Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
оняла бы меня! Я чувствую потребность привлечь всех на свою сторону,
чтобы увеличить свое счастье. Мир и дружба... Позвольте мне, герцогиня,
сказать это всему обществу.
Он выпил свой стакан, снова наполнил его бургундским и постучал о него.
- Милостивые государыни и милостивые государи! Мы, как вы знаете,
чествуем двух героев, которые, если бы это от них зависело, довели бы дело
до того, что мы не могли бы их больше чествовать. К счастью, это не удалось
им. К еще большему счастью, они протянули друг другу руки. Будем жить все
рука с рукой! Будем счастливы! Любить и быть любимыми - вот единственное,
что идет в счет... Леди Олимпия сейчас будет! - вставил он, глядя на часы. -
Идти туда, куда влекут нас чувства, без сомнений, без торопливости, без
обязанностей и по возможности вдвоем. Наслаждаться всем, чем обладает мир.
Вчера еще мы, леди Олимпия и я, в Киодже, обдумывали, как мы, если бы это
было возможно, распределили бы по Европе часы нашего дня. Мы решили после
полудня есть крабов в маленьком курорте на Балтийском море; когда на берегу
там станет слишком прохладно, закончить прогулку в Венеции, на Лидо;
свободный час перед обедом провести на Итальянском бульваре; пообедать в
Риме, в маленьком салоне у Раньери; вечер разделить между Скалой и
лондонским концертным залом; после этого съесть в Вене порцию мороженого и
лечь спать при открытых окнах на берегу Альпийского озера.
Он нежно осмотрел свой искрящийся бокал.
- Будем счастливы: это так прекрасно! Выпьем за наших героев!
x x x
Нино выпил свое вино и незаметно встал из-за стола.
"Что мне здесь делать! Какой неудачный день! Я не сижу возле своего
большого друга. И Иолла не сказала мне еще ни одного слова. Фиалки на
кружевах у ее шеи я видел два раза, и раз мельком ее профиль. Она опустила
ресницы: тот, с кем она говорила, наверно почувствовал тихое дуновение: они
так длинны.
И я все время сидел, облокотившись о стол. Мортейль заметил это и
показал своей соседке. На днях два осла из лицея видели меня с ней. Как они
жалки, ни один не любит, как я! Но если бы у них явилось подозрение, - если
бы они посмели высказать его: я думаю, я задушил бы их!
Ах, почему я не сильный и не взрослый! Какое блаженство вызвать на
дуэль этого Мортейля! Неужели это в самом деле невозможно? Ведь мне уже
четырнадцать лет. Дядя Сан-Бакко должен быть отмщен. Уж я отплачу этому
дураку за то, что он недавно сказал: "Этот мальчуган совсем влюблен", - он
это сказал прямо-таки презрительно. Остальные кивнули головой, с какой-то
лицемерной и вежливой нежностью, как будто об этом и говорить не стоит.
Пусть бы они лучше молчали! Они еще увидят! Как они могут так поступать со
мной - со мной!"
Он, не поднимая глаз, пробежал ряд маленьких комнат. Его остановила
запертая дверь: он свернул в боковой коридор. Вдруг он остановился в
изумлении.
"Куда я попал? Здесь все еще есть комнаты, которых я не знаю. Там стоит
кровать; но зал велик, полон воздуха и расписан, как все остальные. Дверь и
окна открыты; я думал, что в спальнях дам пахнет всякими эссенциями. Кровать
железная и очень узкая. Вокруг нет никаких вещей; не видно даже, чтобы здесь
кто-нибудь мыл когда-нибудь руки... Кто может спать на этой кровати?..
Нет, я не буду лгать! Я отлично знаю, что она спит на ней... А вот
лежит и чулок, его забыли здесь. Мне хочется поднять его - почему нет?
Теперь мне было бы стыдно, если бы я не сделал этого... Он длинный, длинный,
блестящий и черный; на ощупь он невероятно мягкий, - это, конечно, шелк. Его
несомненно уже носили, мне стоит только всунуть в него руку - вот так, - и
он сейчас примет форму ноги... Сердце у меня уже опять подкатилось к горлу.
Иногда я думаю, что у меня порок сердца. Но мне все равно, пусть будет, что
будет... А Иоллы ноги, как у самых прекрасных женщин на картинах - я уже не
помню, на каких. Как странно, я вдруг вижу целый клубок больших голых ног.
