никого нет. Только Ева, но она тоже уйдет...
   Уж лучше бы Софья Казимировна оттолкнула Михася. Уж лучше бы она  снова
назвала его Иродом.
   А сейчас,  после  ее  ласковых  слов,  ему  вдруг  стало  действительно
нехорошо. Ему вдруг, странное дело, самому  захотелось  заплакать.  Но  он
повернулся и вышел, не взглянув даже больше на Еву.
   Он только помахал всему дому  кепкой,  когда  перешел  дорогу.  Помахал
потому, что эти женщины могли  смотреть  на  него  в  окна.  Почти  весело
помахал. А кепку спрятал за пазуху.
   Он проходил через кладбище по той дороге, где слева должны  возвышаться
свежие холмики могил Василия Егоровича и Феликса. Но он не  остановился  у
этих могил. Он только чуть опасливо посмотрел углом глаза в их сторону.  И
зашагал по широкой аллее через кладбищенскую гору, нисколько не  тревожась
тем, что у него по-прежнему не очень точно изготовленный Клавкой аусвайс и
особенно неудачная печать.
   Все это пустяки. У Михася в кармане пистолет и две обоймы к нему.  Нет,
у него больше не задрожат руки при виде тех,  кто  захочет  проверить  его
документы.
   И очень, пожалуй, худо будет тому, кто попытается сейчас их  проверить,
кто попытается поставить под сомнение его право  передвигаться  по  родной
земле.

   Переделкино, апрель 1962 г.