,  ей-богу,  это  неправда.  Вот что  с  нами
происходит. Теперь ты понял, в чем дело.
     - Пожалуй, не совсем,- сказал я.
     Скотт мгновенно превратился в школьного учителя, бьющегося  над тупицей
учеником. Он любил эту роль и играл ее мастерски.
     - Постой-ка... Сколько тебе годиков, Кит?
     - Девятнадцать и два месяца.
     - Да что ты  говоришь? Нет, ты серьезно? Тогда я, очевидно,  должен все
тебе  объяснить,  это  будет нечто  вроде  краткого  урока монгольского  или
санскритского языка, иначе ты  никогда ничего не поймешь. В девятнадцать лет
и два месяца ты еще  просто не способен понять,  о  чем я говорю. Погоди-ка.
Значит, вот  что  я  тебе скажу. Если  к  тебе приходит успех,  если ты  его
действительно   заслужил,  как  Эрнест  и   я,   то  с   одной   собственной
индивидуальностью  жизнь  у  тебя  будет желтенькая.  Ты должен  заслониться
спасительными копиями самого себя, сделать их  наспех из того, что  найдется
под рукой - алкоголь, биржевые спекуляции,  свары, вульгарность, истребление
птиц,  женщины, ложь. Все что угодно,  лишь бы спрятать то единственное, что
есть только у тебя и  больше ни у кого. Во всяком случае, ты должен считать,
что  это  так.  Имей  в виду, Кит, если ты позволишь лапать свое "я", ты его
погубишь.  Ты  должен всегда  держать  в тайне свои внутренние возможности и
прятать их от подлых глаз и наглых пальцев.- Скотт встал с диванчика и повел
меня вниз по крутым ступенькам.- Беда только в том,- продолжал он,- что наша
защитная маскировка  берет  над нами  верх.  Эрнест  действительно  похож на
профессионального  боксера, он  и разговаривает,  как боксер, а я становлюсь
похожим на пьянчугу. Ты посмотри на  мои  глаза! И хотя  Эрнест гораздо хуже
меня,  дело кончится  для нас обоих чем-то дьявольски  скверным,  если мы не
прекратим все это.
     Мы  сошли  в   небольшой  вестибюль,  и  Скотт   вдруг   остановился  в
нерешительности, будто ему  не  хотелось  выходить  на  эту залитую  солнцем
парижскую улочку. Он  повел носом, принюхиваясь к воздуху. По правде говоря,
мне думается, что  Скотту всегда нужно  было внутренне собраться  перед тем,
как выйти на любую улицу при дневном свете, особенно на парижскую.
     - Знаешь, что сейчас делают в  рыбной  лавке через  два  дома отсюда? -
спросил он меня, стоя в подъезде.
     - Нет, не знаю.
     -  Там  моют   парафином   кафельный  пол,  попробуй-ка   нюхнуть  этой
французской смеси бензина и мидий, и  устриц, и селедки; Эрнест говорит, что
этот  запах напоминает  ему поле  боя,  где разлагаются трупы. Ну, во всяком
случае, теперь тебе понятно, почему мы затеяли эту поездку,- сказал он.
     Я на секунду задумался, потому  что боялся сказать что-нибудь не то. По
правде  говоря,  я  был  уверен, что  скажу какую-нибудь  глупость и  попаду
впросак, но я на совесть постарался уразуметь, в чем тут дело, и мне удалось
сообразить, что тут чего-то не хватает.
     - Я не совсем понимаю, какая тут связь,- сказал я.
     - Так  найди  же ее, черт  побери! - раздраженно воскликнул Скотт.-  Ты
вроде Эрнеста. У тебя уже журналистский склад ума. Ты хочешь, чтобы все тебе
разжевали и в рот положили?
     - Ну допустим, а что? - вызывающе спросил я.
