про
суши-бар, но там никто не отвечает.
   Официантка смотрит в окно на побеги плюща, которые уже  добрались  до
середины улицы. Через неделю она лишится работы.
   - Национальная гвардия обещала помочь, - говорит она. Она говорит:
   - Я слышала, что в Портленде  тоже  плющ.  Ив  Сан-Франциско.  -  Она
вздыхает и говорит:
   - Мы, определенно, проигрываем эту битву.
 
Глава двадцать восьмая 
 
   Человек открывает дверь, и мы с Элен стоим на крыльце, я стою на  шаг
сзади и держу ее косметичку, а Элен тычет в мужчину  пальцем  с  длинным
розовым ногтем и говорит:
   - О господи.
   Она сует свой ежедневник под мышку и говорит:
   - Мой муж. - Она отступает на шаг. - Мой муж хотел бы представить вам
свидетельства благости Господа нашего Иисуса Христа.
   Сегодня Элен во всем желтом, но это не желтый, как лютик,  а  желтый,
как лютик, отлитый  из  золота  и  украшенный  нитронами,  работы  Карла
Фаберже.
   В руке у мужчины - бутылка пива. На ногах - толстые носки, без обуви.
Его махровый  халат  не  застегнут,  под  халатом  -  белая  футболка  и
боксерские трусы в маленьких гоночных машинках. Он подносит бутылку пива
ко рту и запрокидывает голову. В бутылке булькают пузырьки.  У  гоночных
машинок  овальные  шины,  наклоненные  вперед.  Мужик  смачно  рыгает  и
говорит:
   - Вы, ребята, серьезно?
   У  него  черные  волосы.  Они  свисают  на   морщинистый   лоб   а-ля
Франкенштейн. Под глазами у него мешки, а сами глаза  печальные,  как  у
грустного пса.
   Я протягиваю ему руку. Мистер Сьерра? - говорю я.  Мы  пришли,  чтобы
разделить с вами божью любовь. Мужик с машинками на  трусах  хмурится  и
говорит:
   - Откуда вы знаете, как меня зовут? -  Он  подозрительно  косится  на
меня и говорит:
   - Вас Бонни прислала со мной поговорить?
   Элен заглядывает в  гостиную,  слегка  наклонившись  вбок.  Открывает
сумочку,  достает  пару  белых  перчаток  и  надевает  их.   Застегивает
крошечные пуговки на перчатках и говорит:
   - Нам можно войти?
   Предполагалось, что все будет проще.
   План В. Если дома мужчина, действуем по плану В.
   Мужик с машинками на трусах снова подносит бутылку ко рту и всасывает
в себя пиво, втянув небритые щеки. Остатки пива выбулькиваются в рот. Он
отступает в сторону:
   - Ну ладно, входите. Садитесь. -  Он  смотрит  на  пустую  бутылку  и
говорит:
   - Пива хотите?
   Мы заходим, а он идет на кухню. Слышно, как он открывает бутылки.
   В  гостиной  стоит  только  кресло-кровать,  другой  мебели  нет.  На
картонном ящике из-под  молока  -  маленький  переносной  телевизор.  За
раздвижными стеклянными дверями - маленький внутренний дворик. В дальнем
конце дворика - большие вазы с цветами, заполненные  до  краев  дождевой
водой. Цветы давно сгнили.  Гнилые  бурые  розы  на  черных  стебельках,
махрящихся серым мхом. Вокруг одного из букетов обвязана широкая  черная
лента.
   На потертом ковре в гостиной - продавленный  след  от  отсутствующего
дивана. Продавленный след  от  комода,  маленькие  углубления  от  ножек
стульев  и  столов.  Большой  плоский  квадрат,  выдавленный  на  ковре.
Выглядит очень знакомо.
   Мужик с машинками на трусах указывает на кресло-кровать:
   - Садитесь. - Он отпивает пива и говорит:
   - Садитесь, и поговорим о Боге. Какой он на самом деле.
