ством в полкроны исходили сила и спокойствие.  На  эти  деньги  можно
заплатить за девушку в поезде и угостить ее мороженым или купить  сигарет  -
покурить после купания, а вечером, на обратную  дорогу,  -  рыбу  с  жареной
картошкой и есть из бумажного пакета вместе с ребятами. Монетка летала вверх
и вниз, и Майкл алчно следил за ней. Иногда она отлетала далеко, эта  яркая,
хоть и маленькая звезда, и девочка семенила за ней.  Несколько  раз  монетка
зигзагами катилась в сторону Майкла.  Игра  продолжалась  долго,  и  старик,
потеряв к ней интерес, начал клевать носом. Майкл глянул в один конец аллеи,
в другой. Вдалеке садовник осматривал клумбу. Поблизости никого не было.  Но
встать, схватить монетку и смыться - это слишком рискованно. Не  ровен  час,
девочка закричит или старик откроет  глаза  совсем  некстати.  Прищурившись,
Майкл внимательно следил за монеткой.
     Украсть полкроны - смертный это грех или простительный? Грех  считается
смертным при трех условиях: 1) человек совершает  тяжкий  проступок,  2)  он
прекрасно сознает, что  делает,  3)  он  не  испытывает  угрызений  совести.
Конечно, украсть у бедняка - это смертный грех, но украсть у  богача  -  это
уже грех простительный, все  зависит  от  того,  насколько  тяжка  содеянная
несправедливость. Впрочем, смертный, простительный - какая разница?  Он  уже
бывал нечист на руку, и эти грехи всегда были смертными и убивающими душу, к
тому же со дня последней исповеди прошло уже восемь месяцев.  Машинально  он
чуть не произнес: "Каюсь во всех своих грехах". Когда  в  полутемной  церкви
священник закрывал дверь на  задвижку,  он  не  спрашивал:  "О  чем  это  ты
задумался?", он говорил: "Ну, сын мой". Язык прилипал к  гортани,  от  стыда
лицо заливал пот,  но  приходилось  выкладывать  все  начистоту.  Если  тебя
поймали с поличным, значит, ты (не очень приятное слово) - вор.
     Монетка упала и покатилась прямо к нему. Майкл не спускал с  нее  глаз.
Сверкая на солнце,  монетка  по  дуге  подкатывалась  к  нему  слева.  Майкл
осторожно вытянул ногу и остановил ее. Потом быстро взглянул на старика,  но
тот продолжал дремать. Тогда Майкл нагнулся и поднял монету.
     - Уходи, - прошептал он девочке, когда та подошла. - Проваливай.
     На ее мордашке застыл вопрос. Вот бы сейчас по этой мордашке ногой!  Но
ее изумление испугало Майкла. Едва  девочка  заплакала,  как  он  вскочил  и
сказал:
     - Не плачь. Сейчас поищем в траве.
     Когда к ним подошел старик, Майкл усердно обшаривал бордюр.
     - Бедняжка, - сказал старик. - Да что случилось?
     - Она потеряла монетку. Кажется, укатилась сюда.
     Они искали довольно долго. Майкл все время отворачивался от старика.  В
груди громко стучало сердце. Он боялся, что старик заметит, как оно бьется о
ребра, как кровь пульсирует на шее, услышит, как оно кричит: "Вор!  Вор!"  -
так громко, что не  услышать  нельзя.  Девочка  снова  захныкала,  и  старик
успокоил ее,  обещав  купить  мороженое.  А  монету  придется  оставить  для
подметальщика, сказал он Майклу. "Что с возу упало, то пропало", -  грустно,
но вполне добродушно заключил он, уходя.
     Наконец старик с девочкой скрылись из виду, и Майкл уселся  на  скамью.
Он понятия не имел, который час, надо было спросить  этого  старого  дурака,
пока он не ушел. Они направились к вокзалу, но Майкл не решился идти туда  -
не хватало еще раз на них наткнуться. Пожалуй, старику...  еще  "  захочется
поболтать. Где он живет? Ходит ли в школу?  Что  собирается  делать  дальше?
Парню, начинающему жизнь,  найти  подходящую  работу  нелегко.  Майкл  будет
мямлить, заикаться. Попробуй ответить  внятно  на  эти  вопросы!  Их  задают
просто из любезности, но у Майкла все винтики в голове тотчас разлаживаются,
начинают хаотически звякать, греметь и отказываются работать. Он никогда  не
мог найти ответов. И боялся, что если старик заговорит с ним, он выпалит ему
напрямик: "Я забрал ваши полкроны и назад не  отдам.  Делайте  что  хотите".
