- Бедные дети,- запричитала она.- Бедная, милая Бо. Мотылек в пламени.
     Потом  она  села  повыше, сбросила  туфли, уткнулась локтями  в колени,
острым подбородком в ладони.
     - Ты  не  знаешь, не знаешь,- задумчиво протянула  она, раскачиваясь по
своему обыкновению,- как вы оба были прелестны, безупречны, совершенны. Даже
когда вы стояли  ярдов на  пятьдесят  друг  от друга, далеко-далеко друг  от
друга,  мы  всегда  смотрели на тебя  и на  Бо так,  будто сами мы -  только
призраки и это вам принадлежат наши  истинные тела.  А ты ничего не замечал,
да?
     - Нет, не замечал.
     -  Ты  признавался  Бо  в  любви?  -  спросила  она  резковатым  своим,
вибрирующим голосом, по-южному растягивая слова.
     - Нет, никогда.
     - Господи, почему же?
     Я ей ничего не ответил.
     -  Тогда берегись,- сказала она.- Если ты правда любил Бо, память о ней
будет  вечно  преследовать  тебя,  и  мучить, и  портить  твои  отношения  с
женщинами,  так  что   берегись.  Вдруг  "ласк  неизведанных  упрямый  образ
заполонит вполне воображенье...". А  в твоем возрасте это ужасно.- Она снова
пристально  в  меня  вгляделась.-  Понял,  что  я пытаюсь  втолковать тебе в
глупых, бесплотных словах Шелли?
     - Да. Но вы зря беспокоитесь.
     - Не зарекайся,- отрезала она.-  Вот, например,  сможешь ты забыть Бо и
нас всех к концу той недели?
     - Вряд ли...
     -  А надо бы. Забудь нас  всех вместе  взятых,  Кит. Особенно  Скотта и
Эрнеста.-  Она ударила  по кровати кулачком.- Не попадайся к ним на  удочку,
хватит, если сам себе не желаешь зла.
     - Почему?
     - Потому что они так  по-идиотски  поглощены собой, что лучше держаться
от них подальше.  Они одержимы собой и друг другом. Помешаны на  драке.  Они
гладиаторы  в  кровавой  битве,  и  победит  непременно  Эрнест.  Он  всегда
побеждает.
     Зельда  иногда подводила глаза  черным, и  она  щурилась, как  кошечка,
играя в эти свои поэтические игры. И сейчас она тоже щурилась.
     - Мы тебе не компания, Кит, ведь ты пока еще ничего не утратил. Так что
пусть уж Скотт и Эрнест без тебя охотятся за собственным бессмертием.
     - А они продолжат поездку? - спросил я.
     - Не знаю.- И Зельда поднялась с моей  кровати.-  Да  и какое мне дело?
Толку все равно не будет.
     Зельда  поплыла к порогу  и,  уже  почти  скрывшись  за  дверью,  томно
помахала мне рукой в перчатке.
     -  Отправляйся домой,  Кит!  - крикнула она мне из коридора,  и хоть  я
отдавал должное искренности ее предостережений, я так  и  не  понял,  что же
намерены делать  дальше Скотт и Хемингуэй. Ответ  в некотором роде я получил
от самого Хемингуэя.
     Он уже захаживал  вместе  со Скоттом и Джеральдом Мерфи, когда я был  в
полузабытьи,  но один  пока не приходил. Бросит  мне  на постель спортивный,
охотничий  или  французский журнал,  скажет, что я молодцом.  А сам  ко  мне
присматривался, один раз подробно расспрашивал о моих повреждениях.  Три дня
после катастрофы я почти не  приходил в себя, и это его очень беспокоило, он
волновался   из-за  моего   сломанного  ребра,   синяка  под  глазом,  из-за
кровоподтеков, которые мешали мне двигаться и держали меня в постели.
