что он избежал ее лишь  для  того,  чтобы
вести новую битву все в той же войне. Когда это кончится? Тогда, когда  он
вернется? Когда укроется в своей охотничьей хижине или дома в Сент-Эллене?
Или там все начнется снова? Неужели Энди в конце концов  одержит  над  ним
победу? Его ум работал так же быстро, как его короткие крепкие ноги, делая
один тяжелый  шаг  за  другим  и  передвигаясь  вперед,  но  без  какой-то
определенной конечной цели.
   - Где же ты, снег, где ты, полярная вьюга? - взывал он.
   Но погода стояла по-прежнему ясная, и к ночи он  узнал  наверняка,  что
они идут по его следу. К этому  времени  он  был  слишком  измотан,  чтобы
укрываться, и лег в своем спальном мешке на первом же свободном  от  снега
местечке среди скал. Он жадно поел холодного горошка прямо из банки, запив
его зеленой гороховой жижицей. Всю провизию он уложил в мешке  сверху,  но
часть провалилась на дно, и сейчас он попытался прикинуть, на сколько  ему
хватит еды.
   При величайшей экономии - дня на три,  решил  он.  Три  дня  величайшей
экономии и постоянный голод.
   Еще не совсем рассвело, а он уже был в пути и  к  полудню  переправился
через Серебряную реку. Дважды он видел позади  себя  людей,  но  они  были
далеко и отставали все больше. За ночь их  преимущество  свелось  на  нет,
потому что  с  наступлением  темноты  им,  так  же  как  и  ему,  пришлось
остановиться. Кроме того, они не могли срезать расстояния, потому что,  не
зная в точности, куда направляется Рой, не могли ни угадать, ни рассчитать
его маршрута. Им просто приходилось идти по его следу и, может быть, ждать
прибытия самолета.
   Небо могло принести Рою и величайшую опасность и величайшее облегчение,
и он неустанно следил за ним. Во-первых, в предвидении  самолета,  который
мог обнаружить его и сразу погубить. Во-вторых,  в  надежде  на  снегопад,
который прикрыл бы его следы и  дал  бы  возможность  повернуть  на  юг  и
добраться домой. Пока не начался снегопад, он не смел поворачивать на юг и
тем самым открыть им свою конечную цель. Ему приходилось держать на запад,
на запад от Серебряной реки, даже на северо-запад от нее;  делая  огромный
круг, он надеялся  убедить  преследователей,  что  хочет  достичь  стоянок
лесорубов,  которые   были   разбросаны   в   районе   лесоразработок   на
северо-западе отсюда, в соседнем округе.
   Переправившись через Серебряную реку, он покинул  границы  заповедника,
но это не спасало его от опасности. Более того, это  создавало  добавочную
опасность: теперь он был в совершенно незнакомой ему стране, среди хребтов
и гор, долин и лесных массивов, где никогда не бывал.  Держать  правильное
направление ему теперь помогал  только  маленький  компас  в  петличке,  а
ориентироваться - только собственное чувство местности. Вся  надежда  была
на то, что если они знали этот  край  и  обычные  маршруты,  то  он,  Рой,
понимал  местность.  Он  понимал  ее,  как  человек,  который  всю   жизнь
накапливал случайные наблюдения над неровностями  земной  коры.  Мимоходом
поглядывая по сторонам, он мог представить себе, какие  подъемы  и  спуски
ожидают его впереди, на еще не известном ему участке. Он мог  догадываться
о направлении складок и хребтов и неожиданных глубоких  долин,  и  на  это
накладывалась странная картина земли под  землей,  представление  о  дикой
силе, скрытой под этими гранитными  склонами,  о  корчах  и  судорогах,  в
которых рождалась эта страна и которые,  насколько  это  представлял  себе
Рой, еще могут повториться и переродить ее. Диковинная это была  временами
страна, снеговая постель спящих гигантов, страна, которой  Рой  готов  был
восхищаться, пока она не обратится против него.
   Он  ушел  далеко,  слишком  далеко  на  запад,  и  решил   рискнуть   и
поохотиться. Ему нужна была еда, потому что запасов осталось всего на  два
дня. Преследователи все равно знали, где его искать. Звук выстрела  им  не
поможет и не подстегнет их. Рой  застрелил  двух  зайцев  и  куропатку,  и
вечером, под укрытием  большой  сосны,  развел  костер.  Он  поджарил  всю
добычу, съел сколько мог, а остальное спрятал на  завтра.  Потом  растопил
немного снега в котелке и вскипятил чай. Подкрепившись,  он  был  готов  к
испытаниям следующего дня.
