оздороваться, как  он
говорит:
   -- Ссслушай, старик,  здесь  за углом  пи-пирожки с повидлом. Пе-первый
сорт. Не угостишь?
   Иногда  он  забывал,  что  вы уже виделись,  и  дважды, а  то  и трижды
приставал со своими пирожками.
   Но, если ему напоминали, густо краснел и извинялся.
   -- Аааа я-то думаю,  где  я  тебя  сегодня  видел?  Ну ладно, ииизвини.
Боольше не за-заикнусь.
   Заикался он  так,  будто  сам  себя  передразнивал.  И  что  интересно,
разговаривая с ним, все начинали заикаться.
   -- Здо-здорово, Изя. Хочешь пирожок с по-повидлом?
   --  Че-чего  дразнишься?  Ко-конечно,  хочу.  Воот  здесь  продают,  за
уууглом.
   Мало того, что  Ицкерий заикался, он еще  был  невероятно рыжим, рыжим,
как тыква, пирожки с которой  он особенно любил,  но  их продавали  в Одессе
редко. Комплексов у него никаких не  было. И заикался он, и рыжим был как-то
отчаянно весело. Даже в самые трескучие морозы ходил без шапки. Шапка на нем
горела. Это была копна волос, и ее видели издали те, кто захочет ему  купить
пирожок за четыре копейки.
   В те  времена  он входил  в юношескую сборную Одессы по баскетболу и  с
любого угла  спортплощадки попадал  мячом  в корзину. Особенно  на  спор, на
пирожок с повидлом.
   Летом тело  его  покрывалось  миллиардами  веснушек.  Будто  загорал он
сквозь  сито ,  через которое сеяли муку  для  тех самых  пирожков  . Слезал
первый слой кожи , а на втором веснушек оказывалось еще больше . А уж третий
слой был одной сплошной рыжей веснушкой .
   Целыми  днями Изя сидел  на  Ланжероне ,  так  как нигде  не работал  .
Отовсюду его несмотря на значок мастера спорта выгоняли.
   Из института  выгнали  и  написали "  За  моральное  разложение". Такая
формулировка очень обидела Изю.
   -- Понимаешь, -- рассказывал он мне,  --  принимает ууу меня эк-экзамен
мооолодая  ууучилка. Билет попался трууудный. Скажи, ну как можно заапомнить
триста кооостей ? Череп, большая берцовая, тазобедренная -- кууда ни шло . А
ведь их е-еще  двести девяносто семь! "Костей,  -- говорит учиха,  --  вы не
знаете. Ну лааадно. Воон на  стенде  ииизображен орган.  Чччто это та-такое?
Ответите поставлю
   Уууд." Поосмотрел я,  вроде  знакомая штука.  Но  на  всякий  пожарный,
говорю: "Точно вам  не  скажу, но,  кааажется,  женский поооловой".  Оона  в
истерику. Это  оооказалось  ууухо в разрезе. Вот  фашисты  --  ухо  режут. И
выыгоняют за раз-разложение. Наоборот, рааазве раазвратник перепутает?
   На  Ланжероне Ицкерий  был как второе солнышко.  Если случалось, что не
приходил он, вроде даже пасмурно было на пляже.
   Сидит на песке бывало, подогнув  под себя  ноги, и дуется в карты целый
день. Конечно, на пирожки с повидлом. А если проигрывает, все равно голодным
не остается.
   --  Пооошли, --  говорит, -- чуувихи  из  сто-столицы прилетели. Доочки
кааких-то начальников. Жраатва, каак в спецмаагазине.
   Один Ицкерий кормиться на пляже не любит, и я иду с ним.
   --  Ззздравствуйте,  де-девочки, -- привычно начинает  он  отработанный
свой вариант. -- Приятного аааппетита!
   -- Спасибо, -- смеются девчонки.
   -- Ааа воот и непраавильно отвечаете, -- делается очень серьезным Изя.
   -- Ааа каак нужно? -- заикаются уже девчонки.
   -- Ааа нужно говорить -- куушайте, поожалуйста, с наами.