     - Ну как  ты, детка?  - спросил он на  сей  раз, бросая  мне на постель
иллюстрированный номер "Лондон ньюс".- Тут тьма картинок.- Он ткнул в журнал
пальцем.-  Запомни,  если  хочешь  стать  газетчиком:   куда   больше  можно
почерпнуть  из  чужих  картин, чем из чужих  слов. Присмотрись как-нибудь  к
Брейгелю. Ну, как твоя голова?
     - Все в порядке,- сказал я и сел.- Меня в пятницу выписывают.
     - Да, так мне и старая мужичка сказала, йодом выпачканная.
     - Сестра Тереза?  - Я захохотал. Сестра Тереза, у которой  пальцы  были
выпачканы  йодом,  была не  столько  старая мужичка,  сколько  очень  старая
деревенская святая.
     -  Да.  Сестра  Тереза. Она как  будто  выскочила  из  "Кентерберийских
рассказов" Чосера. Толстая, снисходительная к грешникам.  Я сказал ей,  что,
судя по ее пальцам, она, видно, тайком курит до потери сознания, а она давай
хохотать, чуть чепчик с головы не свалился.
     - А я хуже  сострил,- сказал  я.- Как-то ей сказал:  о  такой монахине,
наверно,  мечтали  все  умирающие  солдаты,-  а  она  это  приняла  всерьез.
Всплакнула, взяла меня за руку и сказала: господи, может, и правда, может, и
правда.
     - Наверное, многого понавидалась,- ласково  сказал Хемингуэй.- Ну  вот,
детка, а я попрощаться зашел.
     До  сих  пор  я  точно  не  знал,  нужен   я  ему  или  нет.  Когда  мы
разговаривали,  я должен был просто все  выносить и слушать. Но сейчас, сидя
на некрашеной кровати  и глядя, как Хемингуэй сидит у  меня в ногах, я вдруг
понял,  что  ему хочется поговорить именно  со мной, излиться, что, может, я
ему и нужен.
     Я спросил, куда он собирается.
     - Обратно в Париж. А потом, наверное, в Нью-Йорк или в Барселону.
     Он запрокинул голову и посмотрел на меня сквозь усы, будто говоря: "Ну,
детка, я знаю, что у тебя на уме, уж выкладывай".
     И я выложил.
     - А как же Скотт? - спросил я.
     - Все в порядке,- оказал он.- При чем тут Скотт?
     - Что он говорит по этому поводу? Я думал, вы с ним еще не разобрались.
     -   Вылазка  окончена,  детка.  С   моей  стороны,  во  всяком  случае,
бесповоротно. А Скотт пусть как хочет. Но ему, по-моему, тоже уже все равно.
     - Но он мне говорил перед самой катастрофой, когда мы  валялись без сил
в  лесу,  что  вы  собираетесь  в Тур, там вроде  многое  связано  с Гюго  и
Бальзаком?
     - Я же сказал тебе, детка, тема исчерпана. И забудь про нее.
     - Он знает, что вы уезжаете?
     -  Нет,  и ради бога не говори ему ничего, пока я  не уеду. У  меня нет
никакой охоты заново объясняться со Скоттом Фицджеральдом. Это в  моей жизни
пройденный этап. Ну, а тебе-то хочется еще болтаться по дурацким французским
городишкам?
     - Нет. Не хочется.
     Хемингуэй откинулся на  неструганую спинку моей кровати и сказал, что я
многого в их затее не понял.
     - Понимаешь, ты на все смотрел затуманенными голубыми глазами Скотта, а
боже  избави тебя кончить, как Скотт. И я скажу тебе сейчас,  почему я  еду,
детка, и почему наша вылазка была с  самого  начала  обречена. Так вот, если
тебе  угодно  выслушать  правду,-  я   ведь  не  для  того  тут  сижу,  чтоб
преподносить тебе  отеческие наставления, пусть их тебе другие преподносят,-
я скажу тебе правду.
     Он на меня нападал. Я вспыхнул.
     - Не беспокойтесь,- натянуто сказал я.
     Хемингуэй ткнул меня локтем.
