й все те забавные мелочи,
которые так много могут поведать любопытному и пытливому
взгляду.
Но вот ключ найден и вставлен в замок, два плавных оборота
вправо, дверь открывается, и меня впускают в прихожую, где уже
включен свет и видна вешалка с печально поникшим тетушкиным
драповым пальто, которое она оставила дома, отбыв в таинственные
Карталы, и с какими-то еще, совсем уже не запомнившимися мне
вещами, что, впрочем, и неважно, ибо это не что иное, как
обрамление интерьера, ночная декорация, миновать которую можно
очень быстро - пройдя в большую комнату, куда и приглашает меня
Сюзанна и где я нахожу такие вещи, как круглый стол некрашеного
дерева, полированный сервант-горку, да еще замечательный диван с
высокой спинкой, зеркалом и полочками, на которых тетушкиной
рукой нежно расставлены дважды по семь слонов, а напротив
замечательного дивана, зажатое с двух сторон одинокими
разнокалиберными стульями, возвышается резное кресло, которое
(будем считать так) намного старше и круглого стола, и
полированного серванта-горки, да и замечательного дивана с
зеркалом и полочками.
На сиденье кресла брошена старая волчья шкура, и я блаженно
забираюсь в него с ногами, думая, что если чего и не хватает мне
сейчас, то лишь камина, но откуда взяться подобной роскоши на
четвертом этаже ничем не примечательного дома? Да ниоткуда, и я
успокаиваюсь на том, что хватит и двух рядов слоников, два по
семь, итого четырнадцать, у левого вожака обломаны бивни, правый
цел, но у следующего за ним нет хвоста, мне хочется взять их в
руки и ощутить тепло камня, ведь они должны быть сделаны из
мрамора, белого, чуть просвечивающего, но тут входит Сюзанна, и
в руках у нее бутылка сухого вина и два бокала на тонких ножках.
- Показать тебе квартиру? - внезапно спрашивает она.
Я соглашаюсь, и она горделиво, будто мы находимся в Версале или
в Сан-Суси, проводит меня по комнатам. Вот тетушкина (совсем не
странно, что она уехала в Карталы), а вот и ее - узкая длинная
комната, зашторенное окно, большой, разложенный диван,
простенький книжный шкаф, два легкомысленных кресла, стола нет,
а вот и кухня, вот туалет (подожди, говорю я, почувствовав
непреодолимое желание опробовать непристойно подмигивающий
унитаз), а вот ванная (опустим запамятованные детали). В общем,
ничего необычного, старая, запущенная квартира, в которую я
невесть зачем забрел в этот поздний час, ведь даже если уйти
немедленно, то добраться до дому смогу или на такси, или пешком,
а если просидеть еще час или два, то лишь пешком, ночное такси -
роскошь, никогда не виданное чудо, загадочное порождение дурной
фантазии, колеблющейся на зыбкой грани между явью и сном.
Сюзанна чувствует, что мне не по себе, и, стараясь быть
гостеприимной хозяйкой, вновь зовет в большую комнату, где я
снова устраиваюсь на старой, тертой волчьей шкуре,
собственноручно выделанной много лет назад еще дедом Сюзанны -
ведь надо о чем-то говорить, вот я и выслушиваю подробный
рассказ о деде и бабке, да еще с показом старых фамильных
фотографий, наклеенных на пожелтевшие от времени паспарту, а вот
и отец с матерью, но все это несущественно, абсолютно
несущественно в этот ночной час, почти десять лет назад, в
темный сентябрьский ночной час, когда я попиваю из высокого
бокала на тоненькой ножке кисловатое сухое вино, в то время как
Сюзанна развлекает меня байками и сама, по-моему, плохо
представляет, зачем затащила меня в гости. Конечно, от
одиночества, конечно, из-за фиаско романа, конечно, оттого, что
хочется еще выпить, да и тетушка в отъезде, но мне-то от этого
не легче. Но - с другой стороны - что меня заставило принять ее
приглашение и подняться на четвертый этаж? Разве не почти то же
самое?
- Еще хочешь? - спрашивает Сюзанна, когда мы допили вино и я
поставил бокал на круглый старый стол некрашеного дерева.
- Нет, - говорю я, - да и пора мне, наверное.