   --  Пожалуйста.  --  Придвигаются  друг  к  дружке,  освобождая  место,
девчонки.
   Изя падает на свободное место, как баба, вколачивающая сваи.
   -- Неее откажемся. -- Вроде бы неохотно соглашается  он и указывает мне
на место рядом. -- При-присаживайся. Просют.
   Я  успеваю  съесть  только один помидор, а  Изя  уже умял полстола  или
вернее полпокрывала  расстеленного на песке. Кажется, будто у него два  рта.
Одним он не перестает заикаться,  рассказывать  что-то  смешное, другим есть
также весело,  как и заикается, как  и пылает  его  рыжее тело,  похожее  на
хорошо начищенную  керосиновую лампу, пламя  которой  шевелится от  морского
ветра.
   Он -- бог этого пляжа. За  столом он принимает  очередную жертву, милуя
тех, кто ее приносит, своим расположением.
   За лето Ицкерий поправляется на пять килограммов.  К  августу его знает
весь пляж. И  незачем уже подсказывать, что  нужно отвечать, когда он желает
приятного аппетита. Все сами кричат:
   -- Иди к нам, Ицкерий! Мы садимся обедать.
   -- Ничего, если нас трое? -- обнимает он меня и еще кого-нибудь.
   -- Ничего. Идите. Всем хватит.
   И  в  развалочку  мы  идем  к  Валюхе,   буфетчице  из  вагон-ресторана
"Одесса-Киев" или  к Оле, дочке ленинградского секретаря, или к Тане, внучке
Кагановича, если она не врет.
   А однажды  Ицкерий приехал на пляж на мотоцикле. Никто не удивился, так
как лошадь у милиционера он уже одалживал.
   Изя  даже обиделся. Он  представлял себе,  какой будет на  пляже  бэмц,
когда он лихо развернется у самой воды. А тут подошел к нему только я.
   -- Увел, что ли? -- покрутил я зеркальце на руле.
   --  Ты что,  чо-чокнутый?  Я  работаю мотоциклистом на гоооризонтальной
ссстене.
   -- Может быть на вертикальной? -- неуверенно спросил я.
   -- Ну да, ссснизу верх, -- показал он рукой,-- играю со сссмертью.
   -- На пирожок с повидлом?
   -- Ой, Изя, покатай. -- Подошла к нам Валя.
   -- Что заза ввопрос? Сссадись сзади. Я тебя с веветерком.
   -- Только здесь, над пляжем, а то я в купальнике.
   Сначала Ицкерий, действительно ехал по аллее. Но потом он, наклонившись
вперед, повернул ручку газа.
   Проскочив  несколько  улиц,  мотоцикл  пулей  вылетел на  расфуфыренную
воскресную Дерибасовскую.
   -- Сема, смотри, они уже едут по городу раздетые.
   -- Ну и что? Это отстали от колонны.
   -- Какая колонна? Сегодня не праздник.
   -- У них всегда праздник. Наверное, День рыбака.
   -- Какого Рыбака? Натана? Он же еврей. Причем здесь голая баба?
   -- У  тебя на уме  одно  неприличное.  Аллегории  ты не понимаешь.  Это
русалка. Оперу  Глинки  видела? Или рыбачка  Соня. Костя  катает Сонечку  на
мотоцикле. Что она летом должна быть в норковой шубе?
   -- Когда у них была рыба, они возили шаланды полные кефали. Ушла рыба в
Турцию, и они возят Соню.
   -- А что, она нивроку.
   -- Отвернись, похабник.
   А рыбачка колотила по широкой спине Ицкерия загорелыми кулочками.
   -- Ва-валюха, кккончай драться. Не ще-щекотись, а  то стану и скажу что
мо-мотор зззаглох.-- Перекрикивал Изя гул двигателя, который тоже заикался.
   После этого случая никто не хотел  прокатиться на  его мотоцикле, да он
больше  и  не  приезжал  на  нем.  Наверное,  отобрали машину  за  моральное
разложение.