     -  Тебя когда-нибудь  еще подведет твоя красная физиономия, сказал он.-
Итак, я  хочу вбить в эту англосаксонскую башку, что мы со Скоттом пустились
в поход  из-за  ложных  посылок.  На  самом же  деле движущей пружиной  была
безумная  теория  Скотта  про  него  и  про  меня. Он  считает, что  оба  мы
прикидываемся и  заблуждаемся.  И  что мы  убьем  в  конце концов  истинного
Фицджеральда и великого  поэта Хемингуэя. Убьем  непониманием. Да, наверное,
он тебе уже все это излагал, и ты схватываешь, о чем речь.
     - Да, он мне говорил.
     Хемингуэй пожал плечами.
     - Ладно,- сказал он.- Но, видишь ли, детка, первые двадцать лет жизни -
самые лучшие годы; как бы тебя ни хлопнули, ты поднимаешься на ноги. А потом
уж оно потрудней. Надо  выискивать большущую стену, чтоб спрятаться  и  чтоб
никто тебя не тронул. Запомни.
     - Скотт мне объяснял...
     -  Знаю  я,  что  он  тебе  объяснял,- сказал Хемингуэй  грубо.- Слушай
дальше. Я отправился в эту поездку для того, чтоб спасти Скотта от пьянства.
Но  я  не могу  ни  в чем  убедить  идиота,  который  изо всех сил старается
затащить меня  в братство, просто  не существующее вне  войны и мифологии. И
положить  конец  его стараниям, спастись  от его  миссионерского  пыла можно
только  бегством. Вот я и  бегу. И не слушай, если  он начнет толковать тебе
другое.
     - Разве вам необходимо бежать? - спросил я. Я защищал интересы Скотта.
     - Другого выхода нет,- сказал Хемингуэй. Он терпеливо мне все объяснял,
втолковывал, чтоб я плохо про  него  не подумал.- Я не  желаю  больше видеть
этого  психа,- прибавил он с расстановкой.- Он никогда  не уймется.  От меня
ничего не зависит. Стоит мне оказаться рядом, он, даже еще не раскрывая рта,
уже берется меня  спасать от меня  самого. Но дудки,  я не дамся, чтоб Скотт
меня спасал  - ни от чего,  ни от кого, даже от меня. И не  думай, будто я с
легким сердцем  махнул  на  него  рукой. Просто  ты  влип со  стороны в нашу
печальную историю, вот я тебе  ее и  растолковываю,  хоть ты, наверное,  все
равно думаешь, что я его обидел.
     - Нет,- сказал я.- Но мне кажется, вы совершенно отрицаете дружбу.
     Хемингуэй вздохнул с покорностью, в нем неожиданной.
     - А  ведь  ты  прав,-  сказал  он.- Я не способен к  самопожертвованию,
верная дружба до  гробовой доски - не в моем духе. Я не могу  навьючивать на
себя такую большую ответственность до конца дней, а  Скотт, конечно, на меня
ее навьючил бы, опутал бы меня по рукам и по ногам, и потому я сбегаю.
     Хемингуэй встал.  Он сказал все,  что хотел  сказать, и выслушивать мои
соображения ему  было неинтересно.  Обычная  его манера. Но  вдруг  он  меня
удивил.
     - Ладно,  детка,- сказал он.- Ты,  кажется, хочешь что-то спросить, так
лучше выкладывай, чем терзаться, мучиться своей милой английской робостью.
     - Я вот думал насчет одной вещи,- решился я.
     - Валяй.
     - Это связано с Бо,- предупредил я.
     - Ну хорошо, что же связано с Бо?
     - Вы бы не уехали, если б Бо не погибла?
     - Думаю, не уехал бы,-  ответил он сразу. Потом  засмеялся. Точно бы не
уехал. Тут уж Скотт меня водил на поводу... Но почему  ты  задаешь мне такие
вопросы? Хочешь что-то сказать про Бо?
     - Нет. Не хочу.
     - Ничего, детка.  Ужасная вещь,  понимаю. Но истинная трагедия - Скотт.