Поэтому он проторчал в парке еще полчаса, а потом пошел  в  другую  сторону,
решив добраться до вокзала окольным путем.  Прошел  мимо  университета,  где
Марк скоро начнет учиться на врача. Марк всегда при деньгах. Ему никогда  не
придется прикрывать ногой полкроны, оброненные ребенком в городском парке.
     На улице было так тихо, что он слышал эхо собственных шагов, да и  сами
дома, казалось, мирно спали. В воздухе висела залитая солнцем тишина,  пахло
пылью. Он подумал о прохладном море, об Энн Фокс в красном купальнике -  как
она поднимает свои округлые руки и с них блестками стекает прохладная  вода.
Вот она в ситцевом платье, сгибая  точеные  колени,  взбирается  на  вершину
холма, и от нее веет морем. Найти их будет не просто. Вершина холма  заросла
папоротником - валяйся  где  хочешь.  Может,  она  там  вместе  с  Дорганом?
Придется все облазить.
     Майкл быстро зашагал по ступенькам, хотя понимал: раньше, чем указано в
расписании, поезд все равно не уйдет, и  встречу  с  Энн  не  ускоришь.  Но,
поднявшись наверх, он остановился как вкопанный. Из помещения  кассы,  держа
за руку девочку, выходил старик. Девочка хотела взять у него билеты. Вина  и
страх непреодолимым барьером стояли на его пути. Повинуясь инстинкту,  Майкл
сразу повернулся и зашагал прочь. На углу парка он прислонился к колонне, на
которой  некогда  крепилась  декоративная  цепь,  огораживавшая  тротуар,  и
простоял так довольно долго. Майкл знал, что уже  седьмой  час,  потому  что
появилось много людей на велосипедах, к тому  же  он  чувствовал  пустоту  в
желудке. Зря он не стал  обедать.  Майкл  смотрел  в  небо  -  золотистое  и
спокойное, с редкими облаками, - и вдруг рядом с  ним  оказалась  мать.  Она
ходила по магазинам и сейчас толкала перед собой, коляску с сестрой. Конечно
же, это мать! Но Майкл едва кивнул ей. Пусть  видит,  какой  он  несчастный.
Пусть знает, что ему негде приткнуться, кроме как на  углу  улицы,  что  ему
некуда смотреть, кроме неба. Ей это будет тяжело, и  поделом.  Раньше  Майкл
любил родителей. Когда он был маленький, пока не появились другие  дети,  на
этом самом углу они с матерью часто ждали отца, с собой у них была фляжка  с
чаем, бутерброды и горячие булочки с изюмом. Обычно они шли в парк, садились
на траву и устраивали пикник. Но сейчас он их ненавидел. Ему не о чем было с
ними говорить. Он их ненавидел уже давно, но они  не  хотели  это  замечать.
Мать стояла и ждала. Потом сказала:
     - О чем это ты задумался, Майкл?
     Энн Фокс вчера сказала то же самое, а сейчас она  валяется  в  зарослях
папоротника с Дорганом. Майкл надулся и ничего не ответил. Чуть погодя  мать
окликнула его, уже более настойчиво:
     - Майкл!
     Он что-то буркнул в ответ и дернул плечами.
     - Сестренка заболела, - начала она,  снова  пытаясь  умиротворить  его,
смягчить, растопить лед между ними. - Я, наверное, вечером никуда не  пойду.
Можешь сходить в кино вместо меня.  Помирись  с  отцом  за  чаем  и  пойдите
вместе.
     - Чего это я буду с ним мириться? - спросил он. - Ну вас всех!
     Она робко сказала:
     - Не очень-то вежливо ты говорил с отцом за обедом.
     - А он что, говорил вежливо?
     Тут Майкл посмотрел на нее и, пораженный, увидел слезы в ее глазах.  Но
она отвернулась и пошла. Он поплелся следом, не  желая  идти  рядом  с  ней.
Голодный и несчастный, он  глядел  на  приземистую  колокольню  методистской
церкви, на небо - как море на картинках, - усеянное  барашками  облачков.  В
море купаются прелестные, стройные девушки. И ноги у них точеные, стройные и
красивые. Он перевел взгляд на ноги матери.  Какие  худые!  На  матери  были
дешевые, немодные шерстяные чулки желтоватого цвета, сморщившиеся на  икрах,
штопаные-перештопаные, растянутые. Один край подола висел над ними чуть ниже
другого. Он смотрел, как медленно, едва передвигая ноги, идет мать. Кажется,
никогда раньше он не замечал, какие у нее ноги.  Сейчас  его  словно  громом
поразило. К горлу подступил ком.  Надо  сказать  что-то  грубое,  иначе  как
защититься от этой неожиданно нахлынувшей боли? Худая фигура матери  маячила
впереди, руки толкали коляску.