   А на пляже его по прежнему любили и звали на обед.
   -- Изя, бери своих. Иди к нам. Мы кушать будем.
   --  А  что  ууу вас  сегодня в  ме-меню? -- подходил Ицкерий со  мной к
внучке, если не врет Кагоновича.
   --  По-послушай,  Та-татьяна,  --  молча  есть  Ицкерий  не  любил,  он
отрабатывал стол, -- при-привози  в  ссследующем году до-дочку  Вооорошилова
или Микояна. Кккто кккрасивше.
   Внучка, если не врет, Кагановича смеется.
   -- Привезу все политбюро, выбирай сам.
   -- Давай. Только  без родителей. Вождей не  надо. -- Делался  серьезным
Изя,  представляя  себе, как сидит  он на  Ланжероне  посредине.  А вокруг в
обнимочку  Хрущев  и  Маленков,  Берия  и  Молотов. А  сбоку примкнул  к ним
Шепилов.
   У нас в Одессе хорошее воображение. Если бы  Голливуд открыл  в  Одессе
свой  филиал, мы  бы им  такое наснимали. Еще тогда после трофейных фильмов.
Ицкерий только говорит о вождях, а  я уже вижу, как с портретов возле обкома
на Куликовском  поле, у нас такое тоже было между вокзалом и первой станцией
Большого фонтана, сходят,  еще не ставшие  врагами народа, слуги народа. Вот
они спускаются  на  Ланжерон и, на ходу снимая  верхнюю одежду,  остаются  в
длинных  трусах  и белых  кепочках. Незагорелые животы их  свисают, ручки  и
ножки  непропорционально тоненькие.  Хорошо  еще,  что Сталина  с ними  нет,
недавно скончался. С его фигурой  на одесском пляже  делать нечего. Подходят
вожди к Изе и Хрущев просит:
   -- Рыжий, мать твою так, посторожи одежду.
   --  Оооо охотно, ооо  о  чем речь!  И вот  они  плывут  вдоль  берега в
революцию, как сказал Маяковский, дальше. А потом выходят на берег и садятся
вокруг  Изи, как он  это  уже представлял.  Происходит  исторический момент.
Одесский  секретарь  Синица собственоручно  подносит спецпродукты.  Чего тут
только нет. Ицкерий открывает кастрюлю и лезет в нее поворешкой. Это паюсная
икра. Несмотря  на  косые  взгляды  руководителей  партии  Изя  начинает  ее
наворачивать. Блестят очки Молотова. Сверкает на солнце пенсне Берия.
   -- Что же это ты, батенька, -- делает  замечание  Изе Молотов почему-то
интонацией Ленина, --  икогочку,  того, поварешкой?  Даже  бугжуи до Великой
Октябрьской Социалистической революции такого себе не позволяли.
   --  А на  каком аааосновании,--  отвечает  ему Ицкерий,-- вы,  Вячеслав
Михайлович  на  нааашем   Лан-ланжероне   позволяете   се-себе  делать  мине
за-замечание? Когда вы це-целовались  с Ри-  Риббентропом(Изя поворачивается
ко мне. "Поцелуй двух  Иуд" Подмигивает он мне.), Таак вот, кооогда вы с ним
це-целовались перед Великой Отееечественной, я же вам неее мешал. Иии паапа,
мой пааапа, который поогиб на фронте, помааалкивал.
   -- Лаврентий Павлович, а  Лаврентий Павлович, --  переходит  Молотов на
интонацию Сталина, -- не ви ли мне рассказывали, как один политический заика
пэрэпутал, а  надо  проверить  нэ  умишленно  ли, наше  пролетарское  ухо  с
органом,  который  импэриалистическая  желтая  пресса  изображает  только  в
порнографических изданиях?
   -- А  мабуть  вин троцкист? --  спрашивает Никита  Сергеевич, укладывая
отдельно взятые икринки на толстый слой розового сала...
   Уже кончался август. Нужно было наесться впрок, на всю зиму. Пирожки  с
повидлом -- не еда. Особенно, если у тебя  в теле восемьдесят килограммов. И
три раза в неделю тренировки.
