а.
     Я мучился, когда Хемингуэй отпускал  такие  словечки при Бо, но она как
будто ничего и не расслышала, и я тоже все пропустил мимо ушей.
     -  Ну, а это какой  же замок? - не  отступал Скотт.- Незабвенные башни,
вековечные стены и подземелья?
     - Этот замок ерунда. Забудь про него.
     - Хорошо. Забуду. Но где же таинственный замок Ла Тург?
     Хемингуэй пыхтя натянул ботинки. Он сказал, что у него затекла спина, и
Бо нагнулась и завязала ему шнурки.
     - Тебе очень хочется на него поглядеть? - спросил Хемингуэй.
     - Надо же нам где-то затеять литературную ссору,- сказал Скотт.
     - Ладно. Тогда поедем туда, посмотрим на него и начнем ссориться.
     Мы ушли со двора старинного фужерского замка, те  двое впереди, мы с Бо
- сзади, и Бо взяла меня под руку и сказала:
     -  Правда, пусть уж  они сами разбираются, Кит,  у них ведь все хуже  и
хуже. Только вот никак не пойму, при чем тут Оноре де Бальзак и Виктор Гюго.

Глава 7

     В общем-то сами они о Гюго и Бальзаке почти не говорили.
     Лет через десять,  когда я стал  их лучше понимать,  я  было счел,  что
Скотт и Хемингуэй неверно выбрали себе прообразы. Я решил было, что в Скотте
очень  мало  от  Бальзака  и  он куда  ближе  к стилю проповедей  Гюго,  чем
Хемингуэй.  А вот  Хемингуэй,  казалось бы, ближе  к  Бальзаку.  Его  бурное
восприятие жизни всегда укладывалось  в  формулу: "Что  есть -  то есть",  а
таким мироощущением проникнута вся "Человеческая комедия".
     Но еще позже,  потом уже, когда  изжила себя их эпоха, я заново  оценил
этот выбор истоков. Я прочел к тому времени достаточно книг,  и я понял, что
именно романтики  вроде Гюго делали то же, что Хемингуэй. Это они  надрывали
душу, навязывая самим себе некую вторую ипостась. Я укрепился в своей мысли,
прочтя  в  дневнике  у  Сент-Бева,  что  в  Гюго  всегда  жили два человека:
выспренний поэт с одной стороны  и с другой  - отличный  репортер.  И Флобер
говорил то  же - что было два Гюго. Один прятался и рождал шедевры, а другая
ипостась жила в Париже как скучная, высокопарная консьержка. Потому при всей
разнице  Гюго в самом деле в сущности  подходил Хемингуэю, и спорил  он в те
поры со  Скоттом, скорей смутно догадываясь об  этом  сродстве,  чем  будучи
убежден в преимуществах Гюго, потому что Бальзака он ценил ничуть не меньше.
     Ну а Скотт вечно ставил себя в положение жертвы. Поль Элюар говорил мне
в 1952  году, что женщины убивались по Виктору Гюго, а  бедняжка Бальзак сам
по ним  убивался.  Скотта  загубили, конечно, не  женщины, но  им с  той  же
неотступностью  владела страсть,  в конце  концов его  загубившая.  Так  что
Бальзак  очень  ему подходил,  и когда  однажды,  сидя в парижском  метро, я
прочел  у Готье, что Бальзак  мечтал  о  беззаветной,  преданной  дружбе,  о
слиянии двух  душ, о тайном союзе двух  смельчаков, готовых умереть  друг за
друга,-  я чуть не подпрыгнул прямо в  вагоне, чуть  не закричал: "Да это же
вылитый Скотт!" Да, я узнал Скотта, и если я нуждался еще в доказательствах,
я нашел их  у Бодлера, который  писал, что гений Бальзака - в  умении понять
сущий вздор, погрузиться в  него и обратить его в высокую материю, ничуть не
видоизменяя. И Скотт такой же.
     И  теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что они удачно выбрали опорные
фигуры для своей литературной распри.
