е паузы, - это вообще верх наглости.
     - Профсоюзы в наши дни, - заметил Тонман, - захватили бюрократы.
     Это были слова Маллигана.
     - Как это? - не понял Даффи.
     - Теперь профсоюзные боссы не лучше предпринимателей.  На  все  смотрят
глазами капиталистов.
     Это  тоже  была  фраза  из  лексикона  Маллигана.  Тонману  она   очень
нравилась.
     Даффи посерьезнел.
     - Придется им переменить пластинку, - объявил он.

     Так Маллиган снова попал в газеты. Укладчики  и  портовики  в  перерыве
провели совещание и ушли с работы -  требовать  немедленного  восстановления
Маллигана. Они прошли  по  улицам,  а  возглавил  шествие  духовой  оркестр,
маршрут которого случайно  пересекся  с  маршрутом  бастующих,  и  музыканты
пожелали внести свою лепту. Демонстранты шли с флагами. На одних было просто
написано: "Никаких преследований". Другие  взывали  к  справедливости  более
конкретной:  "Верните  Маллигана".  Буллмен,  старший   директор   компании,
позвонил министру  промышленности  и  торговли,  но  постоянный  заместитель
последнего сообщил, что министр сейчас говорит по телефону с профсоюзом.
     - Сказать ему, что вы согласны на переговоры?
     - Какие к черту переговоры? Вы что, думаете,  я  могу  восстановить  их
секретаря? Не будьте дураком.
     Постоянный замминистра не привык, чтобы  его  кто-то  называл  дураком,
пусть даже старший директор компании, и он как следует подумал, что сказать.
     - Я вот что хотел узнать: разрешите ли вы им вернуться на работу,  если
мы найдем решение, или объявите локаут или что-то в этом роде?
     - Я хочу, чтобы они вернулись на работу как  можно  скорее.  Если  порт
будет открываться и закрываться,  как  какой-нибудь  паршивый  мелодион,  мы
долго не протянем.
     - В таком случае, - эту фразу постоянный замминистра  вынашивал  с  той
секунды,  как  старший  директор  посоветовал  ему  не  быть  дураком,  -  я
решительно советую вам держать мистера  Беггса  подальше  от  представителей
прессы.
     И он пошел с докладом к министру.
     - Бог с ним, с Буллменом, - сказал министр. - Я сейчас  разговаривал  с
профсоюзом. Пригрозил, если эти вечные перерывы в работе не прекратятся,  мы
поставим их профсоюз вне закона. Они клянутся, что все уладят.
     - Восстановят Маллигана?
     - Да. Это самый простой выход.
     - А вы и вправду считаете, что можете поставить их вне закона?
     - Подождем до завтра. А что, думаю, меня поддержат.
     - Но ведь это недемократично?
     - Еще бы. Кроме права на труд у человека есть  не  менее  важное  право
отказаться трудиться. В глубине души я сочувствую этому Малларки. Не  стоило
бы об этом говорить, но это так.
     - Как ни странно, я тоже ему сочувствую. А может, философы не  правы  и
человек вовсе не разумное животное?
     - Кто его  знает.  Человек  меня  интересует  только  как  политическое
животное.
     - Что касается политики,  -  заметил  замминистра,  -  будет  интересно
посмотреть, как профсоюзу удастся  восстановить  Маллигана  и  при  этом  не
потерять лица.

     Профсоюз оказался на высоте. В печати появилось небольшое сообщение:
     "Злокозненные слухи о том, будто сотрудник отделения  нашего  профсоюза
был отстранен от работы,  уже  взбудоражили  некоторых  членов  профсоюза  и
привели к серьезным недоразумениям. Дело в том,  что  упомянутый  сотрудник,
помогавший исполкому разрешить недавний конфликт в дублинском порту, заболел
и получил трехмесячный отпуск по  болезни  с  сохранением  зарплаты.  Однако
через некоторое  время  сотрудник  сообщил  исполкому,  что  чувствует  себя
значительно  лучше  и  желает  вернуться  на  работу.   Таким   образом,   в
соответствии с его  личным  пожеланием  этот  сотрудник  с  завтрашнего  дня
приступает к своим обязанностям".

     Вместе с Тонманом и Маллиганом победу в тот  вечер  праздновали  многие
укладчики. На  следующее  утро  снова  зашевелились  краны,  загромыхали  по
булыжникам влекомые лошадьми повозки, в пыльных  трюмах  замелькали  лопаты.
