а них.
   Это то, что сейчас называют любовью.
   Я кладу на стойку десятку.
   Он опускает глаза, все еще держа пальцы во  рту.  Потом  выразительно
поднимает брови.
   Я спрашиваю: прошлой ночью у меня в доме никто не умер?
   Дом   на   семнадцатой.    Называется    Лумис-плейс.    Лумис-плейс,
многоквартирный восьмиэтажный  дом  из  красного  кирпича.  Может  быть,
кто-нибудь с пятого этажа? В конце  коридора.  Молодой  парень.  Сегодня
утром я обнаружил на потолке пятно. Потолок сильно протек.
   У парня с бачками звонит мобильный.
   Нэш вынимает пальцы изо рта и причмокивает губами. Скосив  глаза,  он
рассматривает свои ногти.
   Мертвый парень был наркоманом. Многие жители этого дома - законченные
наркоманы. Я спрашиваю у Нэша, не умер ли кто-то еще в моем доме.  Может
быть, вчера ночью в Лумис-плейс умерли несколько человек?
   Парень с бачками берет свою девушку прямо за волосы и отрывает ее  от
своего рта. Другой рукой он достает из кармана мобильный и подносит  его
к уху:
   - Алло?
   Я говорю, что если там кто-то умер, то все они умерли "без  очевидной
причины".
   Нэш водит пальцем по луковому соусу у себя на тарелке и говорит:
   - Ты живешь в этом доме?
   Да, я уже говорил.
   Парень с бачками говорит в  телефон,  по-прежнему  держа  девушку  за
волосы:
   - Нет, радость моя. - Он говорит:
   - Я сейчас как раз в  кабинете  у  доктора,  и  новости  не  особенно
радостные.
   Девушка  закрывает  глаза.  Она  запрокидывает  голову   и   пытается
освободить волосы.
   А парень с бачками говорит:
   - Нет, похоже, что метастазы есть. - Он говорит:
   - Нет, я в порядке.
   Девушка открывает глаза.
   Он ей подмигивает.
   Она улыбается.
   Парень с бачками говорит в телефон:
   - Да, это многое значит. Я тебя тоже люблю.
   Он отключает мобильник и притягивает девушку к себе.
   Они снова целуются.
   Нэш берет со стойки десятку и убирает в карман. Он говорит:
   - Нет. Я ничего такого не слышал.
   Нога девушки соскальзывает с  приступочки.  Она  смеется.  Она  снова
встает на приступочку и говорит:
   - Это она звонила?
   А парень с бачками говорит:
   - Нет.
   И все случается помимо моего желания. Я  просто  смотрю  на  парня  с
бачками, и у меня в голове проносится баюльная песня. Песня, мой голос в
душе, голос  судьбы  -  отзывается  во  мне  эхом.  Помимо  воли.  Чисто
рефлекторно. Все происходит так быстро, как будто я просто чихнул.
   Нэш говорит, дыша мне в лицо луком:
   - Странно, что ты об этом спросил. - Он  отправляет  в  рот  палец  в
луковом соусе.
   И девушка возле стойки говорит:
   - Марти?
   А парень с бачками медленно сползает на пол, цепляясь за стойку.
   Нэш оборачивается посмотреть.
   Девушка опускается на колени рядом с парнем, который теперь лежит  на
полу, и говорит:
   - Марти?
   Лак у нее на ногтях - ярко-малиновый с блестками. Ее малиновая помада
вся размазана по губам парня.
   Может быть, парень и вправду был  болен.  Может  быть,  он  подавился
вишенкой из коктейля. Может быть, я никого не убил - еще раз.
   Девушка поднимает глаза, смотрит на Нэша, потом - на  меня.  Ее  лицо
влажно блестит от слез. Она говорит:
   - Кто-нибудь знает, как делается массаж сердца?
   Нэш снова макает пальцы в луковый соус, а я переступаю через тело  на
полу, хватаю пальто и иду к выходу.
 
Глава тринадцатая 
 
   Возвращаюсь в редакцию. Уилсон из международного отдела интересуется,
видел ли я сегодня Хендерсона. Бейкер из литературной редакции  говорит,
что Хендерсон не звонил, чтобы предупредить, что он болен.  Ему  звонили
домой,  но  к  телефону  никто  не   подходит.   Олифант   из   редакции
спецрепортажей говорит:
   - Стрейтор, ты это видел?
   Он показывает мне объявление:
 
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ ФРАНЦУЗСКОГО САЛОНА КРАСОТЫ 
 
   В объявлении сказано: "Вы посетили тамошнего косметолога и у  вас  на
лице остались рубцы и шрамы?"
   Номер, который стоит в объявлении, - новый. Я его раньше не видел.  Я
звоню по указанному телефону, и мне отвечает женщина:
   - "Гренка, Грымза и Гаррота", юридические услуги.
   Я вешаю трубку.
   Олифант подходит к моему столу и говорит:
   - Пока ты не  ушел,  скажи  что-нибудь  хорошее  про  Дункана.  -  Он
говорит, они готовят статью памяти Дункана,  человека  и  журналиста,  и
собирают добрые отзывы сослуживцев. Кто-то из  отдела  искусства  рисует
его портрет по фотографии с пропуска. -  Только  с  улыбкой,  -  говорит
Олифант. - С улыбкой и больше похожим на человека.
   По дороге сюда из бара на Третьей я считал шаги. Чтобы чем-то  занять
свои мысли. Я насчитал 276 шагов, а потом,  на  углу,  парень  в  черной
кожаной куртке просвистел мимо меня со словами:
   - Проснись, придурок. Пешеходам зеленый.
   Все происходит само собой. Непроизвольно, как зевок. Я смотрю парню в
спину, и баюльная песня звучит у меня в голове.
   Он идет впереди, переходит улицу.  Заносит  ногу,  чтобы  ступить  на
тротуар на той стороне, но нога ударяется о поребрик, и он плашмя падает
на асфальт. Ударяется головой. Звук такой, как будто на пол упало яйцо -
только очень большое яйцо с мозгами и кровью внутри. Его руки  безвольно
лежат вдоль тела. Носки его черных ботинок свешиваются с края тротуара и
нависают над водостоком.
   Я переступаю через него и считаю - 277. Считаю - 278, считаю - 279...
   За квартал до редакции улица перекрыта барьером для скачек. Офицер  в
темно-синей форме трясет головой:
   - Вам надо вернуