данной  дилеммой:  любовь  или  политика,
любовь или идеи, любовь или ты сам, каким ты себя считаешь. Положение  его
усугублялось тем, что в темноте Пегги  не  видела  его  голубых  глаз.  Уж
наверно, встретив их беззащитный взгляд, она тут же бросилась  бы  ему  на
шею и просила прощения. Но, к несчастью, волнистые облака заволокли  луну,
и лицо Тома оставалось в тени.
   - Ведь ты его совсем не знаешь, - сказал Том. - Почему же ты говоришь о
нем так?
   - Всем известно, что он хочет взорвать всю страну, - возразила Пегги.
   - Какие глупости!
   Это было неосторожное замечание. В 1937 году у  нас  представляли  себе
большевиков по  рисункам  в  "Панче"  ["Панч"  -  название  австралийского
журнала]: бородатый русский детина с неразорвавшейся бомбой в руке. А  тут
еще  отец  Флахерти  неустанно  предостерегал  свою  паству  против  Ганса
Драйзера,  безбожника  и  приспешника  сатаны,  который  только  о  том  и
помышляет, как бы увлечь чистых духом молодых католиков на гибельный  путь
богоотступничества.
   - Я с тобой перестану разговаривать, если  ты  будешь  ходить  к  этому
старику! - зло выкрикнула Пегги.
   Том старался держать себя в руках.
   - А что, если бы я сказал тебе: не желаю, чтоб ты ходила в церковь?
   - Том!!
   - Это то же самое.
   - Да ты понимаешь ли, что говоришь! - Пегги поспешно зажала уши руками,
чтобы не слышать.
   - Для меня это то же самое.
   - Я тебя больше не люблю! После таких слов я не могу тебя любить!
   - Но ведь для меня это правда совершенно то же самое! - уже с отчаянием
повторял Том. - Клянусь честью...
   - Ужас, ужас! - Потрясенная Пегги отвернулась и, точно слепая,  побрела
прочь.
   Но, не успев отойти и на несколько шагов, она нос к носу столкнулась  с
Финном Маккуилом. В пылу ссоры они с Томом забыли свое правило: все  время
прислушиваться, не идет ли кто по тропинке.
   - Пегги! - крикнул Финн. - Лопни мои глаза! Что ты здесь делаешь?
   С перепугу и злости Пегги влепила ему затрещину, но Финн был  настолько
пьян, что лишь глупо захихикал.
   - Посмей только заикнуться моему отцу, - прошипела  Пегги.  -  Я  тогда
расскажу все, что мне про тебя известно, так и знай.
   И она стремглав побежала вверх по тропинке.
   Тогда, словно призрак в железных доспехах,  из  темноты  вынырнул  Том.
Финн, оглушенный, одурелый,  только  видел,  как  мелькнули  чьи-то  ноги,
чьи-то кулаки, но кто это был... неужели... или ему показалось? Нет,  Финн
так и не узнал никогда, что с ним приключилось в эти несколько секунд.
   Том догнал Пегги уже в конце тропинки.
   - Пег, выслушай... - начал он.
   - Нет!
   Но они уже вступили в круг света от  уличного  фонаря,  и  это,  должно
быть, решило дело, потому что Пегги увидела лицо Тома и не выдержала.  Она
сама не помнит, как это случилось, знает только, что в следующий  миг  она
уже рыдала у Тома на груди, а он утешал ее, бормоча что-то  бессвязное.  И
лишь секундой спустя они, опомнившись, поняли, что открыли себя перед всем
городом, открыли свою любовь, и Пегги бросилась бежать со всех ног  и  без
оглядки бежала до самого дома. А Том еще  долго  стоял  в  оцепенении,  не
зная, как ему перекинуть мостик через новую пропасть,  разверзшуюся  между
его совестью и его любовью.
   В то время я еще не знал, из-за чего у Тома вышла ссора  с  Пегги,  но,
когда опять наступила суббота, мне стало ясно, что у него что-то  есть  на
уме. Еще затемно он с ружьем ушел на Биллабонг и вернулся только к  обеду,
неся шесть штук зайцев и четыре здоровенные муррейские трески.  Зайцев  он
тут же освежевал, а рыбу снес в "Саншайн" и продал за восемь  шиллингов  с
половиной. Том удачней всего охотился тогда, когда обдумывал  какой-нибудь
сложный  вопрос.  Должно  быть,  сосредоточенность  мысли  обостряла   его
внимание.
   Уже под вечер  он  вдруг  спросил  меня  (тут  я  и  заподозрил  что-то
неладное):
   - Ты сегодня идешь на Данлэп-стрит?