     Но тогда  я ничего этого  не понимал, а понимал только, что  для  обоих
настало  решительное время и, когда они  ссорятся по поводу Гюго и Бальзака,
речь идет о серьезных, существенных разногласиях.
     Мы сели в "фиат", и Хемингуэй сказал:
     - Вот доедем до Ла  Турга, и я покончу с тобой в первом же раунде. Удар
под вздох - и нокаут.
     - И как ты нашел этот замок, если он так таинственно упрятан?
     - А я пошел прямо к единственным людям в городе, которые могут про него
знать.
     - Разве у тебя тут есть знакомые? - усомнился Скотт.
     - В редакции "Journal de Bretagne".
     - В местной газетенке?
     - Ну да.
     Скотт расхохотался.
     - Ну вот первый раунд ты-то и проиграл,- сказал он.- Я тебя без единого
слова одолел.
     - Как это?
     -  Ты  не можешь  избавиться  от репортерских  повадок, Эрнест.  А всем
известно,  что  Гюго  писал как  репортер.  И  неудивительно,  если  местные
газетчики  знают  вдоль  и  поперек  все эти  сухие  буквальные  описания  в
"Девяносто третьем годе". Кому же еще это интересно?
     - Ладно,- спокойно сказал Хемингуэй,-  сейчас проверим,  буквальные они
или нет.
     Скотт  был в длинном  мягком  верблюжьем пальто  Джеральда  Мерфи.  Оно
доходило ему  чуть  не  до  щиколоток,  и он,  на  переднем сиденье "фиата",
принялся отчаянно рыться сперва  в  правом  кармане,  потом  в  левом. Когда
Хемингуэй вез нас Фужерским лесом по первому крутому холму, в руках у Скотта
оказались две книжки: "Девяносто третий год" Гюго и "Шуаны" Бальзака.
     - Прелестно,- сказал Скотт и открыл "Девяносто третий год".-Послушай-ка
этот сухой, буквальный репортаж.
     И,  перекрикивая  ветер,  грохот  мотора, он  заголосил  словами  Гюго,
рисующего  Ла Тург - замок и крепость,  где разворачивается главное действие
"Девяносто третьего года" и происходит заключительное  сражение между белыми
и синими.
     -  "Сорок  лет назад,-  орал Скотт по  книжке,-  путника,  входившего в
Фужерский лес со  стороны  Леньеле  и  выходившего к  Паринье, встречало  на
опушке глухого древнего бора мрачное зрелище. На краю чащи высился перед ним
замок Ла Тург..."-  Скотт помахал книжкой и засмеялся.-  Разумеется, высился
перед ним. Башни, горы, деревья, колокольни и склоны иначе и не ведут себя в
газетах. Они всегда высятся перед тобой, и у тебя при этом захватывает дух.
     - Читай дальше,- сказал Хемингуэй.
     -  Зачем? - сказал  Скотт и стал листать и считать страницы.-Семь  глав
целиком посвящены  сухому описанию замка, и ничему  больше. Газетный  отчет.
Никакого  действия.  Ничего  не   происходит.  Совершенно.  И  главы-то  как
называются  -  прямо по  Бедекеру(15):  "Провинциальная  Бастилия", "Брешь",
"Подземелье", "Мост", "Железная дверь", "Библиотека", "Амбар"...  Без шуток.
Полное описание каждого уголка и закоулка.
     - Ну и что же?
     - Ну какая же это литература, Эрнест! Старик заблудился в путеводителе.
Одного я не пойму,- Скотт  снова подначивал Хемингуэя,- что ты в нем  нашел?
Сплошная нравоучительность, пышнословие, сухость, скука et cetera
     - Хватит тебе! - сказал  Хемингуэй.- Обождал  бы, пока мы  доберемся до
места.
     - А что это - даст?
     - Больше, чем ты думаешь.
     Он взял с  сиденья бальзаковских "Шуанов" и через плечо передал  назад,
мне.
     - Детка,- сказал он.- Открой-ка наудачу. На первой попавшейся странице.