   Сорок  лет прошло  с тех пор,  а  я, приезжая  в  Одессу,  все  ищу  на
Дерибасовской рыжего молодого парня, и  никак не могу найти. А недавно был я
у мамы на кладбище. И к воротам возвращался не по аллее, а пробиваясь сквозь
кустарник между могилами. Чем дальше уходил я  от  маминого одинокого камня,
тем позже рождались люди, которых приняла земля. А вот лежит уже почти и мое
поколение,  сочетая не  сочетаемое -- камень и изображение  когда-то  живого
лица. И вдруг -- не может быть! -- Ицкерий Григорьевич Учитель. Господи! Это
Изя. Еще три года назад  он  был живым.  Я увидел лицо, которое уже не знал.
Грустный пожилой лысый человек не вырывался из гранита, а словно бы прятался
внутрь его.
   Но спрятаться ему так  и  не удалось -- произошло чудо.  Чудо,  которое
сорок  лет назад чудом-то  и  не  было.  Лысая голова поросла рыжими густыми
волосами. Рот оживила улыбка.
   -- Ааа, это ты? Слууушай, здесь за уууглом продают горячие пи-пирожки с
повидлом. Пе-первый сорт.



























   САМ ТЫ КОРОВА  Мой дядя  был  знаком с Михаилом  Светловым. Вернее ,мне
кажется, что был знаком. Во всяком случае, по рассказам дяди так получается.
На  улице к нему  подошел  очень худой человек. Если Светлов  говорил, что у
обычных людей телосложение, а у него теловычитание, то у этого, по описаниям
дяди, было теледеление без остатка. Дядя  только обратил  на  него внимание,
решив про себя, что в Одессе таких не бывает, как приезжий подошел к  нему и
неожиданно громким не соответствующим комплекции голосом спросил:
   -- Который час? У меня ходит только секундная стрелка.
   Дядя ответил, что  его часы вообще остановились, но, чтобы гражданин не
подумал, не дай бог, что он хочет от  него сдыхаться, сейчас они  вместе все
выяснят. Когда они узнали,  наконец, что сейчас ровно десять сорок восемь, и
если они  хотят в этом убедиться, то  вон там на  горисполкоме часы, которые
никогда не врут, в отличии от тех, кто заседает в этом здании, худой спросил
дядю:
   -- А не скажите  ли вы, какие  есть еще  достопримечательности  в вашем
городе, кроме горисполкома?
   -- Почему не скажу, -- ответил дядя, -- что я с вами в ссоре? Не только
скажу, но  и  покажу.  У  меня как  раз  сейчас  свободное  время.  Одна  из
достопримечательностей уже прямо здесь, рядом. Это оперный театр снаружи..
   -- Как это так -- снаружи? А внутри что -- идет ремонт?
   -- Причем здесь  ремонт? Просто  нам  с вами внутри смотреть нечего.  И
слушать тоже. Это вам не Ла Скала. У них такой Онегин, как я Ленский и такой
Ленский, как вы Борис Годунов.
   -- Нет, нет, --  запротестовал приезжий,  -- если я на что-то и гожусь,
то только на роль маленьких лебедей.
   -- Он выгнул шею.
   -- Вот-вот.  У  вас  таки  это должно получиться. Слева,  между прочим,
памятник Пушкину. Узнаете? От благодарных жителей Одессы. Сейчас благодарные
жители способны поставить памятник только героям  -- потемкинцам. Я вас туда
даже  не поведу. Если бы потемкинцы знали,  как они  будут  выглядеть  через
пятьдесят  лет  на  пьедестале,  они  бы не поднимали восстания. А в прошлом
векеПушкин  был похож  на Пушкина.  Кстати, вы знаете,  одно время  он жил в
Одессе, и тоже как раз здесь, недалеко.
   -- Да, -- улыбнулся приезжий. -- И на какой же улице?