     - Ну ладно, ладно,- мирно сказал Скотт; он легко раздражался, но быстро
прощал.-  Но  это же так очевидно. Если нам  обоим  грозит  опасность  стать
обманщиками  - значит, ясно, что нам пора  поискать чего-нибудь получше. Это
ты хоть понимаешь?
     - Да, но почему вы мне раньше не объяснили?
     Скотт засмеялся.
     -  Ну ты  молодчина,  Кит. У  тебя  буквоедский склад ума,- сказал он.-
Только ты не очень-то ему поддавайся. Ясно  как божий день, что  эта поездка
даст  тебе превосходнейший жизненный  опыт.  Пройдут годы, а  ты  все будешь
вспоминать о ней и поражаться,  как тебе повезло. Уж поверь мне, ты всю свою
жизнь будешь считать, что вот тогда-то  в  тебе и зародился интеллект. Я мог
бы назвать полсотни человек, которые дали бы отсечь себе левую руку, лишь бы
оказаться на твоем месте.
     В то время у меня еще не было оснований верить ему, хотя к концу нашего
путешествия я, конечно, убедился, что он был прав.
     А сейчас мы  ринулись на улицу, которую  Скотт превратил в воображаемый
рубеж.
     - О черт! - сказал он, когда в глаза нам ударил дневной свет.
     По-моему, Скотту было  ненавистно все, что  находилось  на этой улочке.
Вероятно, ни он, ни я еще не приспособились к невидимой панораме французской
культуры, которая всегда простирается  перед  вами на любой парижской улице.
Скотт указал на противоположную сторону улицы Монж, где на черной мостовой у
тротуара стоял маленький тупорылый "фиат".
     - Ты умеешь водить вот это?
     - А какое там переключение скоростей? - спросил я.
     - Почем я знаю? - сказал он, сходя на мостовую.- Я только вчера одолжил
его у племянницы Джеральда Мерфи.
     -  Я давно не садился  за руль,-  сказал  я;  больше  всего  мне сейчас
хотелось  отделаться от него и  от всей этой затеи.-  Вряд  ли я смогу вести
машину.
     Но не так-то легко было отделаться от Скотта.
     - Водить хуже нас  ты просто не сможешь,- сказал он.- Эрнест еле ползет
по городу, как  шофер-итальянец  на  машине  "скорой помощи",  а я езжу, как
трамвай, прямо посреди улицы, и все, что возникает на моем пути, бросается в
обе стороны.
     - Право же, я вряд ли могу вам пригодиться,- настаивал я.
     Скотт  опустил мне  на  плечо свою  твердую, властную руку, и когда его
ладонь пришлепнула  ватную  подбивку на моем плече, в  воздухе снова повеяло
нафталином.
     - Ты непременно должен почаще произносить такие слова, как  "право же",
или "ужасно", или "чудовищно". Только англичане употребляют  их правильно, а
ведь это же отличные слова.
     Я передернул плечом.
     - И  не  смей  пожимать  плечами,- неожиданно строго,  тоном  школьного
учителя  сказал  Скотт.- Пожимать  плечами -  это значит  признаться в своем
провале, а ты еще ни  разу не успел провалиться. По правде говоря...-  Скотт
остановился посреди мостовой.- По правде говоря, я только  сейчас сообразил,
почему  нам нужен  именно  ты,  Кит.  Ты сейчас точно такое существо, какими
когда-то были мы. И ты будешь  служить  нам постоянным  напоминанием  о том,
какими мы  были на заре  жизни, когда наши ранимые  души то и  дело истекали
кровью.  Я взываю  к твоей юности и к твоей чистоте, Кит.  То есть, конечно,
если ты не возражаешь.
     При чем тут  моя юность и  моя чистота? И что я мог  возразить на  этот
дурацкий довод?
     Впрочем,  Скотт  уже не  обращал  на меня внимания. Он взял с переднего
сиденья  маленькую шляпку вроде колпачка,  должно  быть  забытую племянницей
Джеральда Мерфи.