     "Фиат" прыгал и пыхтел,  снова  взбираясь на  холм, а я  наобум  открыл
"Шуаны" не то на сто пятой, не то на сто шестой странице
     - А что мне тут искать? - спросил я.
     - Женщина упомянута?
     - Да.
     - Открой в другом месте. Где хочешь.
     На сей раз выпала страница двести двадцать первая.
     - А тут женщина есть?
     - Есть.
     - Продолжай в том же духе, детка.
     Я ткнулся взглядом в книгу еще раз десять в разных местах,
     - Ну?
     - Да,- сказал я.- Везде женщины.
     - И что из этого? - спросил Скотт.
     -  А то,  что  наш беззубый  донжуан  писал для женщин,  ради женщин  и
потрафляя вкусу женщин.  Даже  войну  белых и синих он  описывал  так, Чтобы
угодить  парижанкам. Полевой походный будуар. Все  женские глупости, а война
ни при чем.
     - Ну и чушь ты порешь! - заорал Скотт.
     Бо тихонько взяла меня под руку и прижалась ко мне.
     - Уйми их,- шепнула она.- Ну же!
     - Зачем? - шепнул я.
     - Потому что они завелись не на шутку, а это плохо кончится, уж я знаю.
     -  Но  они  сами  разберутся,-  сказал  я.-  Лучше  не  трогай  их.  Не
вмешивайся, Бо.
     - Ты еще  пожалеешь,-  шепнула она прямо мне в ухо,  и ее губы  ласково
коснулись моей мочки.  Она сжала  мне  руку и так осталась сидеть,  пока нас
подбрасывало на скверной дороге, и мы слушали дальше разговор тех, впереди.
     -  Беда  в  том,-  говорил  Скотт,-  что  тебя  все  больше   и  больше
гипнотизирует величие Гюго. Ты выходишь на тот же круг.  Тоже начал работать
под полубога. Да что тебе толковать. Ты же ничего не слушаешь.
     Мы опять  въезжали в лес,  и Хемингуэй гудел велосипедисту и на  каждом
своем слове жал черную кнопку в середине руля.
     -  Все  это в сто  раз  лучше,  чем твоя  безнадежная надежда. Деньги и
постель. Аристократия на свалке. Богачи! Господи...  богачи. Ты кончишь, как
Бальзак - будешь стоять перед ними по стойке "смирно". Гюго ни перед кем так
не стоял.
     - А кончил тем,  что никого уже не мог убедить в  том, что он подлинный
Гюго.
     - Ну, это уж пошла чистой воды фицджеральдовщина.
     - Нет, это истинная правда.
     - Ладно.  Назови мне  хоть  одного  хорошего  писателя,  Который  бы не
блефовал.
     - Шоу.
     - Вот уж Антей.
     - По крайней мере, он никогда ничего из себя не корчил.
     -  Вранье. Вообще, каждый стоящий писатель раздвоен. Есть  два Толстых,
два Шелли, две Жорж Занд, два  пьяницы  Бодлера, две крошки Эдит Уортон, два
жирных Эзры Паунда...
     Скотт натянул шляпу на уши и сказал:
     - я не слушаю. Я  лично не намерен раздваиваться, даже если ты к  этому
гнешь.
     - Да ведь уже поздно упираться,- Сказал Хемингуэй.- Твой алкоголический
двойник хуже всех моих самых  жутких вымыслов, потому что  ты не властен над
этим ублюдком. Ей-богу, он тебя еще удушит, вот увидишь.
     В пылу спора Хемингуэй  гнал "фиат" все быстрей, теперь мы мчались вниз
по  крутому спуску второго холма, в лес, в лес. Он выжимал семьдесят  миль в
час  из старого  тогдашнего  "фиатишки", и  мы  словно  висели  на  подножке
экспресса. Бо вцепилась в меня обеими  руками, она молчала, но, взглянув  на
нее, я увидел совершенно белое лицо.
     - Вы бы сбавили скорость!  - завопил я Хемингуэю. Нас бросало, болтало,
трясло, и ветер уносил все, что слетало с моих пересохших губ.