Все нарисованные женщины протягивают мне свои ноги, - но они топорны, фуй,
топорны в сравнении с ногами Иоллы".
Мысли его вдруг смешались. Он сильно побледнел и в страстном
самозабвении закусил губы. Прежде чем он отдал себе отчет в том, что делает,
руки его уже распахнули бархатную куртку; они расстегнули рубашку и прижали
торопливо свернутый чулок к сердцу. Оно глухо застучало; шелк стал теплым.
Мальчик выглянул из окна на медленно движущуюся воду внизу. Он не испытывал
стыда, но неясные, полные соблазна картины тяжело и мучительно волновали
его.
Вдруг он бросил чулок, застегнул платье и вышел из комнаты.
"Они опять заметят это. Они видят это по моим глазам, я не знаю, каким
образом. Одно слово со стороны этого Мортейля! Я ненавижу его почти так же,
как моего отца, - разве может кто-нибудь быть хуже, чем был он? И я ненавижу
его, конечно, больше, чем аббата Фриули и господина Тигретти, моих частных
учителей. Эти лицемеры и мелочные мучители, - разве кто-нибудь может быть
более жалким, чем они?"
Горячность его вспышки поразила его самого.
"Мортейль? Я в самом деле ненавижу его? Что мне однако до этого
негодяя? Нет, нет, все они противны мне, - все, кто получает от Иоллы слова
и взгляды, все, кто сидит с ней за столом, все, кто дышит тем же воздухом,
что и она. Ах, я ревную даже к моему большому другу; я хотел бы, чтобы он
вернулся в Рим. Иолла должна быть одна со мной. Я увезу ее в зачарованный
сад. Никто не посмеет войти в него, я прикажу строго охранять его. Мы будем
счастливы там"...
- О, это еще придет! - громко воскликнул он. Разгоряченный, со
спутавшимися мыслями, бегал он по комнатам. Картины без перерыва тянулись по
стенам. Мальчик бросал им свой вызов: - Вы все же не ярче, чем моя жизнь!
Его жизнь! Она вся состояла из детства, одинокого и бедного теплом
любви. Взамен того, она горела жаром душевного возмущения, жарой детского
гнева без границ и бурной жажды справедливости. Так часто, когда дом, аллея,
деревенская стена и Страсти Господни одиноко сгибались под тяжестью полудня,
он делал прогулки, которые были бегством: к морю, всегда к морю, - и
протягивал свои слабые руки, прочь от убогой и злобной действительности, к
обители благородства и мощной радости, туда, далеко к горизонту, где наверно
было ее царство. А в своей коморке он истязал себя булавками, ремнями,
щипцами - только для того, чтобы иметь преимущество перед отцом и учителями,
которые были так злы: преимущественно перенесенных страданий, суровых
мыслей.
"Я буду ненавидеть вас, пока буду жив! - снова поклялся он себе,
возвращаясь из спальни своей возлюбленной, - и я буду гордым, как дядя
Сан-Бакко, и прекрасным, да, таким прекрасным, как она сама, моя Иолла!"
Общество еще сидело за столом.
- Ты, верно, дрался с кем-нибудь? - спросил его его большой друг.
- Нет, но у меня страшная охота к этому, - ответил Нино, глядя прямо в
лицо герцогине.
"Пусть себе замечают", - думал он. Но они не обращали на него внимания.
Об истории с чулком, которая позабавила бы их, не догадался никто. Они и не
подозревали, какая любовь бурлила и кричала среди них.
Все перешли в кабинет Паллады. Герцогиня вышла на террасу и подала
знак. Под высокий решетчатый портал, переплетающиеся железные прутья
которого блестели, скользнула темная гондола. Затем над мертвыми цветами
искусственного сада понеслась причудливая и печальная мелодия.
- Это слепые, - сказала герцогиня. - Маркиз, они играют в честь вас.
Сан-Бакко поцеловал ей руку.
- Но я попросил бы что-нибудь менее проникнутое отчаянием.
- Что-нибудь веселое! - воскликнули остальные.
Зибелинд сказал:
- О, я приготовил кое-что очень веселое. Безобидно веселое. Прошу вас,
господа, потерпите две минуты. - И он поспешно удалился.