     - Нет.  Дело  серьезное, Кит. Это будет большое испытание для Эрнеста и
для  меня.-  Скотт  крутил  на  пальце  шляпку.-  Если  дружба  Хемингуэя  и
Фицджеральда сможет выдержать обиды, которые,  по всей вероятности, мы будем
наносить друг другу во время поездки, так она, черт ее возьми, будет длиться
вечно.  Лично  я  глубоко  в  это верю.  Глубоко! Но тут есть одна закавыка.
Понимаешь, это  все-таки  просто  авантюра,  и,  быть может, мы, как  Сизиф,
вкатим на гору камень, только  и всего. Быть может, Эрнест плюнет на все это
еще до того, как мы начнем, или на полпути к Фужеру.
     - И что тогда будет? - спросил я.
     Скотт  небрежно  прислонился  к  "фиату",  словно  убедившись,  что  он
заинтересовал, даже заворожил меня, к чему он, собственно, и стремился.
     - А мы просто сгинем к чертям собачьим,- сказал он.-  Мы превратимся  в
полулюдей-полузверей  и,  стало  быть,  окончательно утопим  наши  угасающие
таланты в  отвратительном месиве из боя быков  и алкоголя.  Так  что видишь,
Кит, все, что произойдет в этой поездке, повлияет на нашу остальную жизнь.
     Я, в душе язычник, воспитывался на Гомере и Катулле (Вергилия я терпеть
не  мог) и хотя был зеленым  юнцом и ничего  кроме  своей  глухомани еще  не
видел, я искренне верил во  все героические дерзания, которые заставляют нас
жить или умирать, и потому я понимал, о чем говорит Скотт.
     Но  впервые  в  жизни  я  столкнулся  с  людьми,   которые  добровольно
подвергали себя такому испытанию.
     - Ну так как? - спросил он.- Ты едешь или нет?
     Скотт решительно мне нравился. Я уже восхищался им  и, несмотря на свою
осторожность, доверял ему. И  хотя я понимал,  что связываюсь с  двумя очень
своенравными и деспотичными людьми, я  знал, что  должен принять приглашение
Скотта.
     - Еду,- сказал я.
     -  Я  так  и думал,-  сказал  Скотт.- Я  догадался  по тому, как ты  то
бледнел, то  краснел.  Только  ты берегись,  Кит,-  у нас  с  Эрнестом  есть
склонность всаживать людям нож в спину.
     Я,  разумеется,  не  поверил  ему,  хоть  и  догадался,  что  он  хочет
предупредить  меня  о том, что  мне  не  избежать унижений и мною, вероятно,
будут помыкать, как рабом,  и все же  я знал, что как-нибудь вынесу все это,
если  буду помалкивать и не позволю  своим  спутникам проникнуть  сквозь мою
слишком тонкую кожу.

Глава 2

     Хотя потом в моей жизни  происходило кое-что и похуже, мне кажется, что
тот первый  день был как бы подготовкой к дальнейшему, потому что  с  самого
начала Скотт  и Хемингуэй, образно говоря,  пытались  вцепиться друг другу в
горло. В тот же день они затеяли спор, и я получил некоторое представление о
том, что ожидает меня и их во время этой поездки.
     Мы  выехали из  Парижа по  старой мощеной дороге, идущей  вдоль правого
берега  Сены, потом возле  Сен-Клу переехали на левый берег и  направились в
сторону Севра,  Дре и  Алансона. Я  сидел на заднем сиденье "фиата", набитом
конским волосом  и  очень  жестком.  Хемингуэй,  натянув  берет  на уши, вел
машину, а элегантный  Скотт на  каждом углу подсказывал ему, как ехать, пока
Хемингуэй не предложил ему либо заткнуться, либо немедленно выйти из машины.
На Скотта  его  слова  не произвели ни  малейшего впечатления. Он  продолжал
давать  ему указания. Где-то между  одиннадцатью,  когда я пошел  за  своими
вещами, и  той минутой, когда мы двинулись в путь. Скотт успел выпить джину,
отчего стал задиристым, но в конце концов Хемингуэю удалось унять его.