     - Идем побыстрей, - сказала она бодро, - отец,  бедняга,  должно  быть,
нас заждался. Господи, слезы-то она хоть вытерла?  Он  не  хотел,  чтобы  ее
видели в таком состоянии. Она ускорила шаг и сразу задышала тяжелее.
     - Я купила тебе яйцо к чаю, - добавила она.
     Желание нагрубить пропало.  Яйцо  к  чаю.  Он  чуть  не  рассмеялся.  И
внезапно захотелось потянуться к матери рукой, погладить ее, извиниться.  Но
нужные слова не приходили. Он лихорадочно пытался их найти. Куда  там  -  от
этих поисков шум в голове только усиливался. Вдруг пальцы нащупали в кармане
украденные полкроны. Краска стыда и презрения к себе  медленно  залила  щеки
Майкла. Эти деньги неожиданно утратили ценность. На них не  купишь  то,  что
хочешь. Потому что он сам толком не знает, чего хочет. Он с трудом сдерживал
слезы. Теперь он смотрел на мать с огромной нежностью, жалостью, любовью. Но
все же что-то в  нем  -  гордость,  а  может,  ужасная  застенчивость  -  не
позволяло ему заговорить с ней или хотя бы пойти рядом.
     Так они и шли домой: она, ни о чем не догадываясь,  -  впереди,  а  он,
умеющий выразить словами лишь злость и раздражение, молча плелся сзади.


ФОРЕЛЬ

     Перевод Л. Беспаловой

     Форель  висела  посреди  горной  речки  -  там,  где  солнце   золотило
прозрачную воду. Чуть впереди из речки выступал валун,  на  воде,  зыбящейся
вокруг него, качались, норовя оторваться, отражения деревьев, но с места так
и не трогались. Кольцо гор тонуло в знойном мареве.  Это  была  рыба-великан
среди измельчавших рыбешек горной речки.  Глаза  у  форели  были  сторожкие,
нижняя челюсть хищно навострена. Пока Денис следил за рыбой - удочку он и не
пытался закинуть: слишком низко свисали над речкой ветви деревьев,  -  рыба,
круто повернув, ушла вниз по речке и залегла под берегом. Перед уходом Денис
отметил, куда она залегла.
     Вечером он повез Хелен в местный бар. Когда его мотоцикл подкидывало  и
заносило на колдобинах немощеной дороги, она крепко обнимала  его  за  пояс.
Через несколько миль они выехали на мощеную дорогу и остановились  там,  где
свет, лившийся из двух окошек бара Флаэрти, прорезал тьму, поглотившую  горы
и вересковые пустоши.
     Здесь их приветствовали как старых  знакомых.  Жарко  топился  камелек,
торфа явно не жалели, и не так для тепла - в летний  вечер  в  нем  не  было
недостатка, - просто  местность  была  пустынная,  а  в  топящемся  камельке
чувствовалось что-то располагающее к веселью,  компанейству.  Струйки  дыма,
порой минуя дымоход, уплывали в зал, разнося горьковатый запах.
     У Флаэрти их принимали за брата и сестру. Так пошло от самого  Флаэрти,
с первого же их вечера тут.
     - Вы будете жить там, у Гленби в домике? - спросил Флаэрти.
     - Поживем недельки две-три.
     - А не скучно вам будет там одним? - сказал Флаэрти, прищурившись, - он
разливал выпивку.
     -  Зато  там  можно  вдосталь  поудить,   поплавать.   Флаэрти   только
пренебрежительно махнул рукой.
     - Парню такая жизнь, может, и по нраву, а вашей сестре небось захочется
и поплясать, и с людьми повидаться.
     Флаэрти наклонился к керосиновой лампе: ее поставили поближе  к  кассе,
чтобы было удобно отсчитывать сдачу. Вторая лампа свисала с потолка.
     У Дениса мелькнула мысль: не хочет ли Флаэрти таким манером выведать  у
него, кем они приходятся друг другу, и он  оставил  его  слова  без  ответа.
Флаэрти не стал продолжать разговор.
     Денис - его мысли по-прежнему занимала рыба - отнес стаканы на  стол  в
углу и сказал:
     - Я сегодня видел в реке форель. Мудрее ее нет рыбы в здешней речке.
     - Почему ты так думаешь?
     - Она больше всех.
     - Разве та, что больше, всегда мудрее?
     - У форелей - всегда.
     - Почему? - спросила Хелен. Брови ее взлетали  так  высоко,  когда  она
задавала вопросы, что волей-неволей приходилось отвечать серьезно.