Медное солнце не без труда  продралось  сквозь  затянувшую  небо  дымку.  От
утренней тишины остались лишь обвисшие флаги на судах да маслянистая чернота
реки. Маллиган шел на работу. Его уже ждала миссис  Линч.  Он  предложил  ей
сесть, приготовился ее слушать. Чувствовал он себя ужасно. Время от  времени
всплывала мысль: где  Тонман?  Посетительница  говорила,  а  он  с  растущим
нетерпением ждал, когда же наконец раздадутся на лестнице тяжелые шаги.


ПОЛКРОНЫ

     Перевод М. Загота

     Продавец в книжной лавке  оказался  человеком  подозрительным.  Засунув
руки в карманы серого халата, он буравил тебя понимающим взглядом  так,  что
ты сразу чувствовал себя в чем-то виноватым.
     - Учебник по алгебре Холла и Найта, - смущенно пробормотал Майкл.
     Продавец холодно, оценивающе  посмотрел  сначала  на  книгу,  потом  на
Майкла.
     "Загнать хочет. Утащил из дома, чтобы  деньги  просвистать  на  кино  и
сигареты", - говорил его взгляд. Рука потянулась к книге.
     - Шиллинг, - сказал он, поцыкав языком.
     - Мало, - сказал Майкл. - Она стоит дороже. Дайте хоть три шиллинга.
     Продавец повертел учебник в руках, делая вид, что рассматривает его. Он
заметил, что спортивная куртка Майкла была ему мала, а  брюки  так  коротки,
что манжеты были отвернуты.
     - Имя и адрес? - спросил продавец, будто по рассеянности. То  и  другое
было написано на обороте обложки.  Но  вдруг  они  наведут  справки  и  дома
узнают, куда делась книга?
     - Это еще зачем? - возмутился Майкл. - Вы что, думаете, я ее украл?
     - Полагается  спрашивать,  -  сказал  продавец.  -  В  это  время  года
пропадает много книг. К тому же, - добавил он, - вдруг твоя мамочка и  знать
не знает, что ты продаешь  книгу.  -  Он  сказал  "мамочка"  нарочно,  чтобы
уязвить Майкла. - Ну, хорошо, - сказал он. - Полтора.
     - Она стоит дороже, - упрямо настаивал Майкл.
     Продавец протянул ему книгу.
     - Забирай, - сказал он равнодушно. - Полтора, и ни пенса больше.
     На том дело и кончилось.
     Вчера вечером Майкл  не  сомневался,  что  достанет  хотя  бы  полкроны
{Полкроны - два с половиной шиллинга.}, поэтому и договорился встретиться  с
Энн Фокс на вокзале. Вместе с  ее  братом  Марком  он  ездил  на  велосипеде
приятеля купаться в Песчаную бухту, а когда они вернулись, она ждала  их  на
крыльце. Пригнувшись к рулю, на который он повесил одежду и полотенце, Майкл
не мог оторваться от ее карих глаз, голых коленок, его будоражил  исходивший
от собственного тела запах соли  и  свежести.  Он  бы  многое  отдал,  чтобы
познакомиться с ней поближе. Достать полкроны ему тогда казалось пустяком. И
еще он думал: какая же она красивая! И эта мысль вдруг  так  захватила  его,
что Энн даже спросила: "О чем это ты задумался, Майкл?" Он так и не нашелся,
что ответить.
     С мыслью о полкроне он проснулся и сегодня, когда  утром,  раньше,  чем
обычно, мать разбудила его, положив ему  руку  на  плечо.  Ей  надо  отвезти
маленькую в бесплатную амбулаторию,  и  она  хочет  пойти  пораньше,  занять
очередь.
     - Майкл, сынок, - позвала мать. - Вставай!
     Было без четверти восемь, но даже в этот ранний час  солнце  в  спальне
так слепило, что было трудно открыть глаза.  Он  сказал,  что  идет,  а  сам
уткнулся в подушку.
     В половине девятого мать снова позвала его.
     - Отец давным-давно ушел, - сказала она. - Ты же обещал сегодня  встать
рано.
     Но он отдернул плечо - показать, как  ему  противно  ее  прикосновение.
Весь последний год в нем нарастала ненависть к матери.
     - Иду, иду! - буркнул он сердито. - Уходи и оставь меня в покое.
     Когда она закрыла за собой дверь, он нарочно повернулся на другой  бок.
Будет надоедать - ничего от него не добьется, пусть так и  знает.  Но  через
некоторое время он  поборол  раздражение  -  никуда  не  денешься,  придется
просить у нее денег - и поднялся. Мать, уже  в  пальто  и  шляпе,  поставила
перед ним завтрак - чтобы сэкономить на масле, она поджарила ломтики  хлеба.