   А снег все не шел.
   Рою теперь казалось, что вся природа против него. Он знал,  что  дальше
на запад идти нельзя, оттуда ему уже не пробиться к своей  хижине,  потому
что преследователи будут  и  впереди  и  сзади.  Он  выискивал  на  хребте
обнаженные склоны, где бы пропал его след, где он мог бы повернуть к  югу;
но ветра было недостаточно, чтобы сдуть снег с хребтов, и  самое  большое,
что он мог сделать, - это волочить за собой  пихтовую  ветку,  чтобы  хоть
немного сгладить следы. Он пробовал и другие уловки, хотя они  отнимали  у
него время: например, петлять, а потом тщательно заметать следы метров  на
пятьдесят. Он жертвовал на  эти  уловки  драгоценное  время,  но  в  своем
отчаянном стремлении уйти от погони хватался за любое средство.
   В том, насколько бесполезны его уловки, он убедился,  когда,  выйдя  на
открытое место, сейчас же услышал выстрел и увидел, как пуля  ударилась  о
скалу  немного  ниже  его.  Он  видел  и  человека,   который   дал   этот
предупредительный выстрел. Это был тот, дородный: сам  инспектор  или  его
двойник, человек, которого Рой теперь страшился более всего остального.
   - Ну где же снег?! - кричал Рой небу.
   Небо было серое, но морозное, и мороз весь день крепчал. Рой чувствовал
это потому, что был изнурен и  постоянная  испарина  охлаждала  его  тело,
замерзая в белье. Только двигаясь, он развивал в теле достаточно тепла, но
как только останавливался, его трясло, знобило, он терял  последние  силы,
и, видимо, приближалось время, когда преследователи его настигнут.
   Его охватило острое чувство ненависти к морозу, и окружающей тишине,  и
к глубокому снегу, который  хватал  его  за  ноги  и  предавал  врагу.  Он
ненавидел каждый подъем, который требовал добавочных усилий, и каждый лес,
который преграждал ему относительно легкий путь по равнине.  Он  все  чаще
подумывал, не бросить ли ему все добытые им меха,  не  облегчить  ли  свой
груз  до  предела.  Но  то  же,  что  заставляло  его  двигаться   вперед,
приковывало этот груз к его спине. В  этом  грузе  мехов  было  оправдание
всего, и бросить хоть часть его именно теперь - значило слишком во  многом
признаться, хотя бы себе самому. Разум подсказывал ему  спрятать  меха,  а
потом вернуться за ними летом. Но что бы ни говорил ему  разум,  он  знал,
что, оставив здесь эти меха, он  никогда  за  ними  не  вернется,  что  он
потеряет один из стимулов к бегству. Меха в мешке за спиной были не просто
деньгами - это было напряжение всех сил и победа  над  насмешкой  природы,
которая, обратившись против него, равнодушной рукой придерживала  снегопад
и потворствовала его врагам. Он ненавидел  небо,  скалы,  деревья,  озера,
оленей, каждый день перебегавших  ему  дорогу,  дикобраза  под  деревьями,
скунса на его звериной тропе, лису и ее следы  на  снегу,  рысь,  волка  и
рыжую болтушку белку.  Вся  страна  стала  его  врагом,  и  в  смертельном
изнеможении он готов был ненавидеть ее до конца.
   А потом он едва не заплакал от гнева, когда услышал  и  увидел  голубой
гидроплан. Гидроплан не был похож на малиновку, как самолет  Лосона,  нет,
это была тяжеловесная утка, с противным  гудящим  звуком,  мощная  машина,
которая то спускалась совсем низко, то взмывала ввысь, выискивая его,  так
что он старался идти только лесом в тщетной  надежде  спрятаться,  тщетной
потому, что все равно  для  ориентировки  ему  приходилось  выбираться  на
открытые места. Она легко обнаруживала его и со свистом кружила  над  ним,
но уже начинало смеркаться, и Рой снова нырял в лес и  отрывался  надолго,
так что ей пришлось улететь на ночевку до темноты, и Рой выиграл еще  один
день для победы или поражения.
   - Ну вот, наконец, и одолел меня друг-инспектор!  -  горько  усмехнулся
Рой.