Якобус спросил герцогиню:
- Где слепые?
Она вышла на террасу, чтобы показать их ему. Очутившись с ней наедине,
он сейчас же спросил:
- Когда вы выезжаете на дачу, герцогиня?
- Скоро. В вилле производился ремонт... Вы так торопитесь?
- Я тороплюсь приступить к своей картине, вы знаете, к какой. Прежде
чем листья пожелтеют, вы мне будете нужны для нескольких сеансов на воздухе.
- Это вы недурно придумали.
- Так как при этом вы будете без платья, то должно быть тепло.
- Милый друг, вы страдаете навязчивой идеей. К счастью, она безобидна.
Поэтому и не спорю с вами.
- Герцогиня, вы прекрасно знаете, что должны удовлетворить меня. Иначе
погибнет многое.
- И вы уверены, что это так важно для меня?
Они тихо и быстро бросали слова. Вдруг они замолчали, оба испуганные.
Слепые нежно играли какой-то танец. Герцогиня улыбнулась.
- Вы художник. Ваше тщеславие заставляет вас относиться к своему
занятию чересчур серьезно.
- Вы называете это занятием? Но для вас самой, герцогиня, - с силой
воскликнул он, - это было богослужением, которое наполнило лучшие годы вашей
жизни. Вспомните же, чем вы обязаны искусству!
- И вам?
- Конечно, Было бы неблагодарностью, недостойным поступком, если бы вы
не услышали меня!
- Вы мальчик, стремительный и себялюбивый и неспособный признать, что
мир не вертится вокруг вас. Вам везло во всем; теперь вы искренне возмущены,
что один раз вам что-то не дается. Я прощаю вам вашу невинность и
неопытность.
- Вы обязаны...
- Ни вам, ни искусству. У меня нет никаких обязанностей. Когда
искусство надоест мне, я пойду своим путем.
Она оставила его и вернулась в комнату. Все глаза были устремлены на
даму, которая вошла с другой стороны.
- Господин фон Зибелинд?
- Madame Бланш де Кокелико, - ответил его голос. Гостья, прихрамывая,
мужскими шагами прошла на середину зала. У нее были красновато-желтые волосы
и жирная, бледная кожа; под спадающим неподвижными складками черным шелковым
платьем чувствовался костлявый остов, полный развращенной гибкости.
Мортейль засмеялся, ему было противно, но этот маскарад щекотал его
нервы.
- Браво, Зибелинд, это в самом деле Кокелико. Я очень хорошо знал ее.
- Я тоже, - презрительно сказал Якобус.
- Ну, да, кто же не знает меня? - объявил Зибелинд по-французски.
Французские слова легко слетели с его уст.
- Право, это она, - сказал окаменевший Сан-Бакко. - При разговоре
узнаешь ее. Я раз ужинал с ней. Несчастный Павиц тоже был при этом. Она
самым бесстыдным образом издевалась над ним.
Якобус сказал Нино:
- Посмотри-ка на эту фигуру. Все, понимаешь, решительно все в ней
фальшиво. Когда она вечером ложится в постель, от нее не остается ничего,
кроме маленького остова, как у селедки.
Мальчика охватил испуг. Представление о голове с серебристо-серым
студенистым хвостом, одиноко лежащей на огромной подушке, поразило его.
Бланш исполняла какой-то номер, нечто безобидно веселое.
- Шея! - содрогаясь, прошептала Джина. Певица поворачивала во все
стороны шею, жилистую и покрытую таким толстым слоем пудры, что, казалось,
на нее наложена была гипсовая повязка. Рот зиял, как широкая кровавая рана.
Узкие, изогнутые угольные штрихи над ее глазами поднимались кверху; она
стояла, опустив книзу руки, так неподвижно, что не заметно было даже
дыхания, и бойко, тусклым и хриплым голосом, пела о своих неутолимых
желаниях. Дворников, конюхов с запахом самца и навоза, мясников, живодеров,
палачей с запахом крови и самца, - вот что она любит. В заключение она
сделала два-три усталых, непристойных движения: великая, отрезвившаяся и уже
наполовину ушедшая в частную жизнь развратница давала новичкам беглое
указание. Мужчины захлопали. Беттина глупо хихикала.