   - Нет, - сказал я. - У меня с Грейс свидание в кафе "Пентагон".
   - Значит, идешь все-таки, - нетерпеливо сказал Том. - Так вот что: если
увидишь Пегги, шепни ей, что я ее буду ждать  сегодня  в  обычный  час  на
обычном месте.
   - Ладно, - согласился я, в то же время недоумевая,  зачем  понадобилось
это специальное предупреждение.
   Пегги  я  встретил  сразу,  как  только  вышел  на  Данлэп-стрит;   она
прогуливалась под руку со своей красавицей матерью.
   - Здравствуй, Кит, - звонко сказала миссис Макгиббон, и я отдал должное
ее такту.
   Она как бы подчеркивала, что никакие ее счеты с  моим  отцом  не  могли
иметь ко мне отношения; сомневаюсь, правда, сохранила ли бы  она  подобное
беспристрастие, если бы проведала о романе своей дочки с нашим Томом.
   Я понимал, что Грейс уже дожидается  меня  в  кафе,  но  тем  не  менее
изловчился, проходя, многозначительно подмигнуть Пегги левым глазом. Через
минуту она нагнала меня, уже одна, и спросила вполголоса:
   - Что случилось?
   - Том будет в обычное время на обычном месте, - торопливо пробубнил я.
   - Он разве не у Ганса Драйзера?
   - Не знаю, - сказал я, хоть в глубине души не сомневался, что он именно
там.
   Пегги пошла в здание почты, очень скоро  оттуда  вышла  и  вернулась  к
ожидавшей ее матери, а я  направился  в  кафе,  к  Грейс  и  мороженому  с
фруктами. Грейс встретила меня подозрительным взглядом.
   - Ты что, заходил в пивную? - спросила она.
   - В пивную?
   - Да. Я видела, как ты прошел в ту сторону.
   - Мне нужно было на почту, - соврал я, умолчав о встрече с Пегги.
   Пегги была всего на два года  моложе  Грейс  и  вполне  достойна  моего
внимания, поэтому я счел за благо вовсе не припутывать ее к разговору.
   - А ты почему вообще не ходишь в пивные? - спросила Грейс.
   Вопрос был с подковыркой, и я это знал.
   - Не люблю свиного пойла, - ответил я.
   Дело в том, что мы с Томом пользовались лестно-нелестной славой заядлых
противников пивных. Австралийцам дружба не в дружбу, если не  заливать  ее
пивом, а у нас к нему не было вкуса, и кое-кто даже  считал  из-за  этого,
что мы задаемся. И вот что забавно:  дома  у  нас  часто  пили  за  ужином
дешевое, но отличного качества австралийское вино - сам отец не считал  за
грех купить бутылку при случае, - а  большинство  австралийских  пиволюбов
вина не признает и  даже  находит  его  чрезмерно  возбуждающим  и  дурным
напитком.
   Грейс  просто  поддразнивала  меня:  мы  с  ней   постоянно   держались
полушутливого тона, чтобы ненароком не впасть в чересчур серьезный.
   Поздно вечером, уже ложась спать, я спросил Тома, видел ли он Пегги.
   - Нет, она не пришла, - коротко ответил он.
   Не пришла  она  и  в  следующий,  воскресный  вечер,  не  пришла  ни  в
понедельник, ни во вторник. Но в среду они опять встретились на  тропинке,
ведущей к реке, -  достаточно  было  взглянуть  на  Тома,  чтобы  об  этом
догадаться. К тому времени я уже понял, что ссора произошла  у  них  из-за
старого Драйзера, и мне любопытно было, как и на чем они помирились.
   Я теперь знаю от Пегги, что примирение им далось нелегко. Она ни за что
не хотела уступить Тому, а Том ей просто не мог уступить, потому  что  для
него речь шла тут о чем-то, что больше жизни. Ганс Драйзер распахнул перед
ним окна и двери, за  которыми  расстилался  удивительный,  новый  мир.  А
религия была злейшим врагом тех идей, что открывали в этот мир дорогу.
   Пегги последнее время очень усердно занималась танцами. Дело в том, что
у нее возник план сделаться учительницей танцев; тогда, казалось ей,  отцу
уже  не  придет  в  голову  отправить  ее  в  Каслмэнский  монастырь   для
пострижения в монахини. Занималась Пегги страстно, с душой, а так  как  до
конкурса осталось меньше недели, она каждый  день  репетировала  с  миссис
Крэйг Кэмбл свое выступление. Когда она первый раз  явилась  на  репетицию
после ссоры с Томом, миссис Кэмбл сразу заметила, что с ее ученицей что-то
неладно. Она знала по опыту: не только легкость в  ногах,  но  и  душевный
покой нужен для того, чтобы  с  безукоризненной  точностью  выполнять  все
сложные фигуры шотландских народных танцев.