   Он посмеялся над другом-инспектором  и  сделал  то,  на  что  инспектор
никогда бы не решился. Когда стемнело, Рой продолжал свой  путь.  Это  был
риск, на который не пошел бы в здравом уме  ни  один  лесовик.  Ходьба  по
такой местности в темноте была опасна не только сама по себе (оступившись,
тут на каждом шагу можно было сорваться и свернуть  себе  шею),  она  была
опасна тем, что, раз за разом забирая все влево, можно было  легко  прийти
именно туда, где угрожала наибольшая опасность. Это была  ходьба  вслепую,
без всяких ориентиров, напролом, через  все  хребты  и  долины.  Это  была
ходьба на ощупь, когда полагаешься только на инстинкт и на компас - на это
безнадежное сочетание противоречивых импульсов.  Рой  так  устал  за  этот
ночной переход, что  сон  казался  ему  единственным,  чего  мог  пожелать
человек.  Ноги  у  него  подкашивались,  и  он  дорогой  ценой  платил  за
сомнительное преимущество оторваться  от  погони  максимум  на  пять-шесть
миль. Но сейчас это был для него единственный шанс, и он скользил и  падал
в темноте, упорно идя на запад, все еще не решаясь свернуть на юг, все еще
ожидая снегопада, который должен ведь когда-нибудь начаться.
   Четыре мили оказались ему не по силам, и, не пройдя и трех миль, он уже
свалил свой тюк на снег и потянул из него спальный мешок, решив, что утром
не сделает ни  шагу.  Пусть  его  приходит,  инспектор.  Будь  что  будет.
Побарахтался  и  хватит.  Легко  желать  убежища  Сент-Эллена,  когда  оно
достижимо, но теперь он на это уже неспособен. Слишком  дорогая  плата  за
позор, который его ожидает.  Нет,  хватит!  И  он  разрешил  себе  великую
роскошь: больше не надо будет думать о Сент-Эллене, встречаться с Энди, не
придется претерпеть все то горькое и  мучительное,  что  уготовано  ему  в
конце этого пути. Завтра инспектор может пожаловать и взять его; завтра он
готов принять все: бремя жизни, поражение,  которое  ее  облегчает,  и  ее
конец.
   Последним усилием он развернул спальный  мешок  и,  едва  забравшись  в
него, уже спал в предельном изнеможении.



15

   Снег пошел рано утром, когда Рой еще спал,  и  снег  не  разбудил  его.
Снегом занесло его спальный мешок, его выпростанные руки, даже лицо и  всю
голову, а  ом  все  спал,  пока  не  забрезжил  серый  рассвет.  Тогда  он
приподнялся в снегу и сел.
   - Иди, снег, иди! - закричал он. И еще раз, и еще.
   Он стряхнул снег с кепки и сапог, которые служили  ему  изголовьем,  и,
надев их, уже готов был в путь. Короткие ноги его готовы были притаптывать
снег, все его тело готово к переходу, который должен был  раз  и  навсегда
отрезать его от погони. Он не стал терять времени на  еду.  Пожевал  кусок
жареного зайца, взвалил свой занесенный снегом тюк на  спину,  высморкался
прямо в снег и сразу стал на лыжи.
   Рой знал, что еще далеко не избежал опасности. Спал он долго, и патрули
могли быть у него за плечами,  достаточно  близко,  чтобы  обнаружить  его
следы до того, как их запорошит легким снежком.
   На первый хребет он поднимался очень осторожно, озабоченный тем,  чтобы
определиться на местности после ночного марша вслепую. Свои наблюдения  он
делал под прикрытием березовой поросли, и  сердце  его  радовала  снеговая
дымка, свеже-белая пелена на холмах и скатах, низкое тяжелое небо, неясный
и мглистый горизонт.
   - Ну, где же вы, охотнички? - в восторге воскликнул он.
   Ему хотелось кричать им: ау, где вы? Куда  девался  весь  ваш  закон  и
порядок! Четыре человека, и все их полевые бинокли, и богатое  снаряжение,
и провиант - все это теперь ровно  ничего  не  стоило.  Единственное,  что
могло теперь найти и затравить его, был самолет, но в такую погоду  и  это
было маловероятно, в такую погоду он мог не бояться, что его заметят, будь
то с неба или с земли. Самая подходящая погода для  лисы,  говорил  он,  и
лиса заметет следы.