     - Потому что она прожила дольше всех.
     - А может, она просто-напросто хитрее, только и всего, - сказала Хелен.
- Наверное, она объедает всю рыбу в речке. Денис рассмеялся и сказал:
     - Этой лет двадцать, разве что чуть меньше, но дни  ее  сочтены.  Я  ее
поймаю.
     - Как?
     - Еще не знаю. Надо подумать.
     - Зачем ты хочешь ее убить? Это нехорошо.
     - А зачем она убивает? - рассудительно возразил Денис.
     - Она не может жить иначе, а ты можешь, - ответила Хелен. - И потом, ты
хороший, а хорошие не хотят убивать.
     Когда она склонялась над столом, ее волосы казались того же цвета,  как
виски в стакане. А глаза ее, живые, прелестные, убеждали, что для нее это не
пустые слова. Он следил, как мотылек колотится о лампу на потолке,  стремясь
навстречу погибели.
     Слова Хелен заставили его задуматься.  Действительно,  почему?  Пытаясь
доискаться до причины, он вертел в руках стакан. Почему он хочет ее убить? У
него в памяти четко запечатлелся  миг,  когда  он  увидел  рыбу.  Перед  ним
вставало кольцо гор, поросший деревьями берег, вода, зыбящаяся вокруг камня,
а посреди  речки,  едва  заметно  шевеля  плавниками,  замерла  поразительно
крупная форель.
     - Это царь-рыба, -  не  сразу  ответил  Денис,  -  и  любой  порядочный
языческий  охотник  тебе  скажет:  кого  ни  убей,  хоть   царь-рыбу,   хоть
царь-птицу, ее сила отойдет к тебе.
     - Полоумный, - сказала Хелен.  Но  он  заставил  ее  улыбнуться.  И  не
только: его слова возбудили ее, и желание током пошло от одного  к  другому.
Он порывисто накрыл ее руку своей, но она сказала чуть дрогнувшим голосом:
     - Не надо, Денис.
     Он вспомнил, что у Флаэрти  им  полагалось  вести  себя,  как  брату  и
сестре, и неохотно отдернул руку. С начала отпуска они  спали  вместе  всего
раз. Потом на несколько дней им пришлось разойтись по своим комнатам.
     - Когда? - спросил он.
     - Завтра вечером.
     - Точно?
     - Конечно, - нежно сказала она.
     Сейчас ему казалось, что он никогда не  дождется  завтрашней  ночи.  Он
вздохнул и стал разглядывать зал. После напряженного дня  в  теле  ощущалась
приятная тяжесть, от долгого пребывания на солнце лицо  и  руки  покалывало.
Вошел новый посетитель, пристроился у камелька, поставил на колени мелодион.
Его попросили сыграть. Денис поспешил подать знак, чтобы им принесли еще  по
стаканчику, - не хотелось потом  прерывать  музыку.  Едва  раздались  первые
звуки, все замолкли, а Хелен откинулась на спинку стула и сказала блаженно:
     - Прелесть какая!
     Они засиделись в баре допоздна, не  в  силах  оторваться  от  музыки  и
топящегося камелька.
     Ночью ему снилась рыба. Он стоял  на  берегу  речки,  деревья  нависали
прямо над его  головой,  ночь  мягко  накрывала  его  своим  куполом,  речка
бесшумно струилась, в ее  черноте  то  там,  то  сям  неожиданно  вспыхивали
огненные сполохи. Где-то внизу залегла рыба, ее хвост  не  прекращал  своего
непрерывного, еле уловимого движения. Она бодрствовала,  глядя  перед  собой
недреманным оком, премудрая, всеведущая. Во сне ему виделись рыба;  он  сам;
ночь.
     Наутро он копал червей, когда внезапно послышался  шум  автомобиля.  Он
бросил лопату и поглядел направо - туда, где над легкой аркой  моста  вилась
дорога. Поначалу он увидел только полоску горной дороги. Немощеной  песчаной
дороги, усеянной осколками слюды, отсвечивавшими на  солнце.  Потом  по  ней
проехала машина и затормозила где-то поблизости. Взбираясь по тропинке среди
зарослей папоротника, Денис узнал  Кэру  по  спине  еще  до  того,  как  тот
обернулся.
     - Денис! - Кэру тянул к нему руку. Денис пожал ее.
     - Я увидел твой мотоцикл на дороге, - объяснил Кэру. - И узнал  его  по
номеру.
     - Пойдем к нам, мы снимаем здесь домик, - сказал Денис.
     - К нам? - переспросил Кэру, улыбаясь.