   --  Вы задаете странные вопросы.  Где он  мог поселиться? Конечно же на
улице Пушкинской. Интересно. Я слышал, что и Гоголь бывал в Одессе?
   -- Конечно. А  что вы думаете, напрасно у  нас есть улица Гоголя?  Меня
давно интересует знать, а были ли они знакомы7
   -- Очень даже близко. -- Проявил осведомленность незнакомец.  -- Гоголь
даже...как  у вас в  Одессе это называется? "стырил"  сюжет "Мертвых душ"  у
Александра Сергеевича.
   -- Ай-ай-ай! Как нехорошо получается. Такой уважаемый  писатель и, надо
же, поступил, как последний босяк. Теперь мне понятно,
   почему они друг  от  друга так далеко  жили.  Где  улица  Гоголя  и где
Пушкинская?  Конечно  же  Пушкин  после этого  боялся,  что у него  "Евгения
Онегина" тю-тю.
   -- Они жили в Одессе в разное время.
   -- Где же он тогда стырил эти души? В Одессе было бы понятно.
   --  Гораздо  позже.  И  вообще  это  была  темная  история.  А  вы  мне
напоминаете моего приятеля, чисто внешне, Михаила Голодного.
   Не имеете случайно, к нему отношения?
   -- Только по части имени. Я тоже Михаил. В остальном же я -- только что
покушал. Спасибо за  намек.  Мы в  Одессе, как и  вы,  любим  спрашивать  не
напрямую. А вы, если не секрет, кем будете?
   -- Да вот, тоже поэт. Как вы относитесь к нашей профессии?
   -- В основном уважаю. Хотя если сказать честно, считаю, что мало кто из
поэтов имеет много хороших стихов.
   Худой хмыкнул.
   -- Интересная точка зрения. А меня тоже кстати зовут Мишей.
   -- Что вы говорите? Какое совпадение! Вот и  хорошо. Уж теперь точно ни
за что не забуду.
   Они обошли оперный театр и через Палерояль вышли на улицу Карла Маркса.
   Карл Маркс тоже здесь жил? -- улыбнулся худой.
   -- Боже сохрани, -- сказал шепотом мой дядя. Он хорошо знал,  что можно
было говорить вслух, а что шептать.
   -- Это вожди.  Им  не  обязательно присутствовать. Их утверждали полным
списком по разнарядке.
   -- Чьей?
   -- НКВД. -- Уже одними губами скорее показал,  чем сказал, мой дядя. --
Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Карл Либкнехт. Если бы не было  улицы --  ни за
что  не  выговорил  бы. Тут главное, никого  не  забыть. Не  дай бог, если в
городе нема переулка Ногина, проспекта Розы Люксенбург, бульвара Свердлова.
   -- Но этот -- то еврей?
   --  А что, он  один? А Воровский? А  Чижиков? Тут  через квартал  улица
имени  маланца. Раньше  поощрялось. Скажу вам по секрету у Ленина  тоже было
немного этого самого -- по бабушке.
   -- Миша,  вы  этого не говорили, я этого не слышал. Насчет Голодного мы
все  выяснили.  А  как у вас  насчет жажды? Жажда не мучит?  А то мне сильно
кажется,  что кружка пива,  разбавленная в  ста  граммах водки,  нам с  вами
совсем не помешает. Назовем это  напитком  имени  Бебеля. Вот  как раз улица
имени Бебеля. Интересно, а что за пятая графа  была у этого самого Бебеля? У
Бабеля нам  известно. А вообще-то ты какой-то пасивный.  Водку будешь  пить?
Кто   из  нас   одессит,  а   кто  гость.   Пивная   изнутри  --   это  тоже
достапримичательность.
   Как раз в это время к ним подошел друг моего дяди Фима.
   -- Кого я вижу? Боже мой, почему вы так похудели?-- энергично  вошел  в
их компанию друг дяди. -- У вас случайно нет глистов? Наверняка есть. Я знаю
уникальное средство. Значит так...
   -- Это Фима,  -- сказал  мой дядя, чувствуя неловкость оттого, что Фима
их перебил.