   Плоский квадрат на ковре остался от детского манежика.
   Я спрашиваю: можно моя жена сходит у вас в туалет?
   Он наклоняет голову набок и смотрит на Элен.  Чешет  свободной  рукой
затылок и говорит:
   - Конечно. В конце коридора. - Он указывает рукой, в  которой  держит
бутылку.
   Элен смотрит на пиво, пролившееся на ковер, и говорит:
   - Спасибо. - Достает из подмышки свой ежедневник, передает его мне  и
говорит:
   - Если тебе вдруг понадобится, вот Библия.
   Ее ежедневник с  именами  жертв  и  адресами  домов  с  привидениями.
Потрясающе.
   Он еще теплый после ее подмышки.
   Она уходит  по  коридору.  В  ванной  включается  вентилятор.  Где-то
хлопает дверь.
   - Садись, - говорит мне мужик с машинками на трусах.
   Я сажусь.
   Он стоит так близко ко мне, что я боюсь открывать ежедневник - боюсь,
он увидит, что это никакая не Библия. От  него  пахнет  пивом  и  потом.
Маленькие гоночные машинки - как раз на уровне моих глаз. Овальные  шины
наклонены вперед, и поэтому кажется, что они едут быстро. Мужик отпивает
пива и говорит:
   - Расскажи мне о Боге все.
   От кресла-кровати пахнет так же,  как  от  мужика.  Золотистый  плюш,
коричневый от грязи на подлокотниках. Он теплый. И  я  говорю,  что  Бог
честный и бескомпромиссный, он не  принимает  ничего,  кроме  стойкой  и
непреклонной добродетели. Он - бастион честности и  прямоты,  прожектор,
который высвечивал все зло мира. Бог навсегда остается в наших сердцах и
душах, потому что собственный его дух несгибаем и не...
   - Вздор, - говорит мужик. Он отворачивается,  подходит  к  стеклянным
дверям и смотрит во внутренний дворик. Его лицо отражается  в  стекле  -
только глаза, щеки, покрытые темной щетиной, тонут в тени.
   Я говорю голосом радиопроповедника, что Бог - это  высокий  моральный
критерий, по которому миллионы людей должны измерять свою  жизнь.  Он  -
пламенеющий меч, посланный к нам, дабы изгнать нечестивцев из храма...
   - Вздор! - кричит мужик своему отражению в стекле. Пиво течет из  его
отраженного рта.
   В дверях гостиной появляется Элен. Держит руку во рту и жует согнутый
палец. Смотрит на меня  и  пожимает  плечами.  Потом  опять  исчезает  в
сумраке коридора.
   Я говорю, что Бог  -  это  неодолимая  сила  и  великое  нравственное
побуждение. Бог - совесть нашего мира, мира греха и  злобных  намерений,
мира скрытых...
   - Вздор, - говорит мужик тихо, почти что шепотом. Пар от его  дыхания
стер его отражение. Он оборачивается ко мне, указывает на меня рукой,  в
которой держит бутылку, и говорит:
   - Прочитай мне, где в твоей Библии говорится, как сделать так,  чтобы
все стало по-прежнему.
   Я слегка приоткрываю ежедневник Элен, переплетенный в красную кожу, и
заглядываю внутрь.
   - Подскажи, как доказать полиции, что я никого не убивал,  -  говорит
он.
   В ежедневнике - имя, Ренни О'Тул, и дата, 2 июня. Я не знаю, кто  это
такой. Знаю только, что он уже мертв. 10 сентября - Самара  Ампирси.  17
августа Элен продала дом на Гарднер-Хилл-роуд, В тот же день  она  убила
царя-тирана республики Тонгле.
   - Прочитай! - кричит мужик с машинками на трусах. Пиво у него в  руке
проливается пеной ему на пальцы и капает на ковер. Он говорит:
   - Прочитай, где говорится, что в одну ночь ты теряешь все, что у тебя
было хорошего в жизни, и тебя же потом обвиняют.