     - Я здесь с Хелен, - сказал Денис. По лицу Кэру было видно, как им  все
сильнее и сильнее овладевает подозрение, причем такое, которое  и  в  мыслях
держать не подобает.
     - Вы живете там одни?
     - Да, вдвоем, - не стал отпираться  Денис.  Он  шел  впереди,  на  ходу
рассказывая о том, как они тут устроились, какие погожие стоят дни и сколько
они платят хозяину, но все время мысленно уповая: пусть сегодня, хотя  бы  в
порядке исключения, Хелен оденется путем, а не выйдет к дверям полуголая.
     Вопреки его ожиданиям, Хелен лежала в  палисаднике  одетая,  по  меркам
Кэру, явно легкомысленно. Денис сказал Хелен:
     - Познакомься, это Роберт Кэру.
     - Я о вас наслышана, - улыбнулась Хелен.
     Кэру он сказал:
     - А это Хелен.
     - А-а-а, - протянул Кэру.
     От растерянности он не нашелся, что еще сказать.
     - Вы как раз поспели к ленчу, - сказала Хелен.  Денис  извинился  перед
Кэру и прошел за Хелен на кухню.
     - За что только такая напасть?
     - Что нам до него? - ответила Хелен.
     - Он уже восемь лет, как обручен с моей сестрой Морой. Вся  наша  семья
от него в восторге - такой он положительный.
     - Надо же - солнце светит вовсю, а он с зонтиком. Умора.
     - Теперь он сочтет, что  его  долг  христианина  -  доложить  обо  всем
родителям. Экая жалость, что ты... То есть, что он тебя в таком...
     - Да он свалился как снег на голову.
     - Но ты и виду не подала, что он застал тебя врасплох.
     - Просто не успела. Это было так внезапно, хорошо еще, что он  на  меня
не наступил.
     - Да ладно, - сказал Денис, смирясь. - Все равно ничего не изменишь.
     Хелен пришла в голову мысль отправить Дениса и Кэру на прогулку в горы.
Мысль эта осенила ее после того, как, промаявшись  с  Кэру  весь  ленч,  они
показали ему домик. Кэру  заглядывал  в  спальни,  нырял  в  стенные  шкафы,
дивился мехам, встроенным в просторный камин, чайнику, свисавшему на цепях с
балок.  Держался  он  любезно,  и  все  же  чудилось,  что  его   подспудное
неодобрение оставляет следы на всем, чего  он  ни  касается.  Поначалу  Кэру
нисколько не соблазнился прогулкой, но вдруг ни с того ни с сего  передумал.
Хелен собрала им еду и наконец выпроводила из  дому:  Кэру  долго  мешкал  -
никак не мог решить, брать с собой зонтик или не брать.  Они  заверяли  его,
что дождя не будет, требовали, чтобы он посмотрел, какое ясное сегодня  небо
- ни ветерка, ни облачка.
     - На всякий случай лучше возьму, - заявил  наконец  Кэру,  взвесив  все
"за" и "против".
     - Дело твое, - сказал Денис.
     Они долго карабкались по крутому склону, поросшему сосняком, Кэру  снял
сначала  пиджак,  потом  развязал  галстук  и  отстегнул  воротничок.  Денис
пропустил его вперед - пусть задает  темп.  Зонтик,  подтяжки,  рубашка  без
воротничка с торчавшей на шее, ненужной теперь  запонкой  -  все  раздражало
Дениса. Но он забыл о них, стоило им углубиться в лес и деревья,  высокие  и
стройные на нижних отрогах, поднялись вместе  с  ними  вверх  и  окутали  их
зеленым сумраком.
     И снова его мыслями завладела форель. Утром  у  него  созрел  план.  На
закате он спустится к реке, к тому  самому  месту,  которое  заприметил  еще
вчера. Подождет, пока совсем не стемнеет и не заглохнет,  не  забудется  шум
его шагов. Для наживки он выкопал червя, смертоноснее приманки  не  было  на
реке - грязного цвета червя, который сворачивался на  крючке  в  клубок,  но
стоило забросить его в воду, как он выворачивался напоказ белым брюхом. Если
забросить червя осторожно - так, будто тот сам собой свалился с нависших над
рекой веток, - перед этим форели не устоять. Как-то раз, когда у него  вышли
все мушки, он наживил червя, не  возлагая  на  него  особых  надежд,  и  так
совершенно случайно ему открылась  заключенная  в  нем  страшная  сила.  Уму
непостижимо, почему при бесконечном природном  разнообразии  от  большинства
приманок практически никакого толку, эта же действует без промаха. Жизни  не
хватит, чтобы классифицир