Бо умерла - и  кончено.  А Скотт по-прежнему  проблема  для всякого, кому не
лень, и,  наверное, ему  оставался единственный выход -  отделаться от  этой
своей  истории с Зельдой и бежать к Бо. В  том-то вся и жалость. За беднягой
нужен  присмотр. Если  ты  мужчина  -  лучше будь с ним построже, но если ты
женщина -  тебе надо холить его, нежить, заботиться о нем. А Зельда не умеет
заботиться, вот он, наверное, и рассчитывал на Бо.
     - И думаете, Бо могла с ним связаться?
     - Ох ты черт, конечно же нет. Он, может,  на нее и  рассчитывал, но она
думать про такое не думала.
     - Откуда вы знаете?
     - Господи, детка. Не задавай глупых вопросов. Уж поверь мне на слово, а
лет через двадцать, может, и сам поймешь. Ну, до свиданья, детка, и не вешай
нос. Все там будем...
     Он ушел, и когда он закрыл дверь -  хоть он  вырвался  сразу, мгновенно
одолев палату своими ножищами,- я понял, что Хемингуэй всегда стеснялся меня
не  меньше, чем я  его  стеснялся. Со мной  всегда разговаривал  вымышленный
Хемингуэй,  и  он всюду  таскал  этого вымышленного  Хемингуэя  с  собою,  и
потому-то их смутные усилия понять друг друга  потерпели  крах.  Ладу  между
ними не получилось.
     И теперь остался только Скотт.
     Я жалел Скотта, и мне  не терпелось  узнать, как он отнесется к отъезду
Хемингуэя. Скотт пришел на другой день, в  день  моей  выписки, напряженный,
взвинченный, неся мой чемодан, и сразу сказал:
     - Ты огорчишься, старина, но Эрнест сделал нам ручкой.
     - Не понимаю!
     - Он смылся.
     - Опять! - лицемерно сказал я.- Но это же ему не впервой.
     - На сей раз он правда уехал. Все кончено, Кит. Кончен бал.
     Вид  у Скотта был отважный - борец,  человек действия. Он часто на себя
напускал  такой вид. Но он  явно злился, и я решил было, что он  принял жест
Хемингуэя так,  как тот его задумал: дружба прервана,  с одиссеей покончено.
Но, оказывается, Скотт расстраивался совсем по другому поводу.
     -  Ты знаешь,  Кит,- сказал он,  бродя  взад-вперед по палате,-  Эрнест
приобретает  ужасающее влияние  на молодых американцев.  Зельда говорит, ему
уже подражают.  Что  же  станется  с нашими  детьми и внуками,  если они все
примутся  обезьянничать  с этого  варвара?  Он  всю  республику  развратит к
чертям.
     - Он вчера заходил,- кинул я небрежно. Я хотел унять Скотта.
     - Он тебе сказал, что намерен смыться?
     - Сказал, собирается в Париж или Нью-Йорк,- уклончиво ответил я.
     - Бери свои вещи.- Скотт показал на чемодан. Повернулся и вышел.
     Я  понял,  что  никогда  их больше не увижу. Меня  будто вышвырнули. Но
открыв  чемодан, я обнаружил там всякую всячину -  разные  подарки: рубашки,
брюки,  ботинки,  и  розовый  галстук  от  Зельды,  и очень  милую куртку  с
пришпиленной  записочкой от Скотта,  чтоб я "не лез  в бутылку", потому что,
мол, все это  "законное возмещение"  убытков,  понесенных  мною в  лесу.  (У
сестры  Терезы при  виде моей  одежды вытянулось  лицо, и она  сказала,  что
окровавленное тряпье надо сжечь.)
     "Мы все в субботу куда-то  едем,-  гласила записочка  Скотта,- но ждем,
когда тебя выпустят из твоего французского  чистилища, и надеемся повидаться
с тобой на прощание".
     Ну ясно, Скотт собирался уехать,  ни словом не помянув ни Хемингуэя, ни
Бо,  и даже вполне понятно, почему ему не  хотелось про них говорить. Вполне
естественно, меня уже  исключили из игры. Я и  не ждал от Скотта  прощальных
восклицаний и  точек над i. В конце концов, он  ведь с самого начала говорил
мне,  что  от этой  поездки зависит  все дальнейшее  развитие  их судьбы.  А
теперь-то чего уж.
