авляющий. Пристал ко мне, официальная забастовка  или
неофициальная.
     - Вопрос на засыпку, - заметил Тонман. - Похоже, он нарывается.
     - Похоже.
     - Нашел время,  нечего  сказать.  Они  целый  месяц  американские  суда
разгружали. Значит, сейчас при деньгах.
     - Да, это я учел. Погода хорошая, попивай себе пиво и радуйся. Так  что
на уступки они скоро не пойдут.
     - А тут еще и футбол.
     - Футбол? Какой футбол?
     -  Завтра  на  стадионе  большой  футбол:  сборная  Ирландии  играет  с
"Арсеналом".
     - Только этого не хватало. Ясно, они все как один будут там.
     - Я так и думал, что ты упустил это из виду, - заметил Тонман.
     К вечеру большинство бастующих укладчиков напились.  История  конфликта
разлетелась по прибрежным барам и задела всех за живое. Многим портовикам  и
морякам тоже пришлось поработать на американских судах. Помнили  они  и  то,
что завтра - важный футбольный матч. Так что неразгруженный окисел с  каждой
минутой становился все грязнее. Рабочим отказали  в  противогазах.  Компания
грозилась взять для разгрузки  людей,  не  состоящих  в  профсоюзе.  В  этот
напряженный момент появились вечерние газеты. В  одной  из  них  бросался  в
глаза заголовок:

"ЗАБАСТОВКА В ПОРТУ НЕОФИЦИАЛЬНАЯ", -
                      УТВЕРЖДАЕТ ПРОФСОЮЗНЫЙ ДЕЯТЕЛЬ.

     Далее сообщалось, что "мистер Маллиган,  секретарь  отделения,  заверил
руководство  компании  в  том,  что   забастовка   неофициальная.   Профсоюз
предпримет  надлежащие  меры,  чтобы  положить  конец  незаконным  действиям
некоторых  безответственных  рабочих".  Маллиган  раскрыл  газеты  в   своей
гостиной и одновременно спальной  комнате,  которую  занимал  в  обшарпанном
старом здании неподалеку от филиала профсоюза. Заголовок так потряс его, что
он чуть не свалился со стула. В ужасе  он  несколько  раз  пробежал  заметку
глазами, забыв, что на подносе стынет чай.
     От  филиала  профсоюза  Маллиган  решил  держаться  подальше.  Там  его
наверняка будут караулить  газетчики.  Как  выяснилось,  он  оказался  прав.
Наверняка вместе с ними нагрянет и делегация разъяренных укладчиков угля.  И
здесь он оказался прав. Позабыл он лишь о миссис Линч. Тем не менее она была
тут как тут - стояла позади толпы.  Она  припомнила  еще  одну  фирму,  куда
мистер Маллиган может написать по поводу ее сына.
     Новости в утренних газетах были хуже некуда.  Тот  факт,  что  профсоюз
объявил  забастовку  неофициальной,  вызвал  серьезное  недовольство   среди
рабочих. Рабочие считали, что профсоюз  сделал  заявление,  не  потрудившись
вникнуть в их требования. Вчера вечером компания  пыталась  перевести  судно
под разгрузку в другой порт, но моряки в  знак  солидарности  с  укладчиками
покинули судно. А расплачиваться за это - опять-таки ни в  чем  не  повинным
гражданам. Передовая отмечала, что профсоюз, к счастью,  наконец-то  решился
на твердые меры.
     Маллиган прочитал все это за завтраком и снова улегся  в  постель.  Там
его и застал Тонман, явившийся около полудня.  Маллиган  натянул  одеяло  на
подбородок, и Тонман видел лишь его перепуганные глаза.
     - Пришлось прийти за тобой, - сообщил он. - Тебя все ищут.
     - Скажи, что я болен, - буркнул Маллиган.
     - Вид у тебя не больной.
     - Бывает же, что грудь и ноги ломит, - промямлил Маллиган, - а по  виду
ничего не скажешь. И перед глазами пятна какие-то плавают.
     - Вчера ты был здоров.
     - Верно. Должно быть, какая-то зараза в трюме.  Микроб  прицепился  или
еще что.
     - Вечером моряки ушли с корабля.
     - Читал. Все из-за этого чертова футбола.
     - У нашего филиала вечером прорва народу собралась - тебя требовали.
     Маллиган застонал. Глаза над простыней едва не закатились.
     - А сегодня утром три раза звонили по междугородному со съезда в Корке.
     - Генеральный секретарь?
     - Да. Требовал отчет.
     - Я болен, Тонман.
     - И что тебе вздумалось заявить,  будто  забастовка  неофициальная?  Не
твое это дело.
     - Да так, ляпнул, не подумав.
     - Вот и посадил всех в лужу, - сказал Тонман. -  Попридержал  бы  язык,
может, удалось бы выиграть время.
     Маллиган во всем винил Беггса. Без  него  все  прошло  бы  как  обычно:
работа стоит, а компания публикует в газетах  умеренные  протесты.  Профсоюз
два-три дня тянет время, якобы решая, как поступить: исключить бастующих  из
своих рядов или признать, что их требования носили  неотложный  характер  и,
значит, они прекратили работу обоснованно. Тем временем стороны  приходят  к
компромиссу, и конфликт гаснет, не успев разгореться.
     В полдень к забастовке в знак солидарности присоединились портовики. На
матче  сборной  Ирландии  с  "Арсеналом"  присутствовало  небывалое   доселе
количество зрителей, ставших свидетелями победы ирландцев со счетом 3:1.  Но
этот результат не принес Маллигану радости. Заголовки разили наповал:

НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ЗАБАСТОВКА РАЗРАСТАЕТСЯ
                 ДУБЛИНСКИЙ ПОРТ В УГРОЖАЮЩЕМ ПОЛОЖЕНИИ

     На другой странице какой-то журналист пошел еще дальше. Статья  о  том,
что профсоюз предпримет дисциплинарные меры, была озаглавлена так:

НЕСГИБАЕМЫЙ МАЛЛИГАН
                   ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ НЕЗАКОННЫМ ЗАБАСТОВКАМ

     Несгибаемый Маллиган снова залег в постель  и  пролежал  там  до  конца
следующего  дня.  Он  стал  предметом   обсуждения   в   кабинете   министра
промышленности и торговли.
     - Кто такой этот Маллиган? - спросил министр своего заместителя.
     - Какая-то мелкая сошка, - ответил тот. - Возможно, псих.
     - А что сообщают из штаб-квартиры профсоюза?
     - Ничего. Придется подождать. Они все на съезде.
     - Им бы все заседать... того и гляди порт закрывать придется.
     - Может, задумали отсидеться.
     - Трусы паршивые. Нашкодили, а мы расхлебывай - обычное дело.
     - Кстати, звонил министр юстиции.
     - О боже, отделайтесь от него как-нибудь. Тут и без этого пройдохи  все
идет кувырком.
     - Похоже, укладчики выставляют пикеты. Начальник полиции не знает,  что
делать. Строго говоря, он должен дать команду на их арест.
     - Тогда вообще хлопот не оберешься. Чего доброго,  покинет  свои  посты
вся полиция.
     - Вы правы. Но пикеты  разрешено  выставлять,  только  если  забастовка
официальная. Об этом сказано в законе о производственных конфликтах.
     - Скажите ему, пусть оставит этот закон в покое и вообще не  мельтешит.
Попробуйте еще раз связаться с кем-нибудь из штаб-квартиры профсоюза.
     - А Беггс словно того и хочет, чтобы работа встала. По-моему, он  ведет
себя глупо.
     - Да. Я скажу Буллмену, чтобы  охладил  его  пыл.  А  то  еще  всеобщая
забастовка начнется.
     - Сейчас не время ввязываться в серьезный конфликт. Только  посмотрите,
какой у вас дефицит платежного баланса.
     - Я на него уже полгода смотрю. Ладно, действуйте.
     Заместитель министра обещал сделать все, что в его силах. Но его унылый
вид огорчил министра. Эти постоянные служащие народ хоть и  дружелюбный,  но
сплошь фаталисты. Министр вздохнул и потянулся к телефону.
     Тяжелее всех пришлось Тонману. Целый день он провел  в  страхе,  ожидая
вызова в правление, и лишь к вечеру вышел спокойно посидеть за  стаканчиком.
Однако портовики, его старые кореши, не дали Тонману даже войти ни в одну из
трех знакомых забегаловок - все  отворачивались,  стоило  ему  появиться  на
пороге. В глубоком унынии он ушел и зашагал  по  прибрежным  улочкам.  Вдоль
порта через равные интервалы стояли полицейские, заменившие бастующих ночных
сторожей, -  кряжистые  мужчины,  крайне  недовольные  тем,  что  приходится
работать сверхурочно. Суда безжизненно замерли у  причалов,  поверх  слабого
света прожекторов  вытянулись  костлявые  шеи  кранов.  Звезды  попрятались,
вечернее небо грозило разразиться дождем. Окна  изредка  попадавшихся  баров
выплескивали на тротуары лужицы света. Оживленные разговоры, доносившиеся до
слуха Тонмана, затихали, оставаясь позади, и он чувствовал  себя  бездомным.
Тонман знавал и лучшие дни. Раньше он неплохо орудовал кулаками. Мог сладить
один с двумя полицейскими. Мог пойти во главе  рабочих  и  отстаивать  общие
интересы  -  тогда  для  переговоров  требовались  лишь  крепкие  слова   да
недюжинная смелость, только и всего.
     Теперь  все   изменилось.   Бумажная   волокита,   телефонные   звонки,
процедурные вопросы и сферы полномочий - от всего этого у него пухла голова.
А душа была добрая, преданная. И вот сейчас, неожиданно  оказавшись  изгоем,
он ужасно страдал и время от времени даже останавливался, чтобы успокоиться.
Но стоило ему остановиться, как река, и  краны,  и  ветер,  гонявший  мусор,
которого на портовых улочках всегда хватало, и каменные  дома,  и  очертания
нависавших из темноты огромных контейнеров - все  это  наполняло  его  такой
безысходностью, что он тут же шел дальше.
     Наконец ноги снова  завели  его  в  бар.  Там  сидели  моряки,  но  все
англичане - они его едва знали. Тонман сидел и пил в  одиночестве,  когда  к
нему подошел незнакомец.
     - Вы профсоюзный деятель, - сказал он. С  трудом  отвлекшись  от  своих
мыслей, Тонман ответил утвердительно. - Я вас вроде уже видел. Вы Маллиган?
     Тонман ответил отрицательно.
     - Знаете его?
     Тонман спросил незнакомца, кто он такой.
     - Репортер. Мне нужен материал. Эта забастовка...
     Тонман перебил его и спросил, не он ли случаем дал материал  в  газету,
где впервые было напечатано, что забастовка неофициальная.
     - Именно я, - сказал репортер с вполне  понятной  гордостью.  -  Сейчас
хочу дать продолжение.
     Тонман по характеру был человек обстоятельный. Он спокойно допил  пиво,
отодвинул кружку в сторону. Звук удара заставил  моряков  замолчать.  Они  с
любопытством  поглядели  на  растянувшегося  на  полу  репортера,  потом   с
почтением - на здоровенного мужчину, который  умел  так  ловко  и  без  шума
делать такие дела. Бармен позвал  двух  своих  помощников,  и  они  вытащили
поверженного репортера на улицу.
     - Он вас оскорбил? - поинтересовался бармен, протирая стакан.
     Но Тонман не был настроен болтать попусту.
     - Он хотел продолжения, - ответил Тонман. И сразу вышел.