- Это настоящее искусство! - объявил Мортейль, искренне восхищенный.
Герцогиня устремила взор на Палладу; ей было не по себе. Затем она спросила
себя, пожимая плечами:
"Неужели я суеверна?.. Он говорит о богослужении, которое наполнило
лучшие годы моей жизни. Но ведь это была только игра. Что ж, если она
надоела мне. Я окружила себя декорациями и символами: Паллада, ее храм, в
котором я славила ее, зал, который я воздвигла для нее, души в мраморе,
статуи - мои подруги, та женщина на террасе с ее белой угрозой - все это
гнетет меня и вызывает во мне скуку. Я отодвигаю их в сторону, будто они
сделаны из папки. Я хочу опять быть свободной, совершенно свободной, искать
новую страну и жить на неведомый лад".
Она воскликнула:
- Какая удачная шутка, господин фон Зибелинд. Вы так внезапно
открываете нам свои таланты!
- Счастье, герцогиня! Счастье вызывает наружу все хорошее, что есть в
нас.
Он был растроган, и чувство, прорывавшееся сквозь застывшую в холодной
непристойности маску, возбуждало ужас, как нечто противоестественное. Он
сидел в прямом кресле, заложив ногу за ногу, положив руки на ручки кресла, и
предоставлял любоваться собой.
- Я сознаюсь, что всегда страшно гордился своим сходством с Кокелико.
Вы, вероятно, давно заметили его.
- Сходство со старой бабой! - оскорбительным тоном заметил Якобус.
- Почему нет? - мягко и самодовольно ответил Зибелинд. - Мне
понадобилось только немного румян.
Мортейль нагло заметил:
- Так как вы уже и раньше были совершенно покрыты ими.
- Второй номер! - прокричал Зибелинд, поднимаясь. С воды донеслись
звуки польки. Он спел несколько тактов, оборвал и сказал:
- Лели Олимпия не может больше заставлять нас ждать... видите, вот и
она.
Он довел строфу до конца, не спуская с возлюбленной своего
обольстительного взгляда кокотки.
- Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в честь
вас, миледи... Твоя гондола здесь, дорогая? - тихо и взволнованно спросил
он. Она сердито ответила:
- Что за наглость! Кто эта неприличная фигура?
- Я Готфрид, - шепнул он. - Но, однако, моя маска должна быть хороша!
- Я не знаю никакого Готфрида - или, если и знаю, то очень мало. И у
меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.
- Какая остроумная шутка, миледи!
Он подпрыгнул на одной ноге.
- Вы, по-видимому, в удивительно веселом настроении. Неужели я причиной
этого? Мне очень жаль. Вы возбудили мое любопытство тем, что говорили так
горько и так глубокомысленно. Можно было испугаться; не все даже было
понятно. В вашем глупом счастье я нахожу вас просто unfair.
Он засмеялся и подмигнул.
- Ведь я Бланш де Кокелико, очень худая женщина, а вы - очень полная.
Вы, конечно, слышали об искусстве, которым знаменита Бланш? Лишь теперь мы
будем любить друг друга, миледи.
- Я сейчас потребую, чтобы вам указали дверь, - сказала она, смерив его
взглядом через плечо и отходя. Он вдруг начал дрожать с головы до ног, но
смеялся таким же порочным смехом, как прежде.
- Значит, сегодня вы не возьмете меня с собой? - спросил он, следуя за
ней.
- Он разыгрывал из себя одинокого и страдающего, а был просто
неприличным субъектом, - заметила она, возмущенная обманом.
- Время терпит, я понимаю шутки, - уверял он.
Он сделал пируэт и, заметно хромая, вернулся к обществу. Он тотчас же с
хриплыми выкриками запел следующую строфу. Не успев кончить, он опять
бросился к леди Олимпии.
- Но завтра наверно! - настойчиво просил он с такой судорожной улыбкой,
что слой румян на его лице заметно двигался взад и вперед.
- Что это за человек, от которого никак нельзя отделаться? - спокойно и
громко спросила она. Он вдруг вскинул кверху левую руку и упал навзничь с
сильным треском, не сгибаясь, так что на шелковом платье не образовалось ни
одной складки.
- Этим должно было кончиться, - спокойно сказала леди Олимпия.