   - Что с тобой сегодня? - спросила миссис Кэмбл. - Ты нездорова?
   - Нет, - сказала Пегги.
   - Может быть, у тебя неприятности? Или влюбилась? Я ведь вижу,  что  ты
не в себе.
   Пегги на все расспросы упорно мотала головой, но сама она понимала, что
о победе на конкурсе нечего и думать, если она не решит, как ей  примирить
свою любовь к Тому с влиянием на него этого безбожника Ганса Драйзера.
   Задача была нелегкая, но,  надо  сказать,  женщины,  особенно  молодые,
всегда показывали себя отличными стратегами во взаимоотношениях с небесным
отцом, хотя тактические ошибки они допускают чаще мужчин. У них есть  своя
система заключения частных сделок с господом богом,  никакой  религией  не
предусмотренных; и молоденькие католички - особенные  мастерицы  по  части
всяких подходов и обходов в этих делах.
   И вот Пегги заключила такую частную сделку, которая помогла ей выйти из
положения. Она поклялась на своем молитвеннике, что  сохранит  невинность,
не даст Тому  даже  дотронуться  до  ее  золотистого  тела  там,  где  это
запрещено правилами и приличиями,  но  за  это  бог  должен  разрешить  ей
встречаться с Томом, даже если он не откажется  от  знакомства  со  старым
Гансом Драйзером. По  рукам?  По  рукам.  Что  ж,  мена  справедливая:  ее
целомудрие за господню снисходительность. И, в конце концов, ведь  не  сам
же Том - приспешник сатаны; он честный и добронравный юноша,  так  что,  в
сущности, она даже не нарушает первую заповедь.
   В среду утром сделка была заключена, а  в  среду  вечером  Пегги  снова
пришла  на  тропинку  у  реки,  где  верный  Том  четыре  вечера  ждал  ее
понапрасну.
   - Я больше не буду с тобой спорить, не буду тебя ни в чем  убеждать,  -
сказала Пегги, выставив вперед руки, чтобы  не  подпускать  его,  пока  не
будут изложены все условия перемирия. - Но ты не должен даже упоминать при
мне имени этого человека. И не должен говорить  о  религии,  и  не  должен
произносить таких ужасных слов, как в тот вечер. Обещаешь?
   - Обещаю, - смиренно вымолвил Том.
   - Смотри же... - сказала Пегги.
   Но дальнейшая дискуссия не получилась, потому что в  следующую  секунду
он уже держал ее в объятиях и целовал в губы, в глаза, в уши. Ведь  прошли
годы, века страданий, злые силы угрожали  их  любви,  жизнь  едва-едва  не
оборвалась...
   Но теперь все это уже было позади, и Пегги знала: во вторник она  будет
танцевать лучше всех.
   Доволен был и Том. Ведь  он  не  уступил?  Не  уступил.  Но  почему-то,
приходя, как обычно, к старому Драйзеру, он теперь не  мог  отделаться  от
гнетущего чувства  вины.  То-то,  наверно,  смеялся  католический  бог,  с
которым Пегги заключила свою частную сделку: выходит ведь,  в  выигрыше-то
остался он. Правда, заработанное на Томе он очень скоро потерял на Локки.



10

   Когда Дормен Уокер  вручил  Локки  письмо  с  отказом  от  выплаты  ему
страховой премии, Локки даже и бровью не повел. Во всяком  случае,  только
неделей спустя обнаружилось, каким ударом явился для него этот отказ. А на
ближайшее воскресенье у него был заготовлен аттракцион, который даже моего
отца заставил изменить свои представления о границах допустимого  в  нашем
городе с точки зрения  нравственности  и  закона  (хоть  Локки  в  прошлом
случалось откалывать номера и похлеще).