     Хемингуэй не обратил на меня внимания, а Скотт обернулся и Заорал:
     - Не бойся, Эрнест - лучший гонщик Франции.
     Скотт наслаждался быстрой ездой.
     -  Я потеряю  скорость на  следующем подъеме,-  сказал Хемингуэй, а тем
временем  мы  обошли  моторный  велосипед  на  застывших  колесах,  обогнали
грузовик и, наконец, чуть  не  задев  по тележке, промчались мимо фермерских
лошадок.
     - Браво,- сказал Скотт на спуске с последнего холма.
     Хемингуэй  выключил  мотор,  и  мы просто  полетели с горки.  Мы  слепо
вверялись ему, а он вел  машину так уверенно, что я и теперь сразу вспоминаю
ту езду, открывая его книгу. Я читаю ее и знаю, что Хемингуэй - за рулем, он
правит, и  этим все сказано.  И нечего  спрашивать, что он делает и куда вас
везет.
     С  вершины  третьего холма мы  взяли  влево от главного шоссе.  Я и  не
заметил  грязной  дорожки,  пока мы на нее не  въехали. Она  вывела  нас  на
брусчатку между двумя фермами,  а  потом, северной опушкой  Фужерского леса,
снова на простор. Мы покатили полем, мимо мрачноватого пруда.
     Потом  Хемингуэй  опять  погнал влево, холмами,  по какой-то упрятанной
дорожке,  мы падали, ныряли, скользили по  крутому  грязному  спуску  и  вот
оказались  в темной низине возле  лесопилки. В 1975 году я полдня разыскивал
эту дорогу, а  Хемингуэй  сразу и безошибочно на нее попал. Ей-богу, вряд ли
хоть пятидесяти иностранцам удалось обнаружить, где же расположен знаменитый
замок Ла Тург. Мы вышли из машины, и Скотт не мог поверить, что это то самое
место, о котором он только что читал.
     - Ты нас дурачишь,- сказал он.
     Мы увидели  домишко (теперь его  перестроили)  и  лесочек  и услыхали в
зарослях рокот ручья.
     - Ты только что прочел про замок, ведь верно? - сказал Хемингуэй.
     - Ну прочел...
     - Ну и можешь проверить сухое,  буквальное описание от слова до  слова.
Башня, крепость, арсенал, мост, ров, библиотека...
     Мы пошли за Хемингуэем  заросшей тропкой под темными  вязами и  вышли к
быстрой речушке.
     - Под ноги глядите,- сказал Хемингуэй,- тут сыро.
     - Да тут ведь чудесно! -  сказала Бо и поглядела в вышину,  на собор из
света над нами, на синее полотно неба над осенней листвой.
     - И как сюда могла пройти армия? - усомнился Скотт, пока мы продирались
сквозь заросли.
     - Так же, как сюда попал замок Ла Тург,- сказал Хемингуэй.
     Мы  вышли на пологий берег против  хоть и  крутого, но  весьма скромной
высоты обрыва на другом берегу - облепленного листвой, мокрого и увенчанного
двумя большими валунами.
     - Et voliа,- сказал Хемингуэй.
     - Что - Et voliа? - спросил Скотт.
     - Вот вам и Ла Тург
     - Да тут же ничего нет!
     - И  никогда ничего  не  было.  Ла  Тург  -  голый  вымысел,  чистейшая
литература. Однажды летом семьдесят первого года Гюго, сидя на этих валунах,
выстроил крепость, и  башню, и арсенал, и библиотеку, создал их по кирпичику
в  своем  убогом  воображении.  Вот  тебе,  милый  старина  Скотт,  и  сухой
репортерский путеводитель.
     - Почем ты знаешь, что это именно тут?
     - Да  по  дневникам Гюго. И  тысячи есть других указаний. Это  здесь, и
нигде больше! - Хемингуэй  пнул ногой груду листьев.- А там, на том  берегу,
он и сидел.
