,  но с другим чувством:  она уже не служила мне мо-
делью  для  неведомой Клементины - смешное имечко,  все равно что Банана
или Апельсина.
   Блондинка перехватила мой взгляд.  Я вежливо улыбнулся ей, она - мне,
без всякой мысли,  улыбка передалась ей рефлекторно,  как зевота. Однако
ее супруг счел,  что довольно и этого, он забрал ребенка, чтобы подчерк-
нуть свои отцовские права,  и велел жене спрятать грудь. Тогда я вытащил
из кармана засунутого в сумку мятого белого костюма карточку Лилы. Атта-
ше  сказал,  что она тоже очень красивая,  и вернул мне фотографию,  а я
порвал ее.  Подчиняясь какому-то чувству солидарности,  медленно и глядя
атташе  прямо  в глаза.  Он смотрел на меня неуверенно,  потом со слабой
дрожащей улыбкой разорвал надвое Клементину;  но я видел,  что он