     Он вошел ко мне в номер в полтретьего утра в субботу. Он  включил свет,
и я проснулся. Я нашарил часы и увидел, что еще ночь.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Ш-ш-ш,-  громко прошипел он. Он покачивался,  но, по-моему, нарочно.-
Ничего не  случилось. Просто я хочу  с тобой поговорить, пока все  прочие во
Французской Республике крепко спят в своих ореховых кроватках. Лучше времени
для разговора  не придумаешь, Кит, и я безумно  извиняюсь, старина, что тебя
разбудил. Ну, как ты?
     - Ничего,- произнес я сипло.
     Он пришел от Гескленов и выглядел прилично. Он был в твидовом костюме и
четко  выговаривал  слова.  Правда, он отчаянно размахивал  тросточкой,  но,
кажется,  не  был  пьян.  Во  всяком  случае,  не  очень.  Как-то странно  и
сосредоточен и рассеян.
     -  Я  пришел... - Он  был  веселый  и важный,  и он отчаянно подыскивал
слова.- Я пришел,-  сказал он,- дать тебе один очень существенный совет. Так
что  садись-ка и слушай внимательно.  Совет очень существенный. И кроме меня
никто тебе его не даст.- Секунду это обещание витало в воздухе, и вдруг он о
нем совершенно забыл.
     - Какой совет? - спросил я, окончательно просыпаясь.
     -  Необходимый совет,- отрубил он, но в  его усталых глазах  отразились
только  отчаянные  потуги  вернуть  Скотта  Фицджеральда с  дальнего  синего
горизонта,  куда он  неуклонно ускользал.-  А? Что  я говорил,  Кит?  Что  я
говорил?
     - Вы хотели дать мне какой-то важный совет.
     - Правда?
     - Вы так сказали.
     - Гм. Гм. Хорошо же.- Скотт ткнул  в  меня тросточкой и крикнул  во все
горло:
     - Бамм! - Потом: - Ну как, Кит? Здорово я стреляю?
     - Ш-ш-ш,- зашипел уже я.- Вы всю гостиницу разбудите.
     Скотт,  все  так же  колеблющийся на грани здравости  и забытья,  вдруг
подтянулся и громко зашептал:
     - Верно,  старина.  Я  терпеть не могу, когда  плюют на других. Еще моя
мама говорила: это признак уроженца Чикаго.
     - Вы бы сели,- сказал я.
     -  Нет,  нет,-  проворчал  он.-  Я  пойду.  Я  тут больше ни минуты  не
останусь.  Я пришел только тебе  сказать, что с Эрнестом я  провалился. И ты
это знаешь. И Эрнест знает, и ты знаешь, и Зельда, и Джеральд Мерфи знает, и
Сара, и Хедли. Вот и все, что я хотел тебе сказать, старина.
     Мне оставалось одно - тщательно взвешивать свои вопросы.
     - И что вы собираетесь делать дальше? - спросил я.
     - Делать? - взорвался он.- Почему я обязан что-то делать?
     Тут я смутился и довольно глупо брякнул:
     - Значит, вы считаете - это все?
     - Откуда я знаю? Хемингуэй продал нас с потрохами, верно? Он предатель,
верно? И ты спрашиваешь меня, что я собираюсь делать дальше? Ты бы лучше его
спросил! - Скотт закрыл глаза, отгоняя какой-то неприятный образ, а когда он
снова  их  открыл, он  уже критически  меня разглядывал,  будто  недоумевая,
откуда я взялся. Потом  он снова заговорил, с усилием, с удивлением: -  Кит,
но почему он уехал? Что его отпугнуло?
     - Не знаю.
     Скотт  вдруг схватился за простыню,  ужасно  закашлялся (я тогда еще не
знал,  что у него туберкулез), потом  он  вздохнул,  и  снова на  него напал
ужасный, неодолимый кашель. Лицо сразу стало бледное, больное. Он мучительно
ловил какую-то мысль.