     - Вот так  черт! - сказал Скотт. Но он нисколько не огорчился. Он стоял
в  этом  своем  пальто  из верблюжьей  шерсти и  даже  восхищенно смотрел на
валуны.- Вот так черт!
     Хемингуэй повернулся ко мне и сказал:
     - Не забывай,  детка. Никогда ничего  не  принимай  буквально,  пока не
проверишь,  буквально это или нет.  И никогда  не слушай поэтов вроде Скотта
Фицджеральда,   которые  думают,  будто  только   у  них  есть  фантазия   и
воображение.
     -  Да, в  общем-то,  разве  важно,  вымысел это или  факт?  -  спросила
миротворица Бо.- Какая, в общем-то, разница?
     - Господи! А ведь Бо права! Абсолютно права! - сказал Скотт.-Пусть Гюго
выстроил все  у себя в мозгу, а  описание-то все  равно дотошное и сухое. Ну
согласитесь!
     Хемингуэй рубанул рукой по воздуху.
     - Нельзя дотошно описать то, чего нет! - сказал он.
     - Еще как можно! И я правильно говорил...
     - Нет, неправильно. И все, что ты  говоришь,- неправильно. Ты с  самого
начала запутался.
     Скотт вытащил фляжку из заднего кармана.
     - Чего же  тогда ты сразу не сказал, что он все сочинил, а  поволок нас
сюда? - сказал он.
     - Потому что тебя  всегда  и во все  надо ткнуть  носом. Тебя надо бить
фактами, иначе тебе ничего не втемяшишь.
     Скотт передал фляжку Хемингуэю, и тот отпил глоток. И тут же сплюнул.
     - Джин! - сказал Хемингуэй.
     - А ты думал что?
     -  Кто же льет во  фляжку джин? Ну,  я понимаю, виски,  или бренди, или
хоть кальвадос. Только уж не джин.
     - Твой мичиганский папочка неверно тебя воспитал,- сказал Скотт.- Но не
хочешь - не надо.
     И сам как следует приложился к фляжке.
     Тут  Бо  схватила  меня под  руку и прижалась ко мне, как всегда, когда
рвалась предотвратить их ссору. Может, это она хотела,  что бы я ввязался  в
разговор? Но я не стал вмешиваться.
     - Знаешь, что тебя ожидает, Скотт?
     - Я-то знаю. А вот ты не знаешь...
     -  Ты кончишь,  как все те  ребята, которые не  дотянули  до  тридцати,
потому что боялись не выдержать испытания жизнью.
     - О ком это ты?
     Хемингуэй будто не расслышал.
     - Ты и пить-то не умеешь,- огрызнулся он.
     - Да чем, к черту, мое пьянство отличается от твоего?
     - Ты пьешь, как баба.
     Скотт  как-то  истерически  хихикнул.  Содрал  шляпу,  скатал  мячиком,
подбросил и поддал ногой так, что она покатилась в реку.
     -  В тебе, Эрнест,  не  меньше бабьего, чем во мне,- сказал  он.- Не  в
каждом  ли  мужчине  сидит  женщина?  А  тебя  выводит  на  чистую  воду  та
одержимость, с какой  ты  доказываешь свою  мужскую одержимость. И зачем  же
тебе что-то скрывать,  раз  всякий  стоящий писатель все  равно выдает  свою
вторую ипостась? Да  иначе ты бы и писать про это не мог.  Это  у всех у нас
как седьмое покрывало. Или, может, восьмое. Ну ладно, пусть я пью, как баба,
зато ты  ссоришься,  как  баба.  То-то ты и не  можешь полюбить  женственную
женщину. Ты вообще даже не знаешь, что такое женщина.
     - Хватит,- сказал  Хемингуэй.- Что-то ты понес чересчур сложную ахинею.
Дурак я, что вообще это начал.
     - Однако ты начал,- взвился Скотт,- так дай уж я докончу. Ты все  ищешь
алиби, старина.  Старый  боксер,  старый рубака, стрелок,  старый  охотник и
старый гермафродит...