   Я смотрю в ежедневник на имена мертвых людей.
   - Прочитай, - говорит  он  и  отпивает  еще  пива.  -  Прочитай,  где
говорится, что жена может обвинить мужа в убийстве их ребенка, и все  ей
поверят.
   В  самом  начале  ежедневника  написанное  стерлось,  так  что  почти
невозможно  прочесть.  Мелкий,  убористый  почерк.  Страницы  как  будто
засижены мухами. А еще раньше кто-то вырвал страницы.
   - Я просил Бога, -  говорит  мужик.  Он  потрясает  бутылкой  пива  и
говорит:
   - Я просил Бога, чтобы он дал мне семью. Я ходил в церковь.
   Я говорю, может быть, в самом начале Бог не набрасывался на  каждого,
кто молился, с проповедями и обличениями. Я говорю, может быть, это  все
из-за того, что на протяжении многих лет к Нему обращались по поводу тех
же  самых  проблем  -  нежелательная  беременность,  разводы,   семейные
неурядицы. Может быть, это все из-за того, что Его аудитория  выросла  и
больше людей стали к Нему обращаться с просьбами. Может  быть,  это  все
из-за того,  что  Его  популярность  так  выросла.  Может  быть,  власть
развращает, но Он не всегда был таким мерзавцем.
   Мужик с машинками на трусах говорит:
   - Слушай. - Он говорит:
   - Через два дня был у меня суд. Там будут  решать,  виновен  ли  я  в
убийстве собственного ребенка. - Он говорит:
   - Скажи мне, как Бог собирается меня спасать.
   У него изо рта пахнет пивом. Он говорит:
   - Ну, давай, скажи мне.
   Мона наверняка заставила бы меня сказать правду. Чтобы  спасти  этого
парня. Чтобы  спасти  себя  и  Элен.  Чтобы  воссоединить  нас  со  всем
человечеством. Может быть, этот мужик и его жена тоже воссоединятся,  но
тогда стихотворение проникнет в мир. Умрут  миллионы.  А  все  остальные
будут жить в мире молчания и слушать лишь то, что им кажется безопасным.
Будут затыкать уши и жечь книги, фильмы и аудиозаписи.
   Вода  сливается  в  унитазе.   В   ванной   выключается   вентилятор.
Открывается дверь.
   Мужик подносит бутылку ко рту, внутри пузырится пиво.
   Элен появляется в дверях.
   У меня жутко болит нога, и я спрашиваю, не думал ли он  завести  себе
какое-нибудь хобби.
   Что-нибудь, чем можно занять себя в тюрьме, если дойдет до тюрьмы.
   Конструктивное разрушение. Элен бы одобрила эту  жертву.  Приговорить
одного невиновного, чтобы не умерли миллионы.
   Вспомним подопытных животных - каждое умирает,  чтобы  спасти  дюжину
раковых больных.
   Мужик с машинками на трусах говорит:
   - По-моему, вам лучше уйти.
   По дороге к машине я отдаю Элен ее  ежедневник  и  говорю:  вот  твоя
Библия. У меня бибикает пейджер. Этого номера я не знаю.
   Ее белые перчатки почернели от пыли.  Она  говорит,  что  вырвала  из
книжки страницу с баюльной песней, разорвала  ее  на  мелкие  кусочки  и
выбросила в окно детской. Сейчас дождь. Бумага сгниет.
   Я говорю, что этого не  достаточно.  Может,  ее  найдет  какой-нибудь
ребенок. Сам факт, что листок порван в клочки, может  заставить  кого-то
собрать  их  вместе.  Например,  детектива,  который  расследует  смерть
ребенка.
   А Элен говорит:
   - В ванной у них кошмар.
   Мы объезжаем квартал и паркуемся. Мона что-то пишет у себя  в  книге.
Устрица разговаривает по мобильному. Я выхожу из машины и возвращаюсь  к
дому. Трава мокрая от дождя, у меня сразу промокли туфли. Элен объяснила
мне,  где  детская.  Окно  по-прежнему  открыто,  занавески  висят  чуть
неровно. Розовые занавески.
   Кусочки разорванной страницы разбросаны в грязи, я их собираю.
   Мне слышно, как за занавесками, в пустой комнате, открывается  дверь.
Кто-то заходит в комнату из коридора, и я пригибаюсь под окном.  Мужская
рука ложится на подоконник,  и  я  буквально  распластываюсь  по  стене.
Где-то вверху - там, где мне не видно - мужчина плачет.
   Дождь льет сильнее.
   Мужчина стоит у распахнутого окна, опершись руками о  подоконник.  Он
плачет в голос. Его дыхание пахнет пивом.
   Я не могу убежать. Не могу выпрямиться в полный рост. Зажимая ладонью
рот и нос, я потихоньку двигаюсь вбок. На пару дюймов за раз. Прижимаясь
спиной к стене.  Все  происходит  само  собой.  Непроизвольно,  как  это
бывает, когда тебя пробирает озноб - дыша сквозь прижатые ко рту пальцы,
я тоже плачу. Рыдания похожи на рвотные позывы. Живот сводит и крутит. Я
закусываю ладонь, сопли текут мне в руку.
   Мужчина  шмыгает  носом.  Дождь  льет  сильнее,  мои  ботинки  совсем
промокли.
   Я сжимаю в кулаке клочки разорванной страницы - власть над  жизнью  и
смертью. И я ничего не могу сделать. Пока еще - не могу.
   Может быть, мы попадаем в ад не за  те  поступки  которые  совершили.
Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили.
   У меня в туфлях хлюпает ледяная вода, нога вдруг перестает болеть.  Я
опускаю руку, скользкую от соплей и слез, и выключаю пейджер.
   Когда мы найдем гримуар и если там будет какое-нибудь заклинание, как
воскрешать мертвых, может быть мы его не сожжем. Не сразу.
 
Глава двадцать девятая 
 
   В полицейском протоколе не сказано, какой теплой была моя жена  Джина
в то утро. Какой она была теплой и мягкой под одеялом. Как я прижался  к
ней, едва  проснувшись,  а  она  перевернулась  на  спину  и  ее  волосы
рассыпались по подушке. Ее голова лежала не прямо, а чуть склонившись  к
плечу. От ее утренней кожи пахло теплом - так пахнет  солнечный  зайчик,
который скачет по белой скатерти на столе в уютном ресторане на пляже  в
твой медовый месяц.
   Солнце светило сквозь синие занавески, и от этого  ее  кожа  казалась
голубоватой. И ее губы - тоже. Тень от ресниц лежала на щеках. На  губах
застыла почти незаметная улыбка.
   Все еще в полусне, я повернул ее голову лицом к себе и поцеловал ее в
губы.
   Ее шея, ее плечо были такими расслабленными и мягкими.
   Не отрываясь от ее мягких и теплых губ, я задрал ей ночную сорочку.
   Она как будто слегка раздвинула ноги, я потрогал рукой - внутри у нее
было влажно и незажато.
   Забравшись под одеяло, с закрытыми глазами, я провел языком там,  где
только что были мои  пальцы.  Влажными  пальцами  я  раздвинул  края  ее
гладкой розовой плоти и засунул язык еще глубже. Я помню, как я дышал  -
приливы вдохов, отливы выдохов. И как я прижимался губами  к  ней  -  на
пике каждого вдоха.
   Впервые за долгое время Катрин проспала спокойно всю ночь и  ни  разу
не заплакала.
   Я принялся целовать Джине  живот.  Потом  -  груди.  Я  положил  один
влажный палец ей в рот, другой рукой я ласкал ей соски. Тот,  который  я
не ласкал рукой, я обнимал губами и легонько полизывал языком.
   Голова Джины перекатилась набок, и я  поцеловал  ее  за  ухом.  Потом
раздвинул ногой ее ноги и вошел в нее.
   Едва заметная улыбка у нее на губах, то, как  ее  губы  раскрылись  в
последний момент, а голова еще глубже  вжалась  в  подушку...  она  была
такой мягкой и тихой. Это было так хорошо - в последний раз  так  хорошо
было еще до рождения Катрин.
   Я встал с кровати и пошел и душ. Потом тихонько оделся,  стараясь  не
разбудить жену, и вышел из спальни, плотно прикрыв  за  собою  дверь.  В
детской я поцеловал Катрин в висок. Потрогал  подгузник  -  не  надо  ли
поменять. Солнце светило сквозь желтые занавески. Ее игрушки  и  книжки.
Она была такой славной, такой хорошей.
   В то утро я себя чувствовал Самым счастливым человеком на свете.
   Самым счастливым на свете.
   И вот, здесь и сейчас. Элен спит на переднем пассажирском сиденье,  а
я пересел за руль. Сегодня ночью мы  проезжаем  Огайо,  или  Айову,  или
Айдахо. Мона спит на заднем сиденье. Розовые волосы Элен  рассыпались  у
меня по плечу. Мона спит в неудобной скрюченной позе в  зеркале  заднего
Вида, спит в окружении своих книг и цветных  фломастеров.  Устрица  тоже
спит. Вот - моя жизнь сейчас. В горе и радости. В богатстве и бедности.
   Это был мой последний счастливый день. Правду я узнал только вечером,
когда вернулся домой с работы.
   Джина лежала все в той же позе.
   В полицейском  протоколе  это  назвали  бы  сексуальным  контактом  с
трупом.
   Вспоминается Нэш.
   Катрин  лежала  все  так  же  тихо.  Нижняя  часть  ее  головы  стала
темно-красной. Livor mortis. Окисленный гемоглобин.
   Только когда я вернулся домой с работы, я понял, что сделал.
   Здесь  и  сейчас.  В  запахе  кожи  в  салоне  машины  Элен.   Солнце
только-только поднялось над горизонтом. Сейчас - тот же самый момент  во
времени, какой был тогда. Мы поставили машину под  деревом,  на  зеленой
улице, в квартале маленьких частных домов. Дерево цветет, и всю ночь  на
машину падали розовые  липестки  и  прилипали  к  росе.  Машина  Элен  -
розовая, словно выставочный экземпляр, вся в  цветах,  я  смотрю  сквозь
маленькое пространство на лобовом стекле, еще не засыпанное цветами.
   Бледный утренний свет, проникающий сквозь лепестки - розовый.
   Розовый свет на Элен, Моне и Устрице, спящих.
   Чуть впереди по улице - пожилая пара возится с цветами на  клумбах  у
дома. Старик  наполняет  водой  канистру.  Старушка  стоит  на  коленях,
выпалывает сорняки.
   Я включаю свой пейджер, и он сразу же начинает бибикать.
   Элен дергается во сне и просыпается.
   На пейджере высвечивается телефон. Этого номера я не знаю.
   Элен выпрямляется на сиденье, сонно моргает и смотрит на меня.  Потом
смотрит на крошечные часики у себя на  руке.  На  одной  щеке  у  нее  -
продавленный красный след от изумрудной сережки-висюльки. Она смотрит на
слой розовых лепестков на лобовом стекле.  Запускает  в  волосы  руки  с
розовыми ногтями и взбивает прическу Она говорит:
   - Мы сейчас где?
   Есть люди, которые все еще верят, что знание - сила.
   Я говорю, что понятия не имею.
 
Глава тридцатая 
 
   Мона стоит у меня  над  душой.  Тычет  мне  в  лицо  ярким  рекламным
проспектом и говорит:
   - Давайте сходим  туда.  Ну  пожалуйста.  Всего  на  пару  часов.  Ну
пожалуйста.
   На фотографиях в брошюрке - люди на американских горках, они кричат и
машут  руками.  Люди  на  электрических  автомобильчиках  на   площадке,
выложенной по периметру старыми автопокрышками. Люди с сахарной ватой  и
люди на  лошадках  на  карусели.  Люди  на  "чертовом  колесе".  Надпись
большими буквами по  верху  страницы:  "Страна  смеха,  отдых  для  всей
семьи".
   Вместо букв "А" и "О" -  четыре  смеющиеся  клоунские  рожицы.  Мама,
папа, сын и дочка.
   Нам предстоит обезвредить еще  восемьдесят  четыре  книжки.  Это  еще
несколько дюжин  библиотек  по  всей  стране.  Нам  надо  еще  разыскать
гримуар. Воскресить мертвых. Или кастрировать  всех  поголовно.  Или  же
уничтожить все человечество - у каждого свои понятия.
   Надо столько всего еще сделать, столько всего исправить. Вернуться  к
Богу, как сказала бы Мона. Просто чтобы не нарушать равновесие.
   Карл Маркс сказал бы, что мы должны превратить все  растения  и  всех
животных  в  своих  врагов,  и  тогда  то,  что  мы  их  убиваем,  будет
оправданно.
   В сегодняшних газетах сообщают, что муж одной из манекенщиц  задержан
по подозрению в убийстве.
   Я  стою  в  телефонной  будке  у  входа  в  библиотеку  в   маленьком
провинциальном городе. Элен с Устрицей пошли потрошить книгу.
   Мужской голос в трубке произносит:
   - Отдел расследования убийств.
   Я спрашиваю: кто говорит?
   И он отвечает:
   - Детектив Бен Дантон, отдел расследования убийств. - Он говорит:
   - Кто это?
   Полицейский детектив. Мона назвала бы его моим спасителем, посланным,
чтобы вернуть меня к человечеству.  Этот  -  тот  самый  номер,  который
высвечивался у меня на пейджере уже несколько дней.
   Мона переворачивает проспектик и говорит:
   - Посмотри.
   У нее в  волосы  вплетены  обломки  ветряных  мельниц,  радиобашен  и
железнодорожных эстакад.
   На фотографиях клоуны обнимают улыбающихся детей.  Родители  держатся
за руки и проезжают в крошечных лодках по Тоннелю Любви.
   Она говорит:
   - Да, поездка у нас рабочая, но это не значит,  что  надо  все  время
работать.
   Элен выходит  из  библиотеки  и  спускается  по  ступенькам,  и  Мона
бросается к ней и говорит:
   - Элен, мистер Стрейтор сказал, что можно.
   Я прижимаю трубку к груди и говорю, что я этого не говорил.
   Устрица выходит из библиотеки и встает за спиной Элен, чуть сбоку.
   Мона тычет брошюркой в лицо Элен и говорит:
   - Смотри, как там весело.
   Детектив Бен Дантон говорит в трубке:
   - Кто говорит?
   Это было нормально - принести в жертву того  мужика  с  машинками  на
трусах. Это было нормально - принести в  жертву  ту  молодую  женщину  с
цыплятками  на  фартуке.  Скрыть  от  них  правду,  не  избавить  их  от
страданий.  И  принести  в  жертву  вдовца  очередной  манекенщицы.   Но
пожертвовать собой ради того, чтобы спасти миллионы, - это другое дело.
   Я говорю, что меня зовут Стрейтор и что он мне звонил на пейджер.
   - Мистер Стрейтор, - говорит он. -  Нам  надо  задать  вам  несколько
вопросов. Вы не могли бы зайти?
   Я спрашиваю: вопросов - о чем?
   - Нам лучше поговорить лично, - отвечает он.
   Я говорю: это насчет смертей?
   - Когда вы сможете к нам зайти? - отвечает он.
   Я говорю: это насчет смертей без очевидной причины?
   - Лучше раньше, чем позже, - говорит он.
   Я говорю: это не потому, что среди  тех,  кто  умер,  был  мой  сосед
сверху и трое моих сос