   Почти каждое воскресенье Локки устраивал  азартные  игры  за  городским
мостом, на другом берегу Муррея, входившем уже в состав штата Новый  Южный
Уэльс. В Австралии власти  отдельных  штатов  очень  ревниво  блюдут  свою
автономию; в каждом штате свои законы,  своя  полиция,  не  имеющая  права
действовать  на  "чужой"  территории.  Наши  сент-хэленские   полицейские,
принадлежащие  к  полиции  штата   Виктория,   перейдя   мост,   формально
становились рядовыми гражданами, а так как  ближайший  город  и  ближайшее
полицейское управление Нового Южного Уэльса находились  за  несколько  сот
миль, любители азартных игр и  спиртных  напитков  могли  беспрепятственно
нарушать закон буквально на глазах у сент-хэленской  полиции  во  главе  с
сержантом Джо Коллинзом - для этого довольно было перейти через  мост.  На
той стороне имелось даже особое питейное заведение -  ресторан  "Лайтфут",
где в любое время дня и ночи и даже по  воскресеньям  можно  было  вопреки
всем существующим запретам получить спиртное.
   Примерно раз в год отряд новоюжноуэльской полиции предпринимал  вылазку
за двести миль, к сент-хэленскому мосту,  и  для  кого-нибудь  это  обычно
кончалось  штрафом  -  только  не  для  Локки.  Локки  уже  случалось   по
воскресеньям устраивать за мостом и футбольные матчи, и собачьи  бега,  но
на этот раз на закуску  после  очередной  игры  в  ту-ап  -  австралийскую
орлянку - он приберег особое развлечение, которое должно было принести ему
немалый барыш.
   В субботу, поздно вечером, Локки объявил по местному радио, что  завтра
утром Доби-Ныряла продемонстрирует свой знаменитый прыжок в реку с  высоты
девяноста пяти футов - с башни  разводного  моста.  Объявление  не  носило
характера рекламы;  просто  добрый  горожанин  извещал  других  горожан  о
предстоящем интересном событии. Но все, кто слышал радио (а  слышал  почти
весь город), хорошо знали, что  за  событие,  о  котором  извещает  Локки,
придется платить. А событие обещало быть вдвойне интересным  и  волнующим,
потому что у Доби была сломана рука и он  до  сих  пор  не  снял  гипсовой
повязки.
   -  Не  разрешит  ему  полиция  прыгать,  -  сказал  Том.  -  Завтра  же
воскресенье.
   - От середины моста он уже находится в Новом Южном Уэльсе,  -  возразил
я.
   - А зрители-то будут с нашей стороны, - не соглашался Том.
   Но Локки был стреляный воробей. Он отлично знал, что  полгорода  теперь
только  тем  и  занято,  что  гадает,  как  ему  удастся  выкрутиться   из
затруднения. Никто из нас в этот день  в  церковь  не  пошел:  Том  вообще
перестал  туда  ходить,  мне  же  служили  оправданием  мои   репортерские
обязанности. А все набожные католики успели уже побывать у ранней  обедни,
в том числе и Локки с семейством.  Нельзя  было  не  залюбоваться  на  это
семейство, когда оно чинно шествовало в церковь.
   Когда мы с Томом подошли к мосту,  там  уже  собралась  большая  толпа.
Способ, придуманный Локки, чтобы обойти закон, был хитроумен и  прост.  На
мосту  стояли  четыре  деревянные   башни,   где   помещались   механизмы,
разводившие средний мостовой пролет, если требовалось  пропустить  большое
судно. Одна из этих башен была видна только с уэльского берега - с этой-то
башни  и  должен  был  прыгать   Доби.   Хотите   увидеть   что-нибудь   -
переправляйтесь на другой берег и платите за вход на  узкое  пространство,
которое  Локки  предусмотрительно  и  совершенно  противозаконно   заранее
огородил веревками.
   Я,  как  репортер,  прошел  бесплатно,  а  Том  уплатил  шиллинг  Финну
Маккуилу,  стоявшему  у  входа,  и  мы,  усевшись  на  глинистом   берегу,
приготовились наблюдать, как Доби с загипсованной рукой будет  карабкаться
по железной лесенке на башню.
   - Леди и джентльмены, попрошу внимания!
   Стоя  у  подножия  башни  с  мегафоном  в  руке,   Локки   объяснял   и
комментировал происходящее. Сейчас Доби-Ныряла поднимается на  самый  верх
башни - видите, он уже на середине лестницы. Там  он  встанет  на  верхний
диск барабана, на который наматывается трос при разведении моста. И оттуда
будет совершен неповторимый прыжок, поистине являющийся вызовом смерти,  -
ведь расстояние до поверхности воды составляет  девяносто  пять  футов,  а
глубина Муррея - двенадцать футов.
   - Но ведь у него рука сломана! - крикнул я.
   Все видели грязно-белый футляр, в который заключена  была  правая  рука
Доби, и все видели, что, взбираясь по  лестнице,  он  одной  только  левой
перехватывает железные ступеньки.