     -  Ты  пьян,  Скотти,  так  что лучше помолчи  и не  мешай  мне крутить
баранку.
     Скотт обиделся  и некоторое  время  сидел  надувшись.  Потом  лицо  его
прояснилось и вкрадчивым голосом он сказал:
     - А ведь Клемансо был...
     Он  не успел докончить.  Хемингуэй рванул  тормоз. Я стукнулся о спинку
переднего сиденья, а Скотт, сидевший впереди, слетел на пол.
     - Я выхожу,- сказал Хемингуэй.
     - Эрнест! Эрнест!  - Скотт,  извернувшись,  приподнялся с пола и сел на
свое место.- Что с тобой?
     - Ты пьян,- гневно крикнул Хемингуэй.
     - Ничего подобного,- негодующе возразил Скотт.
     - Тогда не заводи про Клемансо.
     - Но ты же клемансист, черт возьми, ты же им восхищаешься...
     - Ты прекратишь или мне тебя высадить?
     - Ну ладно,  ладно,- сказал Скотт.-  Я не буду говорить о  твоем слепом
обожании Клемансо, если ты  перестанешь  твердить, что я пьян, когда я вовсе
не пьян и ты это знаешь.
     - Ох, ради бога, Скотти!
     Скотт  поднял руку  в знак  того,  что все  кончено. И  вдруг, к  моему
изумлению, он  повалился на бок,  будто  по  приказу  гипнотизера,  и  через
несколько секунд уже крепко спал.
     Хемингуэй вздохнул и включил газ.
     - Ну как ты, мальчуган, ничего? - спросил он не оборачиваясь.
     - Пока да,- ответил я.
     - Похоже, что эта  поездка  принесет тебе мало радости,- угрю мо сказал
Хемингуэй.- Хочешь выйти сейчас?
     - Да нет, все в порядке,- сказал я.
     - Если хочешь  выйти на следующей автобусной остановке, со Скотти я это
улажу.
     - Нет. Все обойдется.
     -  Ну  как тебе угодно,- сказал он,  пожав  плечами.-  Но когда  Скотти
просто  пьян,  а не мертвецки  пьян, он  говорит  и  делает такое, что  тебе
захочется вышибить из него дух.
     Я сказал Хемингуэю, что сумею совладать с собой.
     - Ладно. Только не пускай в ход кулаки, что бы он ни сделал. Понятно?
     - Да, да. Я понял.
     Вот  в  таком  духе  началась  и,  очевидно,  будет  продолжаться  наша
экспедиция.
     Через полчаса  Скотт проснулся, и они снова стали ссориться  -  на этот
раз из-за  маршрута, из-за  того,  где  мы  будем обедать,  сколько  следует
заказать  вина,  кто  был лучшим защитником в команде "Нотр-Дам"  до войны и
почему американцы всегда  возмущаются,  если  их надувают  в  Европе,  когда
надувательство  -  это  неотъемлемая  часть  европейской культуры  и  вполне
естественное  явление  в  американской  политике, а  для  европейца надувать
американцев это все равно что надувать городские власти.
     Потом они разругались из-за маршрута, который составил Скотт. Хемингуэя
беспокоило первое свидание с "этими Мерфи".
     -  Мы   условились  встретиться  и  позавтракать   вместе  в  старинном
ресторанчике  "Chapeau   Gris"  в  Версале,-   сказал   Скотт.-  И  Джеральд
постарается подъехать вовремя, так что не беспокойся.
     О Джеральде Мерфи мне тогда было известно только то, что его племянница
одолжила  Скотту  "фиат". Теперь-то  я знаю,  что в то время они служили для
Скотта прообразом Дайверов  в романе  "Ночь  нежна", но это уже другая тема.
