осила жена, и с горя он ударился в разъезды.
     ...Мое внимание привлекла кассирша. Нигде в мире  у  женщин  нет  столь
энергичных и, я бы даже сказал, атлетических губ, как у  американок.  Именно
такие  были  у  кассирши.  Они  медленно  приоткрылись   и   растянулись   в
ослепительной улыбке. Жемчужно блеснули вставные зубы. На вид  ей  было  лет
шестьдесят. Теперь девушки уже не улыбаются вот так, "а ля Голливуд".
     Молодой официант в белом пиджаке застыл, как на посту, рядом  с  грудой
грязных тарелок, а курносая блондинка на раздаче кофе вовсю распевала. Порой
это пение почему-то переходило в тихое повизгивание.
     В центре зала было довольно  многолюдно,  пустовали  только  столики  у
входа. Мы взяли кофе и  с  чашками  в  руках  направились  к  ближайшему  из
столиков - второму от окна.
     - Садись там, в уголке, чтобы лучше видеть, - буркнул Купаринен.
     - Садись туда сам.
     - Но ведь я должен показывать тебе Америку.
     - По-твоему, та стена и есть Америка?! Кстати, когда мне предложили эту
поездку, я сразу догадался, что меня ждет: забросят в какую-нибудь дыру, и я
проторчу там все шесть недель, зато изучу  ее  вдоль  и  поперек,  как  свои
родные места в Финляндии.
     - Почему же не сказал об этом Марголиусу, когда мы у него были?
     - Не решился.
     -  Ну  и  зря.  Выразил  же,  например,  какой-то  ваш  Матти   желание
встретиться с Генри Миллером и с Керенским, а еще посетить могилу Кеннеди.
     - Но он же книгу пишет.
     - А ты разве не пишешь?
     - Не знаю, удастся ли. Теперь ведь не читают путевые заметки.
     - А что читают?
     - Да чушь всякую, американские бульварные романы.
     - Неужели есть такие? Вот жаль, мне что-то не попадались.
     - Ни за что бы раньше не поверил,  что  путешествие  может  быть  столь
утомительно. Прямо как работа. Я уже совсем выдохся. Смотри-ка,  а  она  все
поет. Веселая девочка.
     - Хочешь узнать, почему она поет?
     - Так она тебе и сказала.
     - Ну все же, хочешь услышать?
     - Только, пожалуйста, не вгоняй меня в краску, не говори, что  это  мне
интересно.
     - Хей, Джейн, когда у тебя обеденный перерыв? -  заорал  Купаринен  без
всякого стеснения.
     - Перерыв? Уже был, - отозвалась девчонка. - А что?
     - А когда он закончился?
     - Десять минут назад.
     - Вот тебе и ответ, - торжествующе сказал Купаринен.
     - Какой же это ответ?
     - Разве ты не знаешь, что современный вариант  любви  -  это  любовь  в
обеденный перерыв?!
     - Откуда мне знать? Я уже целых десять лет без обеденного перерыва.
     - Слушай, как это делается. Портье вручает один из ключиков, висящих на
гвозде, клиенту. Стоит это  семь  или  десять  долларов,  в  зависимости  от
кошелька клиента. Номер занят, постель в нем с утра не застелена...
     - Хозяин номера где-то гуляет, так, что ли? А если он вернется?
     - Портье позвонит и прикажет немедленно исчезнуть.
     - У-ух!
     - Обычно выбирается номер в конце  длинного  коридора.  И  кроме  того,
портье всегда может задержать его владельца.
     - Как же это, интересно?
     - Скажет, что для него есть письмо, и примется долго искать.
     - А-ха! А как же те двое? Он что, предоставит  им  другую  комнату  или
вернет деньги?
     - Разумеется, вывернется. Кому охота, чтобы ему морду разукрасили!
     - А если он слабак?
     - Кто? Портье или клиент?!
     Мы пошли за закуской, выбрали крохотные бутербродики и заодно пробили в
кассе пиво. За спиртное нужно было платить дополнительно.
     - На каком языке вы разговариваете? - спросила кассирша.
     - Он финн, из Финляндии, - сказал Купаринен, сочувственно поглядывая на
меня.
     - А где это находится, в Европе?
     - Йес.
     - Я прожила четыре года в Западной  Германии,  мой  муж  служил  там  в
авиации, - похвасталась кассирша.
     - А я воевал в Корее, - не остался в долгу Купаринен.
     - В авиации?
     - Нет, к сожалению.
     Пока  мы  ели,  я  рассматривал  посетителей.  В  глубине  зала  сидели
элегантные женщины - пожилые и среднего  возраста.  У  некоторых  на  спинке
стула висели меховые накидки или жакеты. Такие дамы часто встречаются  летом
на улицах Сан-Франциско. Это был высший пилотаж, как говорят летчики.
     Дождь  кончился,  и  выглянуло  солнце,  но  оно   светило   не   ярко,
ослепительный лик его был еще подернут вуалью. Шел одиннадцатый час утра.
     - Здесь такие  очаровательные  женщины.  И  совсем  почти  нет  мужчин.
Почему?
     - Потому что мужчины менее очаровательны.
     - А что это за женщины?
     - Вдовы и разведенные.
     - По этой причине ты привел меня именно сюда?
     - Разве тебе не нравятся жующие женщины? - вопросом на  вопрос  ответил
Купаринен.
     - Это уже из области социологии, - отрезал я.
     Светловолосая толстуха отправилась за добавочной порцией. Она с  трудом
передвигалась, словно стреноженная.
     Худенькая старушка со сморщенной шеей направилась  к  выходу,  опираясь
кончиками пальцев на стоявшие рядом с ней стулья.
     - Спасибо, что  зашли,  -  по-голливудски  улыбнулась  ей  кассирша,  -
приходите опять.
     - На следующей неделе Джек приезжает, - просияла старушка.
     - О, это большая радость!
     - Да, он у меня учится в Пенсильванском университете.
     - Кто, ваш сын?
     - Разумеется.
     - А-ах!
     Светловолосая толстуха пыталась утрамбовать на тарелке побольше  курицы
и риса.
     - Они так нажираются, что потом в дверь не могут  пролезть,  -  хмыкнул
Купаринен. - Смех, да и только.
     - У них, наверное, денег мало, вот они  и  норовят  запастись  на  весь
день, - подхватил я.
     В это время толстуха уронила  тарелку  на  пушистый  коричневый  ковер.
Тарелка перевернулась вверх дном и похоронила под  собой  курицу.  Подскочил
официант.
     - Ничего страшного, - вежливо успокоил он ее.
     Вытащил из ящика чистую столовую ложку (я бы  наверняка  взял  грязную.
Вот она, разница между профессионалом  и  любителем!),  перевернул  тарелку,
быстро покидал пищу обратно, выскоблил ковер ложкой, а остатки ловко втер  в
него ботинком. Затем он осторожно поставил тарелку на многоэтажную тележку с
грязной посудой, вытянул откуда-то чистую, положил на нее в  точности  такую
же порцию, какая была, ни больше и ни меньше (он явно не  был  садистом),  и
понес тарелку на толстухин столик.
     - Не волнуйтесь, платить не придется, тарелку переменили не вы, а я,  -
на ходу бросил он.
     Женщина пошла было  за  ним,  но  тут  же  отстала.  На  обратном  пути
официанту пришлось посторониться, чтобы не столкнуться с ней. Он развернулся
боком, как если бы книгу вдруг поставили ребром, а потом повернулся  спиной,
на которой так и сияло: "Образцовый официант".
     Мы пошли за горячим.  Купаринен  выбрал  остывшее  жаркое  и  картофель
по-французски, а я - курицу с рисом.
     - К сожалению, люди не приспособлены есть впрок.
     - Может, женщины умеют? - предположил Купаринен. - У  них  всегда  ведь
есть лишний жирок.
     - И вообще женский организм совершеннее мужского, - подхватил я. - А  в
биологическом отношении они на полмиллиона лет впереди мужчин. Сущая правда!
     - Верю, особенно как вспомню Корею. Вот где жирок не помешал бы. Я  там
мерз чертовски. Спасибо, выручила мудрость предков.
     - Начал пить?
     - Да нет, построил  сауну.  Мы  расположились  на  высоченной  горе.  А
противник, представь, на соседней. Их всего-то было трое, но они держали под
обстрелом долину и дорогу, по которой нам  подвозили  припасы.  Без  дымовой
завесы днем невозможно было проехать.  Так  вот,  мои  друзья  из  сауны  не
вылезали. "Черт побери, Купаринен, - восхищались они, - это блестящая штука,
ты же можешь взять патент". Сауна-то была  подземная!  Сверху  ее  не  видно
было, только дымок курился. Однажды к нам прикатил на джипе генерал,  да  не
простой, а трехзвездный Смит. Ты наверняка слышал о нем.
     - И что же дальше?
     - А тут как раз приказ открыть огонь. Выскочили мы из сауны в чем  мать
родила и помчались к пушкам. Обстреляли все, не смотри, что голые, чего  там
возиться было, одеваться; закончили пальбу, припустили обратно в сауну. Смит
даже джип притормозил.
     - Как, на такую гору можно было въехать на джипе? - удивился я.
     - Ну да. А что особенного?
     - Разве там шоссейная дорога проходила?
     - M-м... так мы же ее проложили.
     - Значит, это была горка, а не гора.
     - Горка, горка. Пусть будет горка, раз уж тебе  так  хочется!  У  этого
Смита глаза на лоб полезли, когда  мы  нагишом  шуровали  у  пушек.  Да  еще
красные, пар от нас так и валит клубами. Морозу-то градусов семьдесят!  Смит
сразу же укатил, не по себе ему стало. Дорогу завесили, и джип пропал. Все в
дымище, а мы дрожим и гадаем, кого еще черт принесет. Тут грузовик  со  всем
солдатским обмундированием, вплоть до нижнего белья, прикатил. Смит, видать,
решил, что наше-то поизносилось. Вот каждому и выдали полный комплект, чтобы
голышом у пушек не торчали.
     - Веселенькая история! Обязательно использую ее, если, конечно,  ты  не
вычитал это где-нибудь!
     - Что-что?
     - Ничего, продолжай!
     - Потом мы попали в окружение. И нам на парашюте сбрасывали  боеприпасы
и продовольствие. Да приземлился-то всего один. Угадай, что там было?
     - Обмундирование, разумеется.
     - Да нет, ящики с виски. Всю неделю мы кутили. На этой чертовой горе  и
закусить-то нечем было. Перкеле! Мука-то какая! Лучше бы все  разом  выпили,
да мы побоялись. Потом нам приказали взорвать пушку и  выйти  из  окружения.
Назначили точное время  и  указали  маршрут.  Прикрыли  нас  с  двух  сторон
артобстрелом, расчистили путь, и мы прошли, как сыны израилевы через Красное
море. С обеих сторон непрерывно грохотало. Красотища! А когда мы пробились к
своим, друзья встретили нас по первому классу: каждому  вручили  по  бутылке
виски. Можешь представить, как они  озверели,  когда  мы,  не  сговариваясь,
грохнули бутылки оземь. Дьявол! Мы-то надеялись, что  наконец-то  дадут  как
следует пожрать, а тут на тебе. Нас  поместили  в  карантин,  да  еще  врача
приставили. А там молоко да манная каша, молоко да манная каша...
     - Постой, постой! Я вспомнил кое-что интересное. Одна наша родственница
питается исключительно манной кашей.  Она  живет  в  Хельсинки,  работает  в
банке. И вот однажды ей взбрело в голову провести лето у нас на границе,  на
перешейке. Представляешь!
     - Ну и что особенного? Подумаешь!
     - Как это! По-твоему, казарма - подходящее место отдыха  для  столичной
барышни? Тем более что нас и без того там было четверо, а комнат всего  две,
вернее, комнатка и кухня. Ей пришлось спать в одной комнате с мамой, а  отца
вместе с детворой, то есть с нами, я тогда еще ребенком  был,  выдворили  на
кухню...
     Тут в ресторане опять появилась худенькая  старушка.  По-видимому,  все
это время она пряталась за косяком двери.
     - Вы что-нибудь забыли? - участливо спросила кассирша.
     - У меня есть еще один сын. Он служит во флоте, - выпалила старушка.
     - А мой муж служил в авиации, - поделилась кассирша.
     - Мальчика зовут Джером, он аккуратно пишет мне. А  другой  сын,  Джек,
учится в Пенсильванском университете.
     - Да, вы уже говорили. Он приезжает на будущей неделе.
     Старушка хихикнула и снова пропала за дверью...
     - Это была чертовски красивая и элегантная барышня. И  темные  очки,  и
белые туфельки, и каждый день новая юбка! А накрашенная какая! Жуть! С  утра
до вечера она валялась на пляже и читала какой-то тонкий роман.
     - Романы всегда толстые, - усомнился Купаринен.  -  Насколько  мне  это
известно.
     - За неделю она не продвинулась дальше сорок второй страницы.  Закладка
у нее знаешь какая была? Косточка от корсажа.
     - Ничего себе фифочка!
     - Уехала домой, а через месяц - бах! Письмо, что она выходит  замуж  за
нашего механика. Как тебе это нравится? Отец тут же пошел к  нему  выяснить,
где они успели познакомиться. Оказалось, они встречались на пляже.
     - А что тут особенного, не пойму? Почему ты не ешь? Ты что,  зациклился
на своей родственнице? - перебил Купаринен.
     - Знаешь, я все-таки напишу о нашем с тобой путешествии!
     - Кто это, интересно, напечатает!
     - Любой журнал, куда пошлю.
     - Не вздумай писать обо мне.
     - А как же без тебя?!
     - Ладно, рассказывай дальше: итак, они встречались на пляже...
     - А вот и нет. Отец вспомнил, что механик и фифочка, как ты ее  назвал,
познакомились еще  раньше,  лет  десять  тому  назад.  Потом  отец  случайно
встретился  с  ней  на  улице  Суоменлинна  -  его  послали  туда  на  курсы
начальников пожарной охраны. Они зашли в кафе поболтать. Отец завел  речь  о
нашей электростанции. Фифочка ужасно смутилась.
     - А  твой  отец  стал  допытываться,  где  она  отыскала  этого  вашего
механика. И тут оказалось, что на пляже, - съехидничал Купаринен.
     - Да нет же. Отец был на курсах еще весной, а она приехала к нам позже.
Я к чему веду?  У  нас  над  котельной  живут  дворники,  а  механики  -  на
электростанции. Если взорвется котел, дворнику капут,  а  если  повысится  в
трубах давление, механику - крышка. По этой причине ни одна женщина  никогда
не решится выйти замуж за дворника или за механика.
     - Вон как, что-то я не встречал холостяков среди дворников и механиков.
     - Да это же шутка, нас отец ею угостил, а ему ее механик преподнес. Это
он так отделывался от всех любопытных. Отец знал, как его  зовут:  сюжет,  в
котором  у  героев  есть  имена,  правдив  и  убедителен.  Так   вот,   наша
родственница разузнала все, что  ей  нужно,  и  прикатила  на  лето  к  нам.
Разумеется, не просто так. Наверное, отец пригласил ее  тогда,  в  кафе.  На
прощанье что-то непременно говорят, не мог  же  он  просто  встать  и  уйти.
Сказать "позвони" он тоже не мог, телефона ведь у нас  нет,  вот  у  него  и
сорвалось роковое слово "Приезжай!".
     Мама в первый же день стала  показывать  гостье  казармы.  Им  пришлось
пройти мимо электростанции, там вечно торчали два чумазых истопника. Женщины
пронеслись мимо них, здесь мама всегда мчалась во весь  дух:  электростанция
страшно гудела, а мама была пугливой. Она и родственницу заставила  мчаться.
Истопники аж глаза вытаращили при виде такого зрелища.  И  тут  же  сообщили
механику,  что  на  дистанции  появилась  незнакомая  бегунья.   А   механик
догадался, что рядом с мамой  могла  быть  только  наша  фифочка.  Он  сразу
сообразил, что гостья прохлаждается на пляже, и поспешил проверить,  там  ли
она.
     Днем у нас на пляже обычно пустынно, только женщины и дети,  и  фифочка
загорала без лифчика. Механик крался к ней, как  по  канату,  покачиваясь  и
затаив дыхание. Однако  барышня  нисколько  не  смутилась  при  виде  его  и
продолжала лежать по пояс голая. А механика уже трясло как в  лихорадке.  Он
сдавленно прохрипел, что собирается в Хельсинки за запчастями, и спросил, не
согласится ли она с ним встретиться. "С большим удовольствием, -  улыбнулась
фифочка. - Звони".
     Тут механик потянул носом воздух и бегом  рванул  на  электростанцию  -
оттуда уже столбом валил черный дым.
     Вскоре механик действительно уехал в  Хельсинки,  разыскал  в  адресной
книге телефон красотки и позвонил ей, но, видно, она была еще на работе.  Во
всяком случае, никто не ответил. Тогда механик пошел прямо  к  ней  домой  и
позвонил в дверь. Он не очень-то доверял телефону. Фифочка  оказалась  дома.
Она стряпала еду, и они вместе поужинали. Весь оставшийся вечер проиграли  в
карты, а потом как ни в чем не бывало легли спать, будто век вместе прожили.
     - А ты стоял в темном углу и подглядывал, - ввернул Купаринен.
     - Ну что ты, это отец мне рассказал. Механик  поделился  с  ним  своими
сомнениями: десять лет назад он даже не смог перейти с этой девицей на "ты".
Фифочка была ужасная воображала. И вдруг на тебе! С  чего  бы  это?  Механик
поведал все без утайки. Он просил совета! Отец запретил  ему  встречаться  с
женщиной, которая способна впадать в крайности. Поди  угадай,  чего  от  нее
можно ожидать. И действительно, вскоре эта девушка  потеряла  в  банке  пять
миллионов,  хотя  прежде  за  ней  такого  не   водилось.   Полиция   начала
расследование. Хорошо еще, что через неделю уборщица обнаружила  на  столике
под кипой журналов большой коричневый конверт, который там  забыла  фифочка.
На вопрос, как это могло случиться, она с перепугу ляпнула, что  влюблена  и
собирается замуж. Это чтобы спасти репутацию. Представляешь?  Когда  человек
собирается замуж, мысли его всегда где-то витают, он становится рассеянным и
невнимательным. Словом, банк любезно предоставил ей месячный  отпуск,  чтобы
оформить брак. Фифочка тут же написала механику, что неплохо бы через  месяц
сыграть свадьбу. Сам понимаешь, времени было в  обрез,  если  придерживаться
довоенных обрядов и трижды оглашать брак в церкви.  Мой  отец  категорически
запретил механику связываться с нашей родственницей. Слишком  большой  риск,
тем более что жить они должны были с нами по соседству. Посуди сам,  хозяйка
она никудышная, ест одну манную кашу, такая,  если  ненароком  родит,  потом
будет винить мужа, что  из-за  него  последнее  здоровье  потеряла.  Ребенок
начнет подрастать, мамаша и вовсе отчается.
     Механик пришел за советом к моей  маме  (женщины  лучше  разбираются  в
подобных делах), и я слышал все это собственными ушами. Мама, бедняжка,  так
на месте и подскочила, узнав, что наша  родственница  лежала  на  пляже  без
лифчика. Такого прежде за нею никогда не водилось. "Такого, может быть, и не
водилось, -  криво  усмехнулся  механик.  -  Зато  все  остальное  было,  не
приснилось же мне, в самом деле".
     Эти его слова окончательно сразили  мою  мать.  И,  разумеется,  совета
механик так и не получил. Какие уж тут советы!
     Когда механик ушел, мама  поделилась  с  отцом  своими  страхами,  а  я
прикинулся спящим и  все  слышал.  Мне  было  интересно,  троюродная  сестра
все-таки! Мама была категорически против этого брака. По  ее  мнению,  такая
особа может обвести вокруг пальца не только человека с высшим  образованием,
но даже самого  директора  банка.  И  на  что  ей  понадобился  наш  чумазый
механик?! Он и вести-то себя в обществе как следует не умея. Бывало,  придет
к нам в  гости,  а  сам  все  щупает  водопроводный  кран.  Однако  пришлось
жениться. Куда деваться, раз банк приказом дал отпуск  своей  сотруднице  на
бракосочетание.
     Но только все осталось по-прежнему, жена работала в столице, а муж ее -
на пограничной электростанции. Вскоре у них родился ребенок. Молодая  мамаша
чуть рассудка не лишилась, она так пала духом, что и ходить-то  за  ребенком
не смогла.  Пришлось  мужу  позаботиться  о  младенце.  Он  отдал  мальчишку
кормилице, у которой только что родился ребеночек и молока хватало на двоих.
Младенец механика подрос и не расставался со своим молочным братцем.
     Механик пару раз заехал было  к  жене  в  Хельсинки,  но  фифочка  лишь
взахлеб читала ему новости из газет, не давая рта раскрыть. Пришлось  с  ней
развестись. Она ожила и похорошела.  Да  так,  что  получила  в  банке  свою
прежнюю должность. Мама, встретив ее на улице, пыталась серьезно  поговорить
с  ней  о  ребенке  (ребенок  звался  Энгельбректом),  а  фифочка  в   ответ
расхваливала какой-то парфюмерный магазин.
     Когда мальчику исполнилось пять лет, механик взял его к себе.  Общества
ему, видите ли, захотелось, да и родная все-таки кровь. Наши  женщины  очень
жалели мальчика, наверное, потому, что он не был  их  собственным  ребенком.
Они часто зазывали его к себе, угощали,  он  охотно  шел  в  гости  и  везде
чувствовал себя как дома: бил горшки, ломал кастрюли, таскал из шкафа еду, а
ему все прощали. Если он уносил, побывав в гостях, какую-нибудь ценную вещь,
соседки  никогда  ее  не  отнимали,  а  выменивали  на  что-нибудь  ярк