ать, чтобы пронесло, чтоб не
заметили его, вдруг снова повезет.
     Он вошел, и,  не зажигая  света,  сел в  свое кресло  в углу,  напротив
стеклянной двери, за ней широкий балкон,  там  бродили  сумерки, поглощавшие
остатки  дня. Он  не  хотел  больше света,  он хотел скрыться  и закрыл лицо
руками. Так он поступал в детстве, когда оставался один, в ужасе от темноты,
и заснуть не мог, потому что придет другая темнота, еще страшней. Он боялся,
что  не  проснется, подступит  духота и  сожмет  горло,  стены  навалятся  и
раздавят  грудь...  Потом  приходила  мать,  прижимала   его  к  себе,   они
согревались, но в  этом  мизерном  тепле  среди  огромного  холода  не  было
безопасности.   Мать  умерла,  его   взяли  дальние  родственники,  устроили
работать,  так началась его взрослая жизнь. Он понял, что никто не  поможет,
надо карабкаться и  не уставать. Биться, даже не веря в  успех, не  глядя ни
назад, ни далеко вперед - только под ноги перед собой.
     Он победил, поверил в свои силы, в удачу, и создал мир огромных картин,
не похожих на свою прежнюю жизнь.

x x x
     Победил, а теперь оказался побежденным.
     Только  бы  без унижений...  Во всяком  случае,  он умрет в своем доме,
окруженный близкими людьми. И картинами, которые любил.
     Они  многое содержали, в  них не было одного  - глубины.  Не могло быть
того, чего не было в  создателе.  Он обладал  гениальной способностью видеть
поверхностные  связи   вещей,  но  глубоко  заглядывать  не  мог:  все,  что
оказывалось  глубже   его  предела,  он   мгновенно,  почти  бессознательно,
оталкивал от себя.
     Глубина в  осознании всех сторон, а он не хотел такой сложности,  в ней
печаль  и  ужас,  он это знал.  Боялся  потерять  все, что приобрел,  упасть
обратно  в  темную ледяную  дыру,  из  которой  возник. Мечтал видеть только
радость и крупные нечеловеческие страсти, оформленные богато и изысканно, со
вкусом, но обязательно - красиво! . Он писал картины о том, к чему всю жизнь
стремился.
     Не получилось.  Построить мир из  одного  света он  не сумел. Он создал
сияющую плоскость.
     Простая истина, и печальная - все состоит из света и тьмы.

x x x
     А эта небольшая картина на ярмарке, она поразила его.
     Бродяга, нищий -  и с  таким спокойным  достоинством, без страха, сухо,
даже слегка  отстраненно...  Художник  говорил о том, о чем  Паоло  и думать
избегал. Нельзя сказать "не мог"  --  не  хотел. Теперь он  был богат и  мог
писать, что хочет. Он так и делал, он по-другому не хотел. И не скажешь - не
получилось, он и не  пытался. Не потому, что не умел -- чепуха, он умел все,
его называли богом  живописи, да. Причем  умение,  он и не  то умел. Простая
вещица, портретик, примитив, лицо застряло посредине, ни  справа ни слева...
аховая композиция, да! И все в потемках, какое  тут мастерство... Ничего  не
решает мастерство, оно всего лишь умение, возведенное на вершину ремесла.
     Значит, не  о чем жалеть, нечего стонать, раз  другого и  не хотел. Он,
что  ли,  не  знал человеческую сущность? Он  был дипломатом,  видел  грязь,
предательство,  на которое способны люди  ради  благополучия или идеи. Знал,
знал... но в  картины не допускал. Когда подходил к холсту, всю эту мерзость
забывал начисто.
     Но за все приходится платить, и он заплатил: за радость - пустотой.
     Ему  сказал когда-то  старый  итальянец, мастер  - картина  как  гроздь
винограда, с одной стороны свет, с другой тень...  Он понял это как заповедь
мастерства  и неукоснительно выполнял. Но  эти слова  таили в себе и  другой
смысл,  который  он  упустил. Жизнь и картина устроены одинаково, и  требуют
одинаковой честности перед собой.

x x x
     Мы часто говорим о способностях, о таланте. Любим при случае упомянуть,
что, мол, многое имели, да не  свершилось, не суждено... Чем ближе  к концу,
тем  смешней эта  болтовня. Только то, что совершилось -  было, остальное...
даже смешно говорить... Тени, проблески, задатки, надежды... - все  истлеет,
растворится в  могильной  жиже.  Человек  -  то, что с  ним было, произошло,
сделано, продумано и выражено, рассказано хотя бы одному человеку, остальное
-- чушь собачья.
     Человек -- это все сделанное им, и гнилье в деревянном ящике.