     - Я имел с Буллменом долгую беседу,  но  дело  стоило  того,  -  сказал
министр. Шел третий день забастовки, однако министр явно был  в  приподнятом
настроении.
     - Есть результаты? - спросил замминистра.
     - Будут. Оказывается, Беггс - человек новый, из Англии. С  этим  Малони
он явно перегнул палку.
     - Маллиганом, - поправил постоянный замминистра. Он был аккуратист.
     - Это неважно. В общем, Буллмен пропесочил Беггса: зачем припер  Малони
к стене, а потом еще разгласил заявление этого болвана,  что  они  действуют
неофициально? Отнял возможность потянуть резину.
     - Недаром он старший директор, - в голосе заместителя министра  звучало
одобрение.
     - Буллмен со всем согласился. Он слишком стар, чтобы мериться силами  с
докерами.
     - И что же будет?
     - Я напишу письмо с предложением  обратиться  в  арбитраж.  Компания  и
профсоюз напишут мне в ответ, что они согласны.
     - Выразив протест, надо полагать.
     - Безусловно. Правление компании  немного  побрыкается,  мол,  как  это
вмешиваются в их дела, но больше для  вида.  В  конце  концов  они  уступят.
По-моему, к тому есть все основания.
     - Уступят, куда им деваться. Знаю я их. Но  как  профсоюз  будет  вести
переговоры? Забастовка-то неофициальная.
     - Весь их исполком был в отъезде. Теперь они согласятся,  что  без  них
тут наделали дел. При таких обстоятельствах обе стороны посмотрят на  это...
нарушение сквозь пальцы.
     -  Ага.  Без  них  наделали  дел.  Значит,  нужен  стрелочник.  Бедняга
Маллиган.
     - Да он просто олух. Связал исполком по рукам и ногам, не 'имея  на  то
ни малейших полномочий. Кстати, до меня дошло, что он слег...
     - А как насчет Беггса? Ведь по справедливости...
     - Бросьте, - мягко упрекнул министр своего  заместителя.  -  Что  такое
справедливость? Заместитель министра вздохнул.
     - Отвлеченное понятие. Кстати, о справедливости. Снова  звонил  министр
юстиции.
     Всякий  раз,  когда  речь  заходила   о   министре   юстиции,   министр
промышленности и торговли терял власть над собой.
     - Опять этот сапожник, - процедил он.
     - Речь идет об оскорблении действием.  Работник  профсоюза  в  каком-то
баре потрепал журналиста. Я попросил их сильно не усердствовать.
     - Правильно. Мученик за дело рабочего класса - это нам сейчас не нужно.
Из-за чего они сцепились?
     - Бог их знает. Это тот самый журналист, который  первым  написал,  что
Маллиган объявил забастовку неофициальной.
     - И здорово ему досталось?
     - Кажется, перелом носа. Министр снова повеселел.
     - Отлично, - сказал он, потирая руки и улыбаясь неизвестно чему.