   -- Фима? -- произнес гость. -- Редкое имя. А по батюшке как?
   -- У-у-у! Чтобы произнести имя моего батюшки, нужно выпить пол-литру.
   -- А я об чем говорю. Кстати таким образом  и с глистами покончим.  Так
как вы смотрите на сто пятьдесят граммов столичной и кружку разливного пива?
   -- А таранька будет?
   -- Конечно.  -- сказал  худой  и всей  своей фигурой изобразил высохшую
тараньку.
   Они спустились по стертым ступенькам в подвальчик за углом.
   -- Забыл тебя спросить, извини ,Миша, как у тебя дела?
   -- заполнял паузу в разговоре Фима.
   -- А ,-- сказал мой дядя, улыбаясь, -- чем так жить, лучше, не дай бог,
умереть.
   -- Не дай бог. -- Подтвердил Фима и тоже улыбнулся.
   Они подошли к прилавку, около которого никого не было.
   Острым плечом приезжий оттиснул моего дядю от буфетчика Бори и протянул
пятерку.
   -- Ты еще успеешь залезть в штаны. Сюда пригласил я, правда, Фима?
   -- Лично я в чужом городе вел бы себя  поскромнее, -- сказал Фима, тоже
неохотно  пряча свою бумажку с нарисованным вождем, который по  бабушке имел
отношение к этим суетливым людям.
   -- Вы  тоже  еще успеете  помочь мне  избавиться от  глистов.  А насчет
"чужого города" никак не ожидал такого негостеприимства.
   -- Миша чем-то он мне определенно нравится.  Он похож  на нас, несмотря
на отсутствие анфаса. Скажите, вы имеете отношение к этому культурному порту
на Черном море, как пишется в учебнике по географии для пятого класса?
   Они пили медленно, как чай  вприкуску, отламывая  по  кусочку сушенного
бычка, пахнущего  лодкой на  шестнадцатой станции  и ботинками  рыбака,  что
стояли поблизости, и водой, которая ходила туда-сюда по плоскому днищу.
   --  С душком! -- сказал , аппетитно кусая,  московский поэт и отхлебнул
из кружки. -- А насчет культурного порта  -- правильно написано в географии.
Нет больше Одессы. Где Мишка Япончик ? Где Беня Крик? -- При каждом имени он
делал  новый глоток.  -- Нет  Одессы Бабеля. Чем вы отличаетесь от Жмеринки?
Фима,  что я не прав? Миша, где налетчица Маня, которая свистела в приличном
обществе, и никто не удивлялся этому.
   -- Свистела? Пожалуйста! -- И мой дядя, который быстро хмелел, но после
этого  мог выпить  еще  целую бочку,  засунул четыре толстых пальца в рот  и
свистнул так, что стены питейного заведения задрожали.
   --  Миша, --  спокойно сказал  буфетчик, --  что вы свистите вы ведь не
мусор.
   -- Боря,  я дико извиняюсь, накиньте за это трешку. Но я должен был ему
доказать. --  Дядя кивнул на худого. --  Вы же  слышали, он  сказал,  что  в
Одессе разучились свистеть.
   -- Не надо платить. Считайте, что  я  вас угостил этой трешкой. Но, как
он говорит, он  таки  прав. Простите меня, но вы, Миша, и  правда не  умеете
свистеть. Грязные пальцы в рот -- фу, это же не гигиенично. Я уже не говорю,
что  руки  бывают  заняты  това-ром  или  вас  прихватило  по  нужде, а  тут
необходимо свистнуть. Короче -- вот как это делается..
   При этих словах буфетчик  Боря  подогнул язык под верхние зубы, выпучил
глаза, как будто звук будет выходить  оттуда, чуть присел и  засвистел  так,
как моему дяде и не снилось..
   -- Вот это я понимаю. -- сверкнул глазами гость. -- Узнаю  Одессу, хотя
я здесь впервые.
   -- Нет, -- сказал Фима-, вам ее еще предстоит узнать. Пойдемте..
   -- Кудой вы его уводите? -- недово