x x x
     Мысли  утомили его, тяжесть  в  переносице  переросла  в  тупую  боль в
надбровьях, потом за глазными  яблоками. Он знал, как бороться с этим, нужно
приложить к виску холодный предмет и закрыть глаза. Ощупью нашел  на столике
рядом с  собой небольшой  металлический  подносик, который когда-то расписал
для второй жены - цветы, фрукты... Паоло не любил натюрморты, но этот поднос
расписал с  любовью. Он стряхнул  с  него несколько  листков  бумаги, поднес
холодный металл к виску, закрыл глаза и незаметно для себя забылся. Не спал,
но стали наплывать видения;  так у него всегда бывало, когда сильно уставал,
а теперь все время, стоило  только сесть  и закрыть глаза.  Раньше он как-то
управлял  этими картинами, чтобы не возникало ничего печального и страшного,
а  сейчас потерял власть над  ними,  и увидел  то, что  было  давным  давно.
Когда-то у кухарки окотилась кошка...

x x x
     Котят  было  четверо, одного  она  оставила себе,  красивую трехцветку,
беленькую с яркими, резко очерченными рыжими  и черными пятнами, а остальных
надо  было  утопить. Взялся ее сынок, парнишка лет пятнадцати, нехотя, Паоло
видел,  что  ему страшно. Он  пожалел  парня, сказал, чтобы  тот  уходил, "я
сделаю  сам".  Взял  высокую  кастрюлю, налил  в нее  теплой воды,  подобрал
крышку,  чтобы  входила свободно  и оставался просвет  со  всех  сторон  для
воздуха. Потом  не глядя  схватил трех  и  без всяких мыслей, тупо  и быстро
опустил их в воду и тут же прижал крышкой, при  этом у него вырвалось что-то
вроде - "простите уж, ребята...", но он точно не помнил, что сказал.
     И тут же ощутил толчки, очень сильные и неожиданные для таких крошечных
слепых существ, которые и жизни-то не  видели... Он почувствовал,  что долго
держать  не сможет,  схватил  со  стола  небольшой  утюжок, которым  кухарка
расглаживала складки на одежде, и  опустил его на крышку, и  ждал, наверное,
минут десять, а то и  больше.  Было тихо.  Тогда он осторожно снял утюжок, и
наклонив кастрюлю, придерживая  крышку одним  пальцем,  вылил воду,  и ждал,
пока  не  перестало капать.  Взял бумажный мешок,  в котором обычно  хранили
уголь, не глядя снял крышку и опрокинул кастрюлю в мешок. Что-то бежизненное
упало, большой комок, так он услышал. Потом, свернув мешок, отнес его к яме,
в  которую свозили мусор  с  участка, положил  туда и закопал лежавшей рядом
лопатой.
     Он быстро  забыл  об этом, умел  чувствовать  резко и сильно, но умел и
забывать.
     А теперь вернулось это, приснилось, хотя и не был сон в полном смысле.

x x x
     Он  стоял  на  балконе и увидел,  как из  ямы, в которой  за это  время
столько  всего перебывало и  вывезены  горы, такого просто быть не  может! -
выползают слепые существа, один с прилипшей к  тельцу рыжей шерсткой, другие
два почти голые с черными и  белыми пятнами то тут то там. Они были огромны,
размером с  большую  собаку, и медленно  ползли,  поводя  слепыми  головами,
забирая землю короткими кривыми лапами, со страшным шорохом раздвигая старые
прелые листья и  мох,  которые  были  свезены сюда во  время весенней уборки
участка... При этом то один то другой издавали  звуки, что-то среднее  между
стоном и скрежетом, тихо но отчетливо...
     Он  резко  вздрогнул и  очнулся.  Что  за  черт!.. какие странные  вещи
преподносит  память.  Снова  страшноватый  металлический  вкус  во  рту,  он
медленно вытащил  платок  и сплюнул розовую слюну.  Что-то  надо еще сделать
сегодня... А,  да, эти картины, неуклюжий молодой человек придет  утром,  не
надо  его  разочаровывать.  Всю жизнь он легко  очаровывал, а теперь  боялся
разочаровать.
     Он нагнулся и притянул к себе сверток.