   Теперь он точно знал, что ему делать. Он повернул прямо на восток,  идя
параллельно курсу, который держал до сих пор. Он знал, что патрули  обыщут
весь тот район, где потеряют его след, но разве придет в голову этим людям
возвращаться обратно, чтобы ловить его у себя за спиной? Он это знал и  на
это рассчитывал и продолжал запутывать след,  идя  прямо  на  восток,  без
всякого намека на южное направление. Он шел так все утро, его возрожденная
энергия  пренебрегала  усталостью  ног,  лыжи  были   словно   крылья   на
окоченевших холодных ступнях. Он шел с предельной быстротой  до  тех  пор,
пока не почувствовал, что его надежно защищает снег  -  все  усиливающийся
снегопад, который заносил его след, как только сходила с него лыжа. Теперь
можно было поворачивать на юг, и вскоре после полудня  он  слегка  изменил
направление. Он все больше отклонялся  на  юг,  изыскивая  самые  выгодные
скосы по приглянувшимся ему холмам.
   Теперь он действительно торопился, потому что знал, куда идет, и  хотел
использовать все шансы. Он по возможности спрямлял дорогу, двигаясь  и  по
открытой местности, что позволяла плохая видимость. Он знал, что оторвался
от  преследователей,  и  спокойно  пошел  напрямик  по  замерзшему  ручью,
рассчитывая попасть на озеро и  дальше  на  кратчайшую  дорогу  к  далеким
хребтам Муск-о-ги. Путь по ручью был крутой, но это было  лишь  добавочной
проверкой его умения ходить на  лыжах,  одним  из  тех  мелких  испытаний,
которые только подбадривали его. Тяжесть тюка пригибала его к земле, но он
не упал и не сбавил хода.
   Ручей уже расширялся перед впадением в озеро, и он видел  по  характеру
его устья, что весной это полноводный, бурный поток.  Хотя  это  и  должно
было предостеречь его, он все-таки продолжал идти прямо по ручью в  озеро.
Слишком поздно заметил он полынью на отмели, куда впадала под углом другая
замерзшая речка. В то же  мгновение  он  почувствовал,  что  лед  под  ним
подается. Когда лед треснул, он еще пытался свернуть, но  понял,  что  все
напрасно: лед раскололся и поглотил его. С  перехваченным  вскриком  он  с
размаха ударился о закраину и почувствовал, как холодом сжало ему голову.
   Опускаясь  на  дно,  он  понял,  что  не  выплывет,  если   не   сможет
освободиться от тюка. Изо всех сил стараясь достать  нож,  он  барахтался,
чувствуя, как ледяная вода охватывает все его тело,  плотно  окутывая  его
цепенящим холодом. Достать нож не удавалось, не было времени. Он  выпустил
из рук ружье, и это было сейчас его единственным  сознательным  поступком,
хотя он и знал, какой это смертельный  грех.  Хохот  товарищей  звероловов
звучал в его ушах, когда он наконец пробил головой ледяную пленку и  шумно
выдохнул воздух из легких.
   Он держался за лед и соображал, как бы ему выбраться из воды с тюком за
плечами и с лыжами на ногах. Пожертвовав  ружьем,  он  не  расположен  был
жертвовать еще и мехами. Медлить было опасно, но он  тщательно  исследовал
крепость ледяной кромки. Потом повернулся к ней спиной, чтобы тюк пришелся
на лед, и высвободил руки.  Отпихнув  тюк  подальше  от  полыньи,  он  сам
выкатился на лед, словно мокрый тюлень на лыжах. Лежа плашмя  и  осторожно
подталкивая перед собой свой тюк, он ползком добрался  до  крепкого  льда.
Тогда он достал топор и, оставив  тюк  на  берегу,  бросился  к  ближайшим
деревьям. Ему было так холодно, что, казалось,  ноги  вот-вот  хрустнут  и
отломятся. Все тело его сотрясала сокрушительная дрожь.
   Восьми таких минут было достаточно, чтобы убить человека, и  Рой  знал,
что бежать далеко некогда. Он сразу  приглядел  среди  деревьев  наилучшее
топливо, старый  дуплистый  пень,  сухой  и  трухлявый.  Он  прихватил  на
растопку сухой  пихтовый  сук,  онемевшими  руками  подтащил  его  к  пню,
расколол и расщепил пень и зажег пихтовый сук восковой  спичкой  из  своей
водонепроницаемой  спичечницы.  Пихта  мигом  занялась,  смола  вспыхнула,
брызнула во все  стороны,  и  пень  сразу  охватило  пламенем.  Рой  стоял
вплотную к огню, срывая с себя платье, и чувствовал, как пламя  лижет  его
лицо. Когда обгорел сук, пламя опало, но  теперь  стал  жарко  разгораться
пень, и Рой стоял, протянув  к  нему  руки.  Одна  рука  оттаяла,  он  еще
подколол горящий пень, и, когда огонь вспыхнул сильнее, он увидел, что  на
руках у него горят волосы. Тепла он почти  не  ощущал,  но  услышал  запах
горелого мяса и тогда взглянул на ноги, которые были почти в  самом  огне.