   - А зачем вообще вся эта затея? Просто глупо, - сказала, повернувшись к
нам, Эстелла Смит.
   Эстелла  была  долговязая  девятнадцатилетняя  девица  с  мальчишескими
ухватками, за которыми уже угадывалось невеселое будущее старой девы.
   - Доби нужны деньги, - коротко ответил Том.
   Он был прав. На подсохшей в лучах утреннего солнца глине сидело человек
двести. Значит, Локки собрал уже около десяти фунтов. Пусть даже  он  даст
Доби только десять процентов -  что  ж,  совсем  недурно  заработать  фунт
стерлингов за одно утро.
   - Леди и джентльмены! - крикнул Локки. - Прошу прекратить разговоры!
   Мы притихли.
   - Прошу обратить  внимание  вон  на  те  провода  высокого  напряжения.
Требуется особое искусство, чтобы не задеть их во время прыжка.
   Слова "высокое напряжение" заставили всех вспомнить  Спайка  Ренсимена.
Месяцев десять назад Спайк решил  выступить  соперником  Доби,  но  уже  в
воздухе его вдруг охватил панический  страх,  он  судорожно  ухватился  за
провод и мгновенно был убит током. Доби полез и снял его тело после  того,
как отключили ток. Нам всем стало не по себе при мысли об  этих  проводах,
представлявших смертельную опасность для всякого, в том числе и для  Доби,
если бы он вдруг испугался и потерял власть над собой.
   - Тихо! - гаркнул Локки.
   Разговоры смолкли. Доби уже стоял наверху и  приподнимал  то  одну,  то
другую ногу, словно сушил их в воздухе или же искал  лучшую  точку  опоры.
Видно было, что он волнуется. Вниз он не  смотрел.  Смотрел  только  прямо
перед собой. Он медлил и медлил, и кто-то наконец закричал ему  с  берега:
"Давай, Доби, не тяни!" Но Локки тут же свирепо рявкнул  на  несдержанного
болельщика. Доби отвел руки назад до  уровня  плеч,  еще  пошарил  ногами,
откинул голову и разом сорвался вниз, слегка изогнувшись,  раскинув  руки,
как крылья.
   Раздались женские крики, многие подумали, что он сорвался нечаянно,  но
мы-то хорошо знали этот его  прием,  благодаря  которому  он  не  рисковал
перекувырнуться в воздухе. Он летел полусогнутый,  так  что  ноги  свисали
ниже головы, но в последний миг, когда уже казалось, что он рухнет в  воду
бесформенной грудой, точно мертвая птица,  он  вдруг  выпрямился,  вскинул
ноги вверх, вытянул руки над головой и врезался в воду с громким  плеском,
вместе с ним ушедшим в глубину.
   И почти тотчас же его голова опять показалась на поверхности, словно он
вовсе и не нырял.
   С облегчением переведя дух, мы все радостно загалдели.
   - Молодчина, Доби! - восхищенно сказал Том. - Ну и молодчинища!
   Все были довольны, Доби от смущения даже не помахал публике  рукой;  он
перевернулся на спину и, работая одними ногами,  поплыл  к  берегу.  Локки
что-то кричал, но среди общего шума и крика его не было слышно.
   - Омерзительное зрелище! - сердито сказала Эстелла Смит. - Хорошо  еще,
что он не сломал и другую руку.
   - А может, и сломал, - оборвал ее Том.
   Признаться, мне самому теперь уже претила эта затея, и я не видел в ней
ничего, кроме публичного бравирования физической опасностью, спекулятивной
игры на нездоровом любопытстве толпы. Но для Тома  тут  был  прежде  всего
подвиг мужества, и он искренне восхищался, даже гордился своим  приятелем.
Всю дорогу домой мы с ним яростно спорили.
   - Если разум не властен заставить тело преодолеть нежелание или  страх,
- говорил Том, - на что тогда человеку разум?
   - А самоконтроль "где? - спрашивал я. - Ведь  разум  может  потребовать
чего-то глупого и ненужного.
   - Нужно знать себя, вот тебе и самоконтроль, - убежденно возражал  Том.
- А Доби себя знает.
   И Том продолжал восторгаться Доби, его  незаурядной  внутренней  силой,
дисциплиной его сознания, так что я в  конце  концов  даже  испугался:  не
вздумал бы он и сам повторить этот подвиг. Но тревоги мои  были  напрасны:
жизнь готовила Тому такие испытания, что ему  не  понадобилось  прыгать  с
городского моста, чтобы проявить и мужество, и внутреннюю силу.
   За обедом мы рассказали домашним о новом воск