Подлинные Мерфи выехали из Парижа на  два дня раньше нас  в своей туристской
"изотте", прихватив Зельду Фицджеральд, Хедли (жену Хемингуэя) и молоденькую
англичанку по имени Бо.
     -   И   ты  думаешь,  что  хоть  кто-нибудь  из  этой  компании   будет
придерживаться расписания, да? -  сказал Хемингуэй, когда Скотт протянул ему
свой аккуратно напечатанный на машинке график.
     - Но это очень логичный план, и очень легко ему следовать.
     - Господи  боже  мой, Скотти. С  четырьмя-то женщинами? И  с  безумными
представлениями Зельды о путешествиях?
     - Она не безумнее других,- возмущенно сказал Скотт.
     Мы уже сидели на маленькой закрытой веранде ресторанчика "Chapeau Gris"
в  Версале, и  Хемингуэй  прищелкивал  большим  и  указательным  пальцами  -
кажется, так он делал всегда, когда его раздражал Скотт.
     - Ну  в своем она  уме или  нет,-  сказал он,-  но  Зельда уговорит  их
свернуть  в  сторону,   чтобы   полюбоваться   Байе.   Или   завезет   в  те
швейцарско-нормандские деревушки посмотреть на чернооких коров в очках.
     - Зельда ненавидит коров,- сказал Скотт.
     - Она ненавидит порядок и здравый смысл, Скотти. Она не станет сидеть в
этой   огромной   "изотте",  крепко   сжимая   в  прелестных   ручках   твое
аккуратненькое расписание.
     -  Спорим,  хочешь? На деньги? - спросил  Скотт.-  Ну давай, Хемингуэй!
Сколько у тебя там на счету в банке?
     Хемингуэй  взглянул на меня так,  словно ему. - впервые!  - захотелось,
чтобы я хоть что-нибудь сказал и положил конец этому разговору.
     - Никогда не наживаюсь на трагедиях,- сказал он,- так что брось это.
     - Что бросить? Что я должен бросить?
     - Да этот дурацкий спор.
     Когда Фицджеральду  случалось  выйти из  себя,  он,  как и я, заливался
краской, и сейчас казалось, будто и лицо его раздулось от негодования.  Даже
его зеленые колючие глаза  стали выпуклее, и в них стояли слезы. Алкогольные
слезы или трагические - я не  мог понять. Но  вспышка  внезапно угасла, лицо
сразу осунулось, и вид у Скотта стал такой несчастный, что я решил  рискнуть
и вмешаться, чтобы прекратить ссору.
     Но Скотт заговорил сам:
     -  Ты прав, Эрнест,  совершенно, абсолютно прав. Во всяком случае  я не
намерен ссориться с тобой из-за Зельды. Что угодно, только не это.
     - Она больна, Скотти. Вот и все, что я сказал.
     - Я не желаю больше слышать об этом,- крикнул Фицджеральд.
     Хемингуэй с беспокойством оглядел почти пустой ресторан.
     - Ладно,  ладно,-  добродушно  сказал  он.- Здесь  их нет, а  я  сказал
только, что нечего надеяться, что мы увидим их в Лизье или в этом, как его,-
ну, где мы условились встретиться с этим цирком на колесах.
     - В Дре. Мы встретимся с ними в Дре.
     - Ладно. В Дре. Дай-то боже.
     -  Они будут там,-  сказал Скотт и,  вставая из-за стола,  командирским
тоном добавил: - Заплатишь по счету, Кит.
     Это было для меня неожиданностью.
     - А сколько? - спросил я.
     - О господи, и что вы с Эрнестом подымаете суматоху, когда речь заходит
о деньгах! Вот,- сказал он, вынув  из пиджачного кармана пухлую пачку  мятых
французских  франков,  и бросил ее  на стол передо  мной.- Расплатись. Сдачу
можешь оставить себе.
     Я был уязвлен и уже собирался произнести какие-то дурацкие слова вроде:
"Мне ваших денег  не надо" или: "Я вам не  лакей". Но Хемингуэй вовремя спас
меня. Он нагнулся над столом и сгреб мятые бумажки.