Малышка лежала в коляске. Остальные  дети  жили  сейчас  у  замужней  сестры
матери, в деревне. Он сказал:
     - Сегодня мы едем на пикник. Дашь мне полкроны?
     - Полкроны, - повторила она удрученно. - Я ведь  дала  тебе  деньги  на
карманные расходы в субботу.
     - По-твоему, полтора шиллинга - это деньги? На  минуту  она  смешалась.
Потом предложила:
     - Может, попросишь у кого-нибудь велосипед?
     - Мы собрались в Брей, - сказал он. - Все едут трехчасовым поездом.
     - Но ведь можно встретиться с ними прямо там?
     Встретиться с ними там? И объяснить, что со школой  покончено,  да  вот
работу никак не найдет, и поэтому -  что  поделаешь?  -  в  карманах  всегда
пусто. Он швырнул хлеб через стол.
     - Оставь себе свои паршивые полкроны, - сказал  он,  встал  и  пошел  в
ванную.
     - Майкл, - крикнула она вслед. - Ты же знаешь, были  бы  деньги,  я  бы
тебе дала.
     Он не ответил. Мать с обидой выкрикнула:
     - Я ведь дала тебе два шиллинга на той неделе.
     Но он громко хлопнул дверью. А позже услышал, как  мать  сама  спустила
коляску по лестнице.
     Майкл запихнул книгу обратно  в  карман.  Солнце  висело  над  высокими
домами, над летней толпой и пекло его непокрытую голову. Даже под полосатыми
маркизами у магазинов на Графтон-стрит  было  невыносимо  жарко.  В  воздухе
пахло кофе, хотелось есть, корзины цветочниц  пестрели  красными  и  желтыми
цветами.
     Неподалеку  от  парка  святого  Стефана  две  девчонки  на  велосипедах
взглянули на него с интересом. Одна - лакомый  кусочек,  но  Энн  все  равно
лучше. Об Энн он так никогда бы не подумал. Энн  Фокс  лучше  всех.  Она  не
такая, как другие.
     Она бы не вела себя, как... нет, нет, она  бы  ничего  такого  себе  не
позволила. Но если он не поедет в  Брей,  возможно,  провожать  ее  увяжется
Дорган. Дорган легко сходится с  девчонками,  и  если  он  узнает,  что  ему
нравится Энн, обязательно сам за ней приударит. Такие штучки  Дорган  любит.
Он мастак приврать ребятам о своих "подвигах" и преподносит все так, что  не
хочешь, а поверишь. Пусть только сболтнет что-нибудь про Энн, подумал Майкл,
шею ему сверну. Все, конечно, подумают, что это он от зависти,  но  при  чем
тут зависть? Просто Энн ничего такого себе  не  позволила  бы.  Она  хорошая
девчонка, и он ей тоже нравится. Как она смотрела на него вчера на  крыльце,
как закидывала назад голову, чтобы была видна  ее  нежная  тонкая  шея,  как
смеялась его словам, всем видом показывая - ей с ним интересно.  Так  хорошо
было стоять вчера  на  высоких  ступеньках  под  золотисто-зеленым  вечерним
небом, подернутым облачками, и договариваться о встрече.  И  вот  все  летит
кувырком из-за несчастных двух с половиной шиллингов.
     Отец и мать сидели за столом. Майкл тихонько прошел  мимо  и  незаметно
поставил книжку на полку. Сестра спала в  коляске.  Лицо  вымазано  какой-то
белой мазью. На платье и одеяле - крошки сдобной булочки.  Он  сел  на  свое
место, и мать сразу же вскочила принести ему обед. Из-под  скатерти  свисали
кисточки зеленого выцветшего покрывала. Скатерть порядком  износилась,  и  в
самом центре ее была дыра, но когда накрывали  на  стол,  на  дыру  ставился
горшок с папоротником, и, в общем,  ничего  не  было  заметно.  Он  украдкой
взглянул на отца, - как бы к нему подкатиться насчет денег? - но увидел, что
тот не в духе... определенно не в  духе.  Лицо  у  отца  было  потное,  щеки
отвисли. Несмотря на жару, он был в темном костюме и рубашке  с  крахмальным
воротничком - такая работа, ничего не поделаешь. Он служил в конторе "Джошуа
Брайт и сын, торговцы лесом". В хорошем настроении отец  любил  рассказывать
про себя разные истории, и каждая кончалась словами мистера Брайта:  "Кавана
- вы просто кудесник. Уму непостижимо, как вам удалось все уладить. Теперь я
ваш должник", или что-то в этом роде. После этих историй хотелось  им  обоим
дать пинка под зад. Но сегодня Брайта в повестке дня не  было.  Было  что-то
другое.
     - Сколько раз я тебе говорил, - начал отец, - берешь бритву, вымой ее и
насухо вытри. Это же каким поросенком надо быть,  чтобы  оставить  бритву  в
таком виде. Я никогда не запрещал тебе пользоваться бритвой, хотя, убей бог,
не знаю, что ты там бреешь, но ты, будь добр, вытирай ее.
     Он вспомнил, что и вправду не вытер бритву. Положил ее  на  умывальник,
чтобы смочить волосы водой - брильянтина не было, -  и,  естественно,  забыл
помыть ее, не то что забыл, просто из-за матери было плохое настроение.
     - Бритва? Не брал я твою бритву, - бессмысленно и дерзко соврал он.
     Отец повернулся к матери.
     - Вот оно, твое воспитание, - сказал он. - Ему соврать -  раз  плюнуть.
Если он так и собирается сидеть...
     Мать поспешила помирить их, но лишь подлила масла в огонь:
     - Может, ты сам ее утром оставил, ты ведь так торопился.
     - Правильно, - закричал отец, и его нож  и  вилка  со  звоном  упали  в
тарелку. - Защищай его. Пусть обманывает отца, пусть ему дерзит. Да  с  вами
тут психом станешь!
     - Можешь думать что хочешь, - стоял на своем Майкл, - бритву я не брал.
     - Майкл, - вмешалась мать.
     - Тогда это, наверное, кошка, - по-детски съязвил отец, -  или,  может,
бритва вылезла из футляра сама. Только я тебе вот что скажу: больше ты к ней
не притронешься. Придется завести собственную.
     - А как, не подскажешь?
     - Купить. Пора научиться самому зарабатывать.
     -  То-то  я  вижу,  ты  здорово  научился  в  свое  время   -   столько
зарабатываешь, прямо лопатой деньги гребешь.
     Он встал из-за стола. Когда выходил в соседнюю комнату,  мимо  его  уха
пролетела чашка и вдребезги разбилась об стену.  От  неожиданности  он  даже
подскочил.
     - Наглый щенок! - прогремел за спиной голос отца. Он  быстро  запер  за
собой дверь.
     Он вышел, когда убедился, что отца нет. Мать  вынула  из  духовки  обед
Майкла, куда она его сунула, чтобы не остыл. Ее глаза  еще  не  просохли  от
слез. Таких скандалов раньше не бывало.
     - Кушай, сынок, - сказала она. - Не знаю, как дальше жить будем.
     - Не хочу я есть.
     - Нехорошо так отвечать отцу. Ты должен его уважать. Деньги ему нелегко
достаются.
     - Зато уж свое он держит крепко. Мать промолчала. Потом сказала:
     - Ты же знаешь, я бы дала полкроны, если бы были. Разве тебе  в  чем-то
отказывают, когда есть деньги?
     - Небось на пирожное для сестры нашлось.
     - Грошовая булочка. Как тебе не стыдно, Майкл!
     Эти слова по необъяснимой причине пробили его защитную броню  и  больно
ранили.
     - Не суйся не в свое дело, - огрызнулся он.

     В парке святого Стефана  дети  под  присмотром  нянь  кормили  уток  из
бумажных  пакетов.  В  небольшом  прудике  с  искусственными   фонтанчиками,
выбрасывавшими в знойный воздух жемчужные струйки  воды,  ребятишки  пускали
кораблик. Майкл, засунув руки в карманы,  слонялся  по  парку.  Они,  должно
быть, уже садятся в поезд.
     "Куда это Майкл Кавана запропастился?" -  говорят  девочки,  недовольно
покачивая головой, а парни отвечают:  "Да  ладно  вам,  явится  он,  давайте
садиться". Они поедут  в  Брей  и  будут  там  купаться,  потом  валяться  в
папоротниках.  Ребята  купят  девочкам  мороженое  и  лимонад,   а   девочки
приготовят чай с бутербродами для ребят. В зарослях папоротника устроится  и
Энн. А ему придется целый день смотреть на незнакомых людей, которые дремлют
на скамейках, прикрывшись газетами, да на  цветы,  которые  хоть  и  нарядно
ярки, но ко всему равнодушны. Памятник Мангану {Манган - ирландский поэт XIX
века.} напомнил: "Я мог подняться в воздух голубой, я мог идти...  лететь...
я мог..." Черт, как же дальше? Выучился, называется! Пока  сдаешь  выпускные
экзамены, еще что-то помнишь, а теперь приходится скрести в затылке:  "Черт,
как же дальше?"