     -  Что,  по-твоему, хуже дезертирства? -  сказал он.- Кит!- сказал  он.
Потом  встал  и вдруг накинулся на меня: - И зачем ты мне  задаешь идиотские
вопросы?
     - Никаких я вам не задаю вопросов,- отрезал я.- Просто я  хотел узнать,
что вы намерены делать.
     -  А,  ну тогда  ничего,- выдавил он.-  Но когда-нибудь,-  пригрозил он
устало,- когда-нибудь  Эрнест  еще напишет  мне  ужасное,  жалостное письмо,
знаешь какое?
     Я покачал головой.
     -  Он напишет: "Скотт, миленький, я умираю! Я  медленно  умираю жертвой
самозаклания, и ради бога приди и спаси меня".
     Он ужасно тяжело дышал, и я снова стал уговаривать его, чтоб он сел.
     - Хоть на минуточку,- просил я. Я боялся, что ему вот-вот станет дурно.
     Он  присел  на кровать  и еще раз  с усилием  выбрался  из той  тьмы, в
которую он теперь то и дело так надолго погружался.
     -  Да, еще вспомнил! - И  вдруг он перешел к своей манере рассерженного
учителя.-  Я  пришел  тебя  предупредить,  чтобы  ты бросил  свои английские
штучки. Они ужасны! Отвратительны! И надо покончить с ними, старина, пока не
поздно. От таких вещей лучше вовремя избавляться. Не бери  пример с Эрнеста.
В один прекрасный день Эрнест надолго замолчит, и вот тогда он и напишет мне
то жуткое письмо...
     Он  встал  и  пошел к  двери, подняв  трость, как волшебную  палочку. Я
увидел, как он сдерживает кашель, давится кашлем. Снова я испугался, что ему
вот-вот станет дурно. Но он вдруг вернулся.
     - И еще  одно!  -  выдавил  он,  одолевая  кашель.- Напомню тебе  слова
Лоуэлла, обращенные к Спенсеру. Знаешь, что он ему сказал?
     - Не знаю.
     - Он сказал: нельзя позволять  гению  уничтожать собственный гений. Вот
вы все думаете, я сдался Эрнесту. Да? Ни черта! Он у меня еще попляшет.
     Опять он  пошел к двери, и опять он  вернулся  и опросил, думал  ли я о
том, что было бы с ним и с Эрнестом, если бы Бо не погибла.
     - Задавался ты таким вопросом?
     - Я только об этом все время и думаю,- сказал я.
     - Так вот я тебе скажу,  что было бы,- сказал он.- Эрнест никуда бы  не
уехал. И я бы выиграл все - но Бо мы оставим в стороне.
     - То есть как?
     -  Я в лесу  тебя предупредил насчет  Бо,  верно? А ты на это наплевал,
верно?
     - Ничего подобного. Я сразу вернулся вместе с вами.
     - Но ты не знаешь, что с ней было, верно?
     - О  чем вы, не понимаю,-  я не желал ему подыгрывать, раз речь зашла о
Бо.
     - Ладно,-  сказал он таинственно.- Пусть  тайна умрет  вместе с  ней. К
тому же, если б так дальше пошло, она бы с Эрнестом намаялась.
     - Да что такое? Что у них случилось?
     - А ты-то сам как думаешь?
     - Не знаю. Думаете, она хотела с ним связаться?
     - Господи, конечно нет. С чего ты взял? - сказал Скотт.- Может, старина
Эрни на  нее  и рассчитывал,  да только  мало  ли кто чего  хочет.-  Тут  он
расхохотался  и снова отступил к двери,  взялся за ручку, застыл. Но  на сей
раз переступил порог.- Бедная Бо,- сказал он грустно.-  Она переживала  пору
равноденствия, которую  знают только женщины. Еще бы немного - и сменился бы
сезон. Но не для Эрнеста. Никогда.- Он еще потоптался, п