     - Я сам заплачу,- сказал он,- а сдачу возьму себе.
     - Ты видишь,- сказал Скотт,- видишь, как Хемингуэй умеет заграбастывать
деньги, любые деньги, какие попадутся под руку. Даже мелочь, даже медяки. Ты
видел, да?
     Скотт ожидал,  что  один  из  нас  запротестует или  согласится,  но мы
молчали.
     - Эрнест  становится скаредом  потому, что  женился на богатой женщине,
которая вот уже сколько лет его содержит.
     - Скотти, прекрати.
     - А ты не оскорбляй Зельду,- ответил Скотт.
     - Господи Иисусе, я  думал, мы с этим покончили,- простонал Хемингуэй и
швырнул деньги на стол.- Мстительный подонок, вот  ты кто,- сказал он Скотту
и вышел.
     Скотт поглядел ему вслед и засмеялся.
     - Ты знаешь,  Хемингуэй ненавидит свою мать,- сказал он.-  Он просто ее
не выносит. Вот почему он всегда такой сварливый застолом и уходит злой. Это
от нее  он  унаследовал  такие  огромные ножищи. Ты  заметил,  какая  у него
походка? - Скотт наслаждался, создавая образ своего приятеля, от него разило
джином, он смотрел на меня в упор,  а  я весь обратился в слух.- На войне он
был  дьявольски  храбрым. У  него  в  ногах  застряло  две  тысячи  осколков
шрапнели.  Он  был дьявольски храбр.- И, встав из-за стола, он сузил глаза и
прошептал  мне: -  Эрнест весь прострелен  на  войне. Вот почему  с  ним так
трудно ладить.
     Скотту казалось это  очень забавным,  и он пошел  вслед  за Хемингуэем,
оставив  меня   расплачиваться  по  счету,   и   это  уже  не  казалось  мне
оскорбительным, потому что я  начал  понимать  их язык и манеру говорить  на
нем. Но, пожалуй, мало надежды  на то, что  их дружба сможет долго выдержать
такие перепалки.
     У  меня отлегло от сердца, когда в Дре перед небольшим камен ным "Hotel
de France" я увидел машину Мерфи,  длинную  зеленую "изотту". Я взглянул  на
эту  великолепную  машину и  почувствовал,  что все  дальнейшее  будет мне в
тягость.  "Изотта"  рассказала  мне   все  о  Мерфи.  Машина  была  большая,
сверкающая,  богатая,  красивая, быстрая, надменная и мощная. Один взгляд на
нее  -  и  я засомневался,  смогу ли  я  найти общий  язык с этими  богатыми
американцами и с их богатыми женами - и с девушкой-англичанкой по имени Бо.
     - На этот раз  ты проиграл  пари,- торжествующе сказал Скотт Хемингуэю,
когда наш "фиат" остановился перед отелем.- Они прибыли точно по расписанию.
     - Ладно. Машина-то здесь.- сказал Хемингуэй.- Но я все равно не поверю,
пока сам их не увижу.
     Выключив тоненько стрекочущий мотор  "фиата", Хемингуэй еще с минуту не
вставал с  сиденья, словно стараясь преодолеть неохоту идти в отель. А Скотт
выскочил  из  "фиата" и  вприпрыжку направился к дверям,  спуская засученные
рукава шелковой рубашки и помахивая  изящной черной  тросточкой,  которую он
всю дорогу, сидя на переднем сиденье, держал в руках.
     - Будь поосторожнее  с Зельдой, мальчуган,- сказал  Хемингуэй, когда мы
остались вдвоем в машине.
     - А что, она действительно ненормальная?
     - Когда  Зельда была  еще маленькая, ее ударила молния в задницу,- сухо
сказал Хемингуэй.- И, по-моему, она так и не оправилась.
     - Может, мне лучше пойти в другой отель? - сказал я.