     Вот он ушел из школы и читает объявления:
     "Солид, фир. треб, младший служащий с отл. свидет. об ок. шк., знакомый
с бухгалтерским  делом.  Начальная  зарплата  -  15  ш.  в  неделю.  Хорошие
перспективы".
     Очередь вместе с остальными. Не заикайся, ох, ну что ты запинаешься,  и
думай, ради  бога,  думай.  Сохраняй  спокойствие  и  почтительно  улыбайся.
Самообладание - это девять десятых успеха.
     Мать до утра гладила и штопала его костюм. И молилась  святому  Антонию
(святой Антоний, помоги ему получить работу. Милый и добрый святой  Антоний,
прошу тебя, помоги моему мальчику). Отец советовал, как  лучше  себя  вести.
Сними шапку, поучал он, и улыбайся, непринужденно и любезно. Не ерзай  и  не
сиди на краешке стула, но это, конечно, не значит, что нужно класть ноги  на
стол. Отец переговорил  с  Гасси  Галлахером,  у  которого  якобы  появились
большие связи после того, как он преуспел в аукционном деле. Мать то и  дело
поглядывала на них.
     - Делай, как советует отец, - говорила она. Когда она поздно гладила по
вечерам, ее  волосы  в  беспорядке  спадали  на  лицо,  дыхание  становилось
прерывистым, а на белом лбу выступала испарина.
     Ожидая своей очереди, он, как  идиот,  бубнил  себе  под  нос  какую-то
ерунду, вроде:
     "Когда Ришелье пришел к  власти,  перед  ним  стояла  задача  построить
французский флот".
     В детстве, когда его посылали в магазин, он вот так же повторял,  чтобы
не забыть: пинта молока, банка фасоли, буханка хлеба и полфунта маргарина, и
сказать, что маргарин для пирогов. (Это была ложь, но совсем невинная:  ведь
так велела сказать мама.)
     Но в конце концов работа всегда доставалась  другому,  например,  Харту
или Джо Эндрюсу. Джо Эндрюс мало что знал о Ришелье, зато он знал кого-то из
отборочной комиссии, повлиятельнее Гасси Галлахера или святого Антония.
     За зиму его знания ослабели, весной они изрядно привяли, а  под  жарким
июльским солнцем и  вовсе  зачахли,  а  на  смену  им  пришло  нечто  новое:
созерцание женщин,  долгое  безделье,  быстро  преходящие  желания,  тягучие
минуты похоти и бесконечная унизительная нужда.
     Он сел  на  одну  из  скамеек,  расставленных  вдоль  тихой  аллейки  в
отдалении друг от друга. Мать дура, а отец просто скряга. Раз в  неделю  они
ходят в кино и собирались как раз пойти сегодня. Остальные вечера они  сидят
дома, ничего, посидят и сегодня, братья и сестра в отъезде, а он... черта  с
два он будет караулить сестру. Пусть поймут, что его не переупрямишь. Он  их
проучит.
     На его правой щеке, от носа  к  уголку  губ,  вспыхивала  тонкая  белая
полоска. Время от времени Майкл  тер  лицо  руками,  пытаясь  унять  нервную
дрожь, но бесполезно - она поднималась изнутри. Над  головой  у  него  пышно
цвел миндаль, а напротив рос ракитник  "золотой  дождь".  С  нависающих  над
землей веток грациозно стекала листва. Около дерева сидел старик с девочкой.
Седой, лицо спокойное, жилет пересекали две золотые цепочки. На одной висели
часы. Ими играла девочка. Она подносила часы  к  уху,  слушала  и  смеялась.
"Тик-так, тик-так", -  подражал  тиканью  старик.  Иногда  он  наклонялся  к
девочке, чтобы потрепать ее по подбородку или улыбнуться ей. Но вот  девочке
надоело играть с часами, она сунула руку в карман старика и вытащила  оттуда
очки, белый носовой платок  и  серебряную  монетку.  Очки  и  платок  ей  не
подошли, а монетку она оставила. Подбросила ее, монетка сверкнула на солнце,
упала  и,  мелодично  зазвенев,  покатилась.  Потом  покружилась  на  месте,
шлепнулась на землю и замерла. Старик - его возраст выдавала  лишь  дряблая,
выступавшая из-под белого крахмального воротничка  шея,  а  оживленное  лицо
вовсе не казалось старческим  -  улыбнулся  Майклу,  как  бы  приглашая  его
полюбоваться  детскими  забавами.  Но  Майкла  переполняла   ненависть.   Он
ненавидел девочку за то, что глупый, потакающий детским прихотям старик  дал
ей  для  забавы  драгоценный  кусочек  серебра.  От  рифленых  ребер  монеты
достоин