Жир выступил на коже и стекал по икрам,  пузырясь  и  шипя,  как  сало  на
вертеле. Он поспешно отступил и повернулся к огню спиной.
   Он знал, что искалечил себе ноги. Было непростительной глупостью стоять
так близко к огню, но возвращенное  тепло  стоило  этого.  Он  нагнулся  и
покатал платье по снегу, чтобы выжать из него хоть немного влаги, а потом,
выпрямившись и стоя нагой на снегу, захохотал:
   - Вот поглядел бы на меня сейчас инспектор! - И добавил, следя за  тем,
как подымается от огня струйка дыма: - Ох, этот инспектор!
   Инспектор и его патрульные, по всей вероятности, заметят  этот  дым,  и
Рой  знал,  что  опять  потеряно  его  главное  преимущество.  Он  не  мог
торопиться, потому что ему надо было время, чтобы оттаяло тело  и  платье.
Он рассчитал, что на это уйдет оставшийся час дневного света и  вся  ночь,
но что выходить надо очень рано.
   Пока еще было светло, он нагишом  сделал  несколько  коротких  вылазок,
чтобы набрать топлива и подтащить тюк. Вода не прошла внутрь мешка, и  там
нашлись сухие носки, сух был и спальный мешок. Он залез в него,  устроился
возле самого огня и спал урывками, то и дело подбрасывая дров в огонь.
   Еще до света он собрался и  вышел.  Теперь  по  мягкому  снегу  он  шел
упорно, но медленно. Трудный путь, хмурый, медленный  и  тяжкий.  Снегопад
прекратился, и патрулям теперь легко  было  выследить  его  от  места  его
ночевки, но он упрямо и угрюмо брел к ближайшей  хижине  Муск-о-ги.  Если,
несмотря на ободранные, покрытые волдырями ноги,  залубеневшее  тело,  все
возрастающий голод и изнурение, он все-таки сможет идти  -  тогда  он,  по
крайней мере, выживет. Теперь его мало трогало, изловят  его  патрули  или
нет. Ему нужны были тепло и кров. Ему  нужно  было  человечье  убежище  от
свирепого неистовства природы.



16

   Почти теряя сознание от слабости, он уже  начинал  думать,  что  пришел
конец, как вдруг увидел на  тропе  Индейца  Боба.  Появление  индейца  его
изумило, как изумило бы все знакомое, потому что весь мир как бы отошел от
него после трех дней полумеханического скольжения по снегу  и  утаптывания
снега.  Сознание  почти  вытеснено  было  мучительным  однообразием  этого
вынужденного продвижения вперед шаг за шагом, день за днем.  Но  появление
Индейца Боба на тропе было настолько реально, что влекло для него  возврат
и других реальностей, в том числе и  собственного  изнурения  и  отчаяния.
Попробовав остановить свои вспухшие глаза на высокой  фигуре  Индейца,  он
чуть не упал.
   - Я и думал, что это ты, - сказал ему Боб.
   Рой едва слышал его слова.
   - Хэлло, Боб! - сказал он и зашатался на своих лыжах. Тюк пригибал  его
к земле, разламывал ему спину.
   Боб не уверен был, не пьян ли Рой. Рой выглядел, как пьяный.
   - Что с тобою, Рой? - спросил Боб. - Тебе нехорошо?
   - Да, да, Боб. Да, да.  Знаешь,  провалился  под  лед.  Несколько  дней
назад. А тут далеко до хижины на Четырех Озерах?
   - Всего несколько миль, - сказал Боб и приподнял тюк Роя. - Высвобождай
руки, - сказал он, - и иди за мной.
   Рой послушался, и, когда груз был  снят  с  его  плеч,  ему  стало  еще
труднее держаться на ногах. Теперь в этом почти не было смысла.
   - Пойдем, Рой, - говорил Боб. - Не отставай!
   - Так иди, - сказал он Бобу. - Иди, а то я упаду и умру.
   Индеец взвалил за спину его огромный тюк  и  стал  прокладывать  тропу,
сначала медленно, но потом все убыстряя  шаг.  Когда  Рой  падал,  Боб  не
поднимал его, а только дожидался, чтобы он сам поднялся на ноги, зная, что
малейшая помощь может д