     - Ладно, ладно,- прервал Хемингуэй.- Доказал, дальше только испортишь.
     Хемингуэй был, видно, сам не рад. Он повернулся к нам и спросил:
     - Вы голодные?
     Мы  стояли поодаль,  объединенные  и отстраненные  от них  тем, что они
творили друг с другом.
     - Я умираю с голоду,- быстро сказала Бо.- И Кит.
     - Тогда поедем отсюда.- И Хемингуэй пошел вперед, сквозь лес.
     Тут Бо бросила меня и взяла под руку Скотта.  Хемингуэй слегка ошеломил
его.  Скотт был огорошен, сбит с толку, растерян. Он смотрел, как его  шляпа
расправилась  в воде  и  теперь отчаянно билась  в  водовороте  между  двумя
камнями.
     - Бедная моя шляпа! - сказал он.- Она заслуживает лучшей участи.
     Он вырвался от Бо, подобрал пальто и вошел в воду по колено.
     -  А тебе, Кит,  урок,-  сказал он  мне,  выходя  из  воды со спасенной
шляпой,-  ничего не губи за то  только, что кто-то хотел убить  тебя. Это уж
штучки старины Эрни.
     - Ну, зачем вы так? - сказала  Бо  и взяла у него шляпу. Не хуже  любой
шляпницы  она ловко расправила  "федору",  стряхнула  с  нее воду и передала
шляпу Скотту. Но он ее отверг.
     - До чего  же вы иногда бываете глупый! - сказала  Бо.-  И поглядите на
ваши брюки.
     Скотт засмеялся и вздернул голову.
     -   Ничего,   старушка,-   сказал  он,  передразнивая   ее   английское
произношение.- Я обещаю, что не буду на  нем ничего срывать. И он  зашагал к
"фиату", громко хлюпая двуцветными ботинками.- Я никогда ни на кого не держу
зла,- сказал он.- Почти никогда.
     Хемингуэй  уже  сидел,  как аршин  проглотил,  в  "фиате" с  включенным
мотором.  Мы  сели, он проверил мотор,  и мы выпрыгнули на верхушку  грязной
горки,  как краб из норы. На сей раз глупая  ссора зашла дальше, чем обычно.
Все молчали. Мы протрусили по немощеной дороге до северной опушки Фужерского
леса.
     -  Вот  бы тут  и устроить  пикник,- сказала Бо,  показывая  на круглую
полянку среди берез.
     Лучи  проходили сквозь листву, место было  ровное, спокойное,  осеннее,
сухое, и Скотт закричал, что это отличная мысль.
     - Я большой специалист по пикникам. Так мы и сделаем, Бо.
     - Только есть у нас нечего,- сказала Бо.
     - Предоставьте все  мне,-  заторопился  Скотт.  Он  попросил  Хемингуэя
остановить машину.
     -  Всем нам в городе делать нечего,- сказал  он,- так что вы застолбите
это место, а мы с Эрнестом  поедем купим хлеба и вина и всякого такого, чтоб
покормить муравьев.
     Хемингуэй  не  остановил,  но потом  Скотт  Христом-богом  упросил  его
повернуть и возвратиться на то место. Дальше командовал Скотт.
     - Вылезайте,- сказал он нам с Бо.- Мы вернемся через полчаса. А вы пока
расчистите  местечко для оборонительной позиции. Только, ради всего святого,
не на муравьиной куче и не в сетях у паука.
     Хемингуэй ни слова не проронил. Он хмуро, покорно, молча клял нас всех.
Бо очень не хотелось выходить. Я тянул ее за рукав. Она упиралась.
     -  Нельзя  их  так отпустить,- шептала она. Но я-то знал,  что  гораздо
лучше оставить  их одних. Я догадывался, что Скотт будет  пытаться загладить
ссору. Так что я схватил Бо за руку и осторожно потянул ее из машины.
     - Нет,- опять зашептала она.
     - Да! - настаивал я.
     - Мы вернемся,- крикнул Скотт из тронувшегося "фиата".- Не волнуйтесь.
     - Мы с