- Конечно, это можно было предвидеть весь вечер, - объявил Мортейль,
вставляя в глаз монокль. Якобус с бешенством перешагнул через тело
Зибелинда.
- Это омерзительно, мы не должны были допускать этого.
- Это забавляло герцогиню, - сказал Сан-Бакко.
- И доставляло удовольствие всем нам...
Он пробормотал со стыдом, опустив голову.
- Как это вообще было возможно.
- Не правда ли, это было жутко - уже давно? - сказала Джина Беттине.
Обе женщины тихо последовали за лакеями, которые унесли Зибелинда. Один
держал его за ноги, другой - за голову; они вынесли несчастного, точно
длинную восковую куклу, - ловкое подражание пороку. Они положили его на
кровать через три комнаты. Джина смотрела на него, содрогаясь перед
женщиной, которая раздавила его. Беттина с наивным любопытством заглядывала
через ее плечо.
- Жаль, - сказала она, - было так весело.
- В самом деле?
- Нет, - в сущности нет.
Она указала на лежащего и в горестном порыве прибавила:
- Бедный человек! С Якобусом дело обстоит точно так же.
- О! - произнесла Джина. Беттина безнадежно покачала головой.
- Он слишком любит ее.
- Вы видите это и страдаете, не правда ли?
Беттина жалобно шепнула:
- Да.
- Когда нибудь это прекратится.
- О, нет, он слишком несчастен. Больше, чем человек может себе
представить. Он сам мне это сказал.
- Я знаю это: и он, и - герцогиня. Когда двое мучат друг друга, я это
замечаю.
- Он открыл мне свое сердце... Вначале он рассердился на меня за мой
приезд и не обращал на меня никакого внимания. Потом в один очень печальный
час он сказал мне все. Окно было завешано, шел дождь, его голова лежала у
меня на коленях. Это было прекрасно.
Джина подумала про себя:
"Она благодарна, когда он ей жалуется, что другая женщина отвергает
его... Я не знаю, была бы я тоже такой? Я понимаю ее".
- Если бы я могла снять с него часть его страданий! - вздохнула
Беттина.
- Если бы я была герцогиней... - нерешительно напела Джина.
Беттина встрепенулась.
- Ну?
- Я думаю, я сделала бы это.
- Не правда ли, вы сделали бы его счастливым. О, я тоже сделала бы это,
несомненно!
- Я сделала бы это из любви к искусству, - пояснила Джина, - чтобы
возникло прекрасное творение.
- Я сделала бы это для него, - сказала Беттина, - чтобы он стал
великим... но герцогиня не хочет сделать этого ни для него, ни для
искусства. Разве она холодна?
Джина решительно заявила:
- Нет, я знаю ее. Она не холодна. Я люблю ее.
- Странно, что и я люблю ее. Но я и боюсь ее.
Джина опустила глаза.
- Я тоже.
- Она так сильна, - плаксиво пролепетала Беттина.
- Да, да, поэтому я боюсь и люблю ее, - потому что она так сильна.
И две слабые молча пошли назад.
x x x
В кабинете настроение было подавленное и стесненное. Все чувствовали
искушение оглядеть себя, - не запачканы ли они. Сан-Бакко ходил из угла в
угол. Он с досадой размышлял:
"Я поссорился с Мортейлем из-за пустяков, сравнительно с тем, что делал
этот несчастный. Я не понимаю себя".
Он столкнулся с Якобусом. Сан-Бакко, хмурясь, поднял глаза, но тот был,
очевидно, погружен в свои бурные мысли.
"Этого еще недоставало"! - думал он. Он называл выходки Зибелинда
позором, и сам страдал под его тяжестью.
- Это было уж чересчур омерзительно для человека, настолько
раздраженного, как я.
Он в отчаянии искал выхода для своего ожесточения. Он проходил мимо
Клелии. Она насмешливо заметила:
- Вы напрасно так волнуетесь. У вас тоже будет припадок.
Но она сейчас же испугалась, увидя его глаза.
- Я ведь не могу ударить тебя, моя милая, - очень мягко, с униженным
поклоном сказал он.
Она тихо потребовала:
- Ударь меня.
Он повернулся к ней спиной. Герцогиня беседовала с леди Олимпией. Он
неутомимо шагал мимо них, но они не обращали на нег