     На пятый день забастовка кончилась, и люди вернулись на работу. За  это
время  профсоюз  изучил  причины,  вызвавшие  прекращение  работы;   министр
выступил с резкими словами о  том,  что  расплачиваться  приходится  простым
ирландцам;  правление  компании  признало,  что  в   деле   имелись   особые
обстоятельства,  и  удовлетворило  поставленные  требования.  Это   обошлось
компании  примерно  в  двадцать  четыре  фунта,  потому  что  весь   сыр-бор
разгорелся из-за двенадцати укладчиков.  Таким  образом,  опасность  удалось
отвести, и обе стороны сохранили достоинство. И лишь  Маллиган  не  разделял
общей радости. По вызову исполкома  профсоюза  и  по  настоянию  Тонмана  он
поднялся с постели и предстал перед собравшимися. Члены комитета с каменными
лицами встретили Маллигана, когда он вошел со своим  заместителем  Тонманом,
как всегда скорбно сопевшим.
     Генеральный  секретарь  зачитал  длинный  список  подобных  забастовок,
имевших место в  отделении  Маллигана  в  прошлом.  Он  осудил  необдуманное
заявление Маллигана о том, что прекращение работы было  неофициальным.  Если
бы не умелое ведение дела, компания настояла бы на возобновлении работы безо
всяких переговоров и профсоюз  по  договору  был  бы  вынужден  применить  к
укладчикам дисциплинарные меры и исключить их из профсоюза. По  всему  порту
вспыхнули бы забастовки солидарности. Многие рабочие вышли бы из  профсоюза,
а этого только  и  ждут  конкуренты  -  вокруг  полно  профсоюзов,  жаждущих
расширить свои ряды. Маллиган, заключил он, проявил полную  некомпетентность
и  не  сумел  справиться  с  относительно  небольшим  отделением  профсоюза.
Маллиган, в своем поношенном костюме, с землистым лицом, выглядел еще  более
подавленным, чем обычно, и на  вопросы  отвечал  невразумительно  и  путано.
Потом сослался на болезнь.
     -  Вы  хотите  сказать,  что  легли  в   постель,   пытаясь   уйти   от
ответственности.
     - Нет, я был болен. Спросите у Тонмана.
     - Это очень сомнительно. Боюсь, среди членов комитета  в  вашу  болезнь
никто не верит.
     Маллиган огляделся. На бесстрастных лицах читалось неверие.
     - Когда я зашел к нему, он выглядел очень плохо, - поддержал  Маллигана
верный Тонман.
     - Потому что у него душа ушла в пятки от страха. И  это  самое  худшее.
Сначала он подводит исполнительный  комитет.  А  потом  у  него  не  хватает
смелости отвечать за свои действия. Во всей этой  нелепейшей  истории  самое
неправдоподобное - болезнь Маллигана.
     После этих слов Маллиган  уже  не  раскрывал  рта.  Но  вот  обсуждение
кончилось, и у Маллигана спросили, хочет ли он  что-нибудь  сказать,  прежде
чем его  попросят  выйти.  Он  несколько  раз  глотнул,  окинул  беспомощным
взглядом непривычно импозантные апартаменты:  длинный  полированный  стол  с
пепельницами и блокнотами, портрет последнего президента профсоюза на  стене
напротив,  ковер  во  всю  комнату,  довершавший  картину   изысканности   и
некрикливой роскоши. Потом заговорил:
     - Я знаю, что наломал дров. Не скажу, что я в ладах с пером и  бумагой,
что мастер писать отчеты. Да и дипломат из меня не бог весть какой.
     Тут кто-то очень громко сказал: "Вот-вот!" - и заскрипел стулом.
     - Все это я знаю не хуже вас. В старые  времена  от  меня  было  больше
пользы. Тогда приходилось иметь дело с полицией, со штрейкбрехерами. И такая
работа была нам с Тонманом по плечу. В профсоюзе состояло мало народу, а сам
профсоюз помещался в комнате над портовым баром. С трудом удавалось  сводить
концы с концами. Тонман и я часто сидели  без  зарплаты.  Мы  часто  платили
пособие бастующим и выходили на улицу  вместе  с  ними,  а  сами  не  знали,
удастся ли сегодня перекусить, нормально выспаться.  Но  мы  умели  сплотить
докеров, я умел объяснить нанимателю, чего мы хотим, за что будем стоять  до
конца, пока нам не  уступят.  Похоже,  больше  мне  нечего  сказать.  Теперь
времена  другие.  Двадцать  лет  назад  не  было  ни   рабочих   судов,   ни
согласительных комиссий. И еще скажу: наши работяги тоже другие. Они из того
же теста, что и я с Тонманом. Им по душе старые методы. И  не  понимают  они
никаких договоров. Да в старые времена договоров почти и  не  было.  Похоже,
они так и живут в том, старом мире. И мне их не  изменить,  а  уж  вам  -  и
подавно, это факт. Я знаю, сейчас они готовы меня разорвать на куски, но все
равно скажу - они ребята хорошие. Лучше не бывает.  Потому  что  они  хотят,
чтобы все было по совести. Больше мне нечего сказать.