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПАОЛО И РЕМ.


x x x
     Сначала  он подумал  -  подмалевок, настолько  все  убого, небрежно - и
темно, темно!..  Потом  разглядел основательность и  выписанность главного -
похоже, эскиз?..  Но постепенно, глядя в унылую черноту, он начинал видеть в
ней последовательность, и замысел.  Это  была работа  мастера, но  настолько
чуждого ему, что он передернул плечами.
     -Это никогда не купят!..
     Он снова поймал  себя на этой мысли! Разве в купле  дело, творчество не
продается, он десять тысяч раз говорил это ученикам, привык говорить.
     -Но картина должна продаваться, как же... А кому интересна эта мазня?

x x x
     Какая разница, крокодилы или волки...
     Да, волки, он вспомнил, охота на волков. Значительное лицо этого зверя,
его спокойное достоинство...  Он тогда был  потрясен. Но ему сказали как-то,
намекнули,  что  тема популярностью не  пользуется, богатые покупатели давно
ездят охотиться в Алжир, на те берега. Львы, крокодилы...
     Какая разница,  сказал он, но  при  этом ощутил неприятный  осадок.  Он
слишком хорошо помнил волка, его глаза, а крокодил был ему чужд и неприятен.
Но он вник, и в крокодиле нашел мощь и красоту зверя...
     Потом ему уже довольно твердо заявили - покупатель любит, чтобы природа
была не эта, а та, ТА.
     Он подумал,  тряхнул головой - какая  разница, и там природа,  и  здесь
природа, была бы на месте  моя живопись. И живопись была... только чуть-чуть
похолодела.
     Потом  он  увидел...  уже  сам, никто не подсказывал ему,  что всадники
одеты  слишком  просто,  нужны  красивые  ткани,  покупатели  любят,   чтобы
красиво...
     Он подумал,  тряхнул головой - какая разница, ткани так ткани, вот вам!
И  еще  лучше -  разнообразней,  фактура, а  рисунок  изощренный  и  тонкий,
попробуй изобразить на  складках, да на ветру...  И кони эти... и бегемот...
все это он уже придумал сам, никто не подсказывал.
     И получилась великая вещь, великая, - он сказал с горячностью.
     И вспомнил другие слова:
     - ... Холодная, роскошная - никого не жаль...
     Так говорил его неприятель, бывший  ученик, с ехидненькой  улыбкой, что
он теперь  делает в своей Германии - чахоточные юноши с черепами, кисть руки
в щегольском ракурсе... не так уж и сложно, если постараться. Вообразил себя
великим. Это  Франц говорил, да, он сам слышал как-то,  незаметно подошел...
что он, Паоло, предал свою живопись, продался богачам.
     Что  за   ерунда,   он  продавал  картины,  а  живопись  его   осталась
неподкупной!

x x x
     Да, простое дело, и печальное - все состоит из света и тьмы.
     О  свечении,  слабом, но упорном, из самой тьмы, из глубины  отчаяния и
страха, говорил этот парень, Рем .
     А Паоло не хотел -  мечтал только о свете.  Всю жизнь. И создал - да!..
сияющую  гениальную поверхность огромных холстов, пустоту, населенную мифами
и героями с тупыми лбами!
     Нет, нет, не так...
     Он еще раз посмотрел на холст. Этот парень его достал! Мазня!

x x x
     Нет,  не  мазня,  он уже  знал. Композиции, правда, никакой. Устроено с
убогой  правдивостью,  две  фигуры  почти   на  краю,   у   рамы,  остальное
пространство еле намечено широкими мазками, коричнево-черными, с проблесками
желтизны... Помещение... в  нем ничего!.. Вот  пол, вдалеке стены, там узкая
щель двери... Старик стоит лицом, но толку... лицо почти опущено, только лоб
и нос, и то как-то  все смазано,  небрежно, плывет... плывет... словно время
останавливается...  Перед  ним  на коленях  парень  в  драном халате, торчат
огромные  босые  пятки...  Понятен сюжет - блудный сын,  он  сам писал  его,
оборванец возвращается  в богатый дом отца. Но и  лохмотья можно показать  с
лучшей стороны, чтобы смрад не пер так в нос! Зачем! Тема достойная, но этот
нищий возвращается в такую же нищету и...
     Он смотрел, и с него слетала, слетала шелуха этих  слов, и доходило все
значение сцены, вся эта плывущая, уходящая в вечность атмосфера,
     воздух, отчаяние
     скупые детали без признаков времени,
     везде, навек, намертво, навсегда...
     ... Пока не схватило за грудь и уже не отпускало.
     Не  в  раскаянии  и  прощении  дело,  хотя  все  это  было  показано  с
удивительной, безжалостной простотой.
     Дело  в  непоправимости  случившегося,  которую  этот  художник,  почти
ребенок, сумел угадать.
     Ничто нельзя вернуть, хотя можно и простить, и покаяться. Дело сделано,
двое убиты насовсем.
     Нет, этого он не мог принять.

x x x
     Он  даже  готов был простить этому Рему темноту  и  грязь,  запустение,
унылость даже!.. И то, что раскаяние и прощение показаны так тихо, спокойно,
можно сказать - буднично, будто устали оба страдать, и восприняли соединение
почти  безучастно...  Паоло знал - бывает,  но  это ведь картина!  Искусство
условно, всего лишь плоскость и пигмент  на ней, и из этого  нужно сотворить
заново мир, так создадим его радостным, светлым...
     Что-то не звучало. Ладно, пусть, но здесь сама непоправимость, это было
выше  его  способности воспринять. Он  сопротивлялся  всю  жизнь, всю  жизнь
уходил, побеждал, убегал, откуда это - непоправимость случившегося...
     А ведь случилось - что? - его жизнь случилась.
     Выбирал  --  не выбирал,  она  случилась,  непоправимо  прошла.  Истина
догнала его, скоро догонит, и картина это знала.
     Он отодвинул холст. Парень сошел с ума. Кому это нужно, такая истина на
холсте...

x x x
     Далее был портрет старухи, получше, но снова эта грязь!.. Руки написаны
отлично, но слишком уж все просто. Что дальше?
     А дальше было "Снятие с креста",  тут он не выдержал. Пародия на  меня,
насмешка,  карикатура, и как он  посмел принести!.. Убогий  крест - вперся и
торчал посредине холста,  бездарно и нагло перечеркивая  всю композицию, тут
больше  и делать нечего! Грязь и мерзость запустения, помойка, масляная рожа
и брюхо в углу... две уродки, валяются у  основания. И сползающий  сверху, с
тощим  отвислым животиком,  и  такими  же  тощими ляжками  Христосик...  Где
энергичная диагональ,  где драма и ткани, значительность событий и  лиц, где
мощь и скорбь его учеников?..
     Умение посмотреть на  себя со стороны помогло ему - он усмехнулся, ишь,
раскудахтался, тысячи раз  облизывали тему  до  полного  облысения, не  вижу
умысла.  Написал как сумел. Кстати, откуда  у него  свет? Нет  источника, ни
земного, ни  небесного... А  распределил довольно  ловко.  Нет, не  новичок.
Зловредный малый, как меня задел...
     И не отрываясь смотрел, смотрел...

x x x
     Какая  гадость, эта жизнь,  если самое значительное в  ней  протекает в
грязи и темноте...
     Он удивился самому себе, раньше такие мысли  не приходили ему в голову.
Жизнь всегда была, может, и трудной, но прекрасной.
     -Последние месяцы меня согнули..
     -Ну, нет, если есть еще такие парни, я поживу, поживу...
     -Чего-то он не знает, не учили, наверное, - общему устройству, сейчас я
набросаю,  а  завтра  просвещу.  Способный,  способный  мазила,  меланхолик,
грязнуля... из него выйдет толк, если поймет равновесие начал.
     -Все дело в равновесии, а он пренебрегает, уперся в драму!
     -Пусть знает, что жизнь прекрасна!
     -Не-ет, он ошибается, он не должен так... он молодой еще, молодой,  что
же дальше будет?..
     -Не все так печально, нельзя забывать о чуде, теплоте, о многом. Да...
     Он вдруг понял, что говорит вслух, все громче, громче, и дыхания ему не
хватает. Тяжело закашлялся, задохнулся,  замолчал, долго  растирал  ладонями
грудь..
     - Нет, нет, все равно так нельзя, он должен, должен понять!..

x x x
     Пересиливая боль в плече, он поднял руку и взял со стола небольшой лист
плотной желтоватой бумаги,  свое любимое перо, макнул его  в чернильницу, до
этого дважды промахнувшись... и крупными штрихами набросал кисть винограда с
несколькими ягодами, потом еще, потом намеки на ягоды,  крупный черенок... и
с одной стороны небрежно смазал большим пальцем.
     Гроздь винограда.  Картина как  гроздь, свет к  свету, тень  к  тени...
Пусть этот любитель ночи не забывает про день!
     И положил бумажку на холст. Что у него еще там?..

x x x
     Несколько графических работ. Он небрежно рассыпал их  по полу, глянул и
внутренне пошатнулся. Мощь и  смелость его  поразили,  глубоко задели. Опять
наброски, где разработка? Но это был комариный писк.
     - Невозможно, невозможно... - твердил  он,  - так легко и небрежно, и в
то же  время безошибочно  и  сильно. Вот дерево, листва, что он  делает!  Не
подражает  форме листа, не  пытается  даже, а находит свою  смелую и быструю
линию, которая  ничуть  не  похожа,  но дает  точное  представление о  массе
листьев  и нескольких отдельных листьях тоже. А здесь смазывает решительно и
смело, здесь - тонкое кружево одним росчерком, а тут огромный нажим, а эт-то
что?... пальцем? ногтем? щепкой?
     Черт знает что, какая свобода в нем!..
     Он вспомнил своих учеников. Айк -  умен,  талантлив, все  понимает,  но
маломощный, и будет повторять за ним еще долго, а, может, никогда не вылезет
на свою  дорогу... Франц - сильный, своевольный, но глупый, самодовольный  и
чванливый, а  ум нужен  художнику, чтобы распорядиться возможностями... Есть
еще Йорг, тот  силен, но грубоват, и простоват...  в подражании мне  доводит
все до смешного и не замечает. Хорошие ребята, но этот сильней, да...

x x x
     -Парню  нужно  доброе  слово,  поддержать,  поддержать!..  Ровесники  -
недоброжелатели, завистники, загрызут, заклюют от зависти.
     -Но совсем непримирим,  совсем, это  несчастье,  он не понимает, темная
душа...
     -Говоришь, а завидуешь.
     -Мне нечему завидовать, делал, что хотел.
     -Устроил себе праздник, да?
     -Может и другие повеселятся.
     -Короткая  она, жизнь-то,  оказалась,  как выполз из темноты, так и  не
заметил ничего, кроме радости.
     -Бог мне судья.
     -Пусть тогда лучше Зевс, мы с ним поладим...
     -Душой не кривил, писал как жил, делал, что мог.
     -Ну, уступал, уступал... так ведь ерунду уступил, а на деле, что хотел,
то и делал.
     -Может, недотянул?..
     -Прости себя, прости...
     -Все-таки печально кончается... Не хотел этого видеть, да?
     -Ну, не хотел, и что?
     -А вот то, повеселился -- плати...
     -А, ладно...
     Он устал от своих слов. Ладно, да, да, да... Ну, и пусть.
     -Пусть...
     -А парню скажу все как есть, может, польза будет.

x x x
     Теперь  он  был   доволен.  Нашел,  что  сказать.  Всегда  готовился  к
разговорам с учениками, это главное -- внимание... Хотя говорил вовсе не то,
а что возникало в его  быстром уме сразу  перед картиной.  Этот парень... он
мне  подарок. Вот  как  бывает, а мог бы его не знать. Значит не все уж  так
плохо, есть художники, есть... И я еще пригожусь, не все  забыто. Ведь он ко
мне пришел, ко мне... совсем молодой, а не к кому-нибудь из новых, да.
     Он  почувствовал  себя почти  здоровым,  встал  и отошел в угол, где за
небольшой ширмой  стояла удобная кушетка.  Здесь он раньше  проводил не одну
ночь, после того, как  заканчивал картину или уставал так, что идти в дом не
хотелось. Он лег и затащил на ноги тяжелый шотландский плед, который подарил
ему Айк.  "Хороший  парень, но нет  в нем  мощи... изыскан -  да,  но я  был
сильней... А этот.. как его, Рем?..
     -Сделает как надо...
     -Живопись, все-таки, излишне темна, грязновата...
     -Но какая смелость!...
     -И если избежит...
     -Если избежит, да.
     -Не надо больше об этом, хватит...
     - Сам-то?.. А что?.. Прошелся по жизни как ураган.
     -Но многое только краем, краем...
     -Не угождал, нельзя так сказать...
     -И все же...
     -Ну, и что?
     -А то!.. Оказалось куда печальней, чем думал.
     -Справедливо оказалось...
     -И еще хочешь, чтобы красиво кончилось? Не много ли?..
     Что делать, он хотел жить, и это было главным.

x x x
     И хотел приспособить свой талант, чтобы  сильная живопись осталась,  но
все же, все