- Уже поздно, как ты будешь добираться?
- Ногами, - смеюсь и встаю с кресла.
Она молчит, она смотрит на меня потерянно и выжидающе
одновременно, и я принимаю правила игры, то есть делаю то, что и
должен по всем законам романной фабулы: крепко обнимаю ее,
прижимаю к себе и - ведь сделав один шаг, надо обязательно идти
дальше - долго целую в (повторим) от природы пухлые губы.
Она размякает, она обвисает в моих объятиях, она закрывает
глаза, то есть играет всю сцену так, как это сделала бы очень
плохая актриса, и вновь в темноте мелькают еще неведомые мне и
мягко шепчущая "с", и горделиво упругая "н", и тут вдруг она
ломает ход всей сцены, шепча мне на ухо:
- ..... меня, только посильнее ..... меня! - И поймите
правильно: точки я ставлю совсем не от смущения!
3
Сколько лет прошло с той ночи, но и до сих пор никак не могу
взять в толк: что случилось тогда с Сюзанной? И дело не в том,
что просьба ее шокировала меня - да и где вы найдете мужчину,
которого бы смутило подобное желание. Недоумение мое в ином -
сколько лет прошло с той ночи, но ни разу впоследствии Сюзанна
не была со мной так бесстыдно хороша и страстна, как тогда,
никогда впоследствии она столь откровенно не отдавалась мне и не
желала меня, о, долго еще можно нанизывать слово за словом, одно
определение за другим, но стоит ли копаться в таком давнем уже
для нас прошлом, ведь это не более чем штрих к портрету моей
жены, необходимый исключительно для того, чтобы проще было
повествовать о событиях последнего времени, тех самых событиях,
которые и привели... Да, вы правы, и не стоит в очередной раз
оголять левое запястье, что же касается Сюзанны, то на следующее
же утро мы отбыли с ней в некое подобие свадебного путешествия,
хотя собственно бракосочетание (великолепное, надо заметить,
слово!) произошло двумя годами позже, когда моя благоверная была
беременной. Впрочем, с родами так ничего и не получилось - есть
такое понятие "выкидыш", больше же Сюзанна на этот эксперимент
не пошла.
Так вот на следующее же утро мы отбыли с ней в подобие
свадебного путешествия, и если попытаться расшифровать свою
жизнь как набор знаков, то уже тогда я мог бы предположить все
то, что случилось со мной вскоре после знаменательного утра
двадцатого июля. И начать надо с того, что канву именно той
поездки я взял за основу сюжета романа "Градус желания", главный
герой которого встречается на борту теплохода, следующего из
Одессы в Ялту, с замужней дамой, которая только что узнала, что
муж ей неверен. Типичная завязка, долго и красиво происходящая
на фоне красивого описания моря. Всю первую главу герой и дама,
назовем ее К., смотрят друг на друга в теплоходной ресторации,
герой строит самые разнообразные планы насчет возможного
знакомства, но знакомства не происходит, на ночь они расходятся
по своим каютам, а рано утром теплоход швартуется в ялтинском
порту, и герой легко сбегает по трапу, думая о том, что все, вот
и еще одна возможная ниточка оборвана и незнакомка так и
останется незнакомкой, а ведь могло случиться...
Многоточие идет не только в конце предыдущего предложения, почти
вся последующая глава "Градуса" представляет из себя такое же
многоточие, ибо именно из нее читатель узнает кое-что о
загадочной даме, о той самой К., ибо как же иначе прикажете
вести рассказ хотя бы о том, что она испытала, когда узнала, что
муж ей неверен?
Дама тоже сходит в Ялте, стоит томительная жара (мы с Сюзанной
попали в затяжной и холодный дождь), что, впрочем, следует из
первой же строчки романа, дама едет в санаторий подлечить нервы,
а герой занимается невесть чем, то есть валяется на пляже и
рефлексирует, пока их не сводит судьба, и происходит это -
соответственно - опять же вечером. Но тут сделаем паузу в
скороговорке пересказа и перейдем - нет, не к цитированию
страниц из романа, а к тому, что было на самом деле, точнее
говоря, могло быть, и Ялта тут не больше чем произвольно взятая
географическая точка, это могли быть и Буэнос-Айрес, и
Элджернон, да и любой другой город мог бы быть вместо Ялты, даже
Венеция, где одним прекрасным вечером по каналу неторопливо
двигалась гондола, на подушках в которой и возлежала уже
упомянутая дама, а гондольер без всякого перевода, на отличном
итальянском рассказывал ей о достопримечательностях сказочного
города на воде. Даму же интересовало совсем другое (кстати
говоря, по воле богов именно в Венецию вдруг переходит действие
романа "Градус желания", что при первом чтении произвело
колоссальное впечатление на господина Клауса В. из города
Мюнхена), к примеру, то, отчего супруг ей изменил и что ей,
бедолаге, делать. Как вы понимаете, сделать она могла только
одно, но для этого требовалось очередное появление нашего героя,
которое задерживалось, ибо пока дама каталась на гондоле по
венецианским каналам, он все еще рефлексировал на ялтинском
пляже. Но недолго, ведь как у фабулы, так и у сюжета свои
законы, нельзя бесконечно испытывать терпение читателя. Остается
добавить, что в последней главе дама стреляет в героя из
большого старого револьвера, как бы уничтожая этим все
персонифицированное мужское зло, а дух героя, отлетая к небесам,
тихо отпускает ей все грехи, что, впрочем, было сделано
исключительно по воле Божьей. На этом можно оставить тему
"Градуса", как и темы Ялты, Венеции, героя и дамы, и вновь
обратиться к нам с Сюзанной, сказав лишь, что сразу после нашего
возвращения из памятного путешествия Сюзанна вновь закрутила
роман с покинувшим ее незадолго перед нашей встречей любовником,
который откликался, как оказалось, на совершенно замечательное
имя Паша.
И целый год после этого в моей жизни царил абсолютный дурдом!
Впрочем, если бы не уже упомянутый дурдом, то мне бы никогда не
написать "Градуса". Ведь все, что выходит из-под пера (примем
эту фразу как некое обобщающее определение любого творческого
процесса), в какой-то степени базируется на автобиографической
канве самого И. Мя. Река. Не больше, чем толчок, импульс,
внезапная вспышка света, называйте это как хотите, но не будь
упомянутого толчка, подобного импульса, внезапной вспышки света,
то перо никогда не заскрипит о бумагу, ибо не из чего будет его
обладателю ткать словеса, создавая новую, никогда до этого не
существовавшую реальность. И кто знает, но если бы не было Паши
Белозерова (вот и фамилия вынута из захламленного ящичка,
стоящего в самом углу заваленных всяческим барахлом антресолей),
то не было бы и дамы-незнакомки, репродуцированной мною в мир
под мало что значащим инициалом К., не было бы и самого героя,
да и финальный выстрел - скорее всего, произошла бы осечка, и
роман развалился бы на куски!
Что же касается дурдома, то основным диагнозом его обитателям я
бы поставил параноидальный синдром с разнообразнейшими маниями и
фобиями. И с кого тут начать - с меня, с Сюзанны, с Паши, с
Паши, Сюзанны, меня, Сюзанны, меня, Паши? Тасование именной
колоды можно продолжать дальше, но это бессмысленно, ибо лучше
всего говорить сразу о всей троице, но это невозможно технически
(точнее, возможно, вот только лишено повествовательного смысла),
так что вновь бросим карты веером и возьмем первую попавшуюся,
пусть ей станет червовый валет Паши.
Паша Белозеров, так внезапно вторгшийся в нашу с Сюзанной
трехнедельную идиллию, имел на нее (то есть на Сюзанну) гораздо
больше прав, чем я. И это немудрено, учитывая, что их роман
(роман/роман, закавычивать больше не станем) длился около года и
проходил исключительно в фортиссимо, переходящем в крещендо.
Причем если мы составляли не очень-то равносторонний
треугольник, то в него был вписан еще один, ибо Паша был женат и
как бы изменял своей жене с Сюзанной точно так же, как Сюзанна
изменяла мне с ним (или ему со мной, но это как посмотреть на
происходящее). Конечно, можно выкинуть блестящий финт и
соединить оба треугольника в один большой многоугольник, уложив,
к примеру, меня в постель с Пашиной женой и связав таким образом
всех воедино, но Парки решили не прибегать к столь
сильнодействующему средству, как бы лишь приоткрыв занавес над
будущим и сказав: возможно и так! Но лишь сказав, лишь очертив
контуры гипотетического будущего, а на самом деле я никогда не
видел Пашину жену, лишь слышал о ней несколько раз от Сюзанны,
да один раз нарвался на нее по телефону. Почему Паша и Сюзанна
расстались незадолго до описанного в конце предыдущей главы
вечера? Вот этого я так никогда и не узнал, как, честно говоря,
так никогда и не понял, почему в результате всех этих сложных
геометрических комбинаций Сюзанна оказалась моей женой, а не - к
примеру - Пашиной. В общем, вновь возникнув в ее жизни вскоре
после нашего возвращения с юга (тетушка уже посетила Карталы, и
мы сидели втроем в уже упомянутой большой комнате, за уже
упомянутым круглым столом, сидели и пили чай с вареньем, за
окном клубилось первое октябрьское ненастье, и со дня на день
должен был выпасть снег, правда, лишь затем, чтобы вскорости
растаять), он пришел сам (продолжим чаепитие, оборванное в
предыдущих скобках. Раздался звонок в дверь, тетушка встала и
пошла открывать. Была она женщиной пожилой и невозмутимой, на
меня реагировала абсолютно спокойно, впрочем, так же спокойно
реагировала и на племянницу, и так же спокойно пошла открывать
дверь, а открыв, заглянула в комнату и сказала: "Сюзанночка, к
тебе Паша пришел!" Сюзанна, как и положено, обомлела, а у меня
внезапно задергалось левое веко, хотя дергалось оно, надо
отметить, недолго. Паша оказался высоким стройным красавцем, с
бархатным голосом, густой шевелюрой, тоненькими черными усиками
и странноватой формы ушами. "Знакомьтесь", - сказала Сюзанна. Мы
познакомились), пришел для того, как он не очень складно
выразился, проторчав с нами за столом битый час, чтобы попросить
прощения и замолить грехи. Грехи он собрался замаливать бутылкой
коньяка, которую мы втроем (тетушка алкоголь не употребляла) и
оприходовали, после чего изрядно захмелевшая Сюзанна (хмелела
она, надо отметить, быстро) попросила меня оставить их с Пашей
вдвоем, ибо (процитирую дословно) "Нам с Пашей есть о чем
поговорить!".
Я не сопротивлялся и быстренько отбыл домой, безо всякой тоски
или меланхолии рассуждая на тему женского коварства, а следующим
утром она буквально вломилась ко мне в двери и сразу же начала
раздеваться, говоря попутно (то есть одновременно скидывая с
себя все шмотки и разбрасывая по комнате слова), что больше она
с этим подонком ничего общего иметь не хочет, что как был он
клиническим идиотом, так им и остался, пусть катится, пусть идет
сами знаете куда, и вот она уже скользит в мою постель и впервые
проводит со мной первый из сеансов параноидально-группового
секса, что с успехом продолжались весь следующий год.
Не могу сказать, что я любил Сюзанну, как - с еще большей
уверенностью! - не могу заявить во всеуслышанье, что Сюзанна
была от меня без ума, совершенно точно я знаю лишь одно: в
течение всего этого года мы с Павлом одновременно были ее
любовниками, порою даже в один и тот же день - утром, скажем, я,
а вечером Павел, и наоборот, - из чего не надо делать вывода о
присущей Сюзанне гиперсексуальности, как не стоит считать ее и
морально нечистоплотной, ничего подобного, как раз обостренные
нравственные понятия, столь присущие моей жене, и заставляли ее
ложиться попеременно то со мной, то с Павлом, ибо, не любя ни
одного из нас в отдельности (то есть не любя по-настоящему, а не
как бы любя), она любила именно дуэт "я - Павел" и, страдая от
ситуации, в которой оказалась, она не могла представить себе
жизни без этого страдания, ибо лишь в нем - как оказалось - и
могла наиболее четко и ощутимо проявить себя как личность
нерешительную, сомневающуюся, постоянно нуждающуюся в моменте
выбора, порою столь же странную и несуразную, как ее
заимствованное имя, то есть именно такое страдание и было, по ее
понятиям, истинным служением, наиболее правоверным воплощением
ее томящейся души.
Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы год спустя двери
дурдома не приоткрылись перед Сюзанной и мною, оставив внутри -
и уже навсегда! - Павла, сердце которого не выдержало (это всего
лишь лобовая метафора) и он, первоначально хватанув уксуса
(шесть часов кряду его откачивали в реанимации), погрузился
после выхода из больницы в непробиваемый кокон душевной комы и
был увезен женой (той самой, на телефонный голос которой я
однажды нарвался) к дальним родственникам, в тихий южный
украинский городок, где следы его затерялись, и мы с Сюзанной
остались на какое-то время вдвоем.
Но это еще не конец главы, было бы странно, если бы она
закончилась точкой в конце предыдущего абзаца. Ведь именно в
таком финальном изломе до сих пор еще, наверное, не сошедшей с
круга Пашиной жизни, и содержался тот таинственный финальный
выстрел, прозвучавший потом и в моем лучшем романе, тот самый
выстрел, после которого душа главного героя тихо воспарила к
небесам. Что же касается дамы (она же - таинственная К..), то
она вернулась к своему шалопаю-мужу, навсегда оставив в своей
душе след от мимолетнего пребывания в жаркой летней Венеции,
хотя на самом деле это была всего лишь набившая оскомину Ялта,
впрочем, на этот раз без набережной и собачки, ибо это уж
настолько простые слагаемые, что каждый может домыслить их сам.
Конец главы последует сейчас, и будет в нем сказано вот что:
никто не знает, каким образом отражения становятся реальностью,
а реальность вновь претворяется в отражения. Парки, один раз уже
разыграв забавный треугольник, так и не перешедший в более
сложную и многоугольную фигуру, не остановились на этом, как не
остановились и на том, что, однажды отправив вымышленную даму в
Венецию, открыли этим дверь и для меня, только уже не в реально
существующий итальянский город, а... Но тут еще одно многоточие,
ибо не подоспело время: ни для первой авантюры моих
надзирательниц, ни для второй, хотя связь между ними гораздо
большая, чем между - скажем это во всеуслышание - давно
успокоившимся сюжетом почти десятилетней давности, моим, так и
не получившим премию Хугера, романом, и еще многим, многим
другим, пусть даже все это явным образом способствовало тому
самому пари, что было заключено между мной и Сюзанной в ту ночь,
когда я пообещал ей, что... Еще одно многоточие, как краткий
залог долгой незавершенности рассказа.
4
Но тут меня вновь отвлекает тема случайности, столь мимолетно
возникшая в первой главе. Пытаясь осознать все произошедшее в
последний год, и не для того, чтобы понять, сон это или явь, а
чтобы уяснить саму сущность, то есть подоплеку и смысловой
стержень события (а может, не столько события, сколько его -
нет, ни моральных дефис нравственных, это как раз не
существенно, а - вновь продолжаем через тире, сколько его
предопределенности, и тут вновь неотвратимо возникает тень
случая).
Если принять за аксиому понятие неотвратимости судьбы, то не
только многие вещи становятся изначально ясны и прозрачны, хотя
я прекрасно понимаю, что эти мои размышления не являются прозой,
а могут рассматриваться всего лишь как технический элемент в
создаваемой сложной и плотной ткани текста, без которого,
впрочем, не обойтись, как не обойтись без завтрака или утреннего
похода в сортир с шуршащей газетой под мышкой (для чтения,
заметим в скобках, исключительно для чтения, для других целей -
другая бумага). Так вот эта аксиома вытягивает за собой - как
котенок лапой нить из плотно намотанного клубка - целую череду
прочих аксиом, теорем, гипотез и тому подобного, говоря же в
ином словарном ряду, то не просто одно порождает другое (чему -
приоткроем авторский замысел - и был посвящен роман "Градус
желания"), в этом "одном" другое уже существует, ведь я никогда
не поверю в то, что - скажем - момент нашей встречи с Сюзанной
на даче у приятеля (баня, дымок от мангала с шашлыками, туман,
поднимающейся от реки) не таил в себе Пашиного сумасшествия, как
не скрывал и много лет спустя заключенного пари, да и это
непосредственное мгновение моего рассказа - кто знает, но,
может, именно для него все и произошло? Вот только читать эту
предопределенность, разгад