     По  пути  домой  Тонман  заверил  Маллигана,  что  тот  говорил   очень
красноречиво.
     - Да что толку, - сказал Маллиган.
     - Ты себя недооцениваешь, - постарался утешить его Тонман. - Ты здорово
говорил. Наверняка ты их убедил.
     - Дожидайся, - возразил Маллиган.  -  Из  стеклянного  глаза  слезу  не
выжмешь.

     Профсоюз принял решение на три месяца отстранить Маллигана от работы, и
на том дело бы и  кончилось,  если  бы  не  Тонман:  такая  несправедливость
поразила  его  в  самое  сердце.  Все  воскресенье  он  предавался   мрачным
размышлениям. А в понедельник вечером его снова занесло в одно из заведений,
откуда его в последнее время выкурили  укладчики.  Он  в  одиночестве  тянул
виски, вынашивая смутное желание взять да и вытолкать  всех  отсюда,  -  это
будет месть. Поначалу косые взгляды укладчиков только укрепляли это желание.
Но  спиртное  подействовало  совершенно  неожиданно  его   охватила   тоска.
Молчаливый, задумчивый, он  одиноко  стоял  у  стойки  и  поглощал  виски  в
огромных количествах, кал вдруг, к общему удивлению, по его  мясистым  щекам
прокатились две слезы.
     - Нечего сказать, хороши, - громко произнес Тонман.
     Все повернулись к нему. Даффи, один из укладчиков, с трудом поднялся  и
подошел поближе.
     - Что случилось, Тонман, старичище? - спросил он.
     - Никакой я тебе не етаричище, - ответил Тонман. - Не  разговаривай  со
мной.
     Даффи увидел, как на глаза  у  Тонмана  навернулись  слезы  и  медленно
скатились по щекам. Даффи был ошарашен: такой человек-гора - и вдруг плачет.
     - Тонман, что с тобой, скажи Христа ради!
     - Все вы друзья до первой беды, - сказал Тонман.
     - Здесь таких нет.
     - Слова все это. Мы с Маллиганом вас раскусили.
     - Что ты от нас хочешь? Чтоб мы ему часы на  цепочке  подарили?  Он  же
хотел нас продать!
     - Вранье! Это Беггс все вывернул наизнанку.
     - Чего же Маллиган об этом не сказал?
     - Не мог он. Не имел права без исполкома. Он уж третий десяток  с  вами
нянькается, а вы в трудную минуту его бросили.
     - Чего ж он нам не сказал, что Беггс его околпачил?
     - Да не мог он. Он же заболел.
     Даффи  пригласил  его  выпить.  Поначалу  Тонман  отказался.  Но  после
уговоров согласился.
     - Ну, кто старое помянет... - начал Даффи, поднимая стакан.
     - Легко сказать. А что будет  с  Маллиганом?  Исполком  его  от  работы
отстранил.
     - Что-что?
     - На три месяца.
     У Даффи отвисла челюсть.
     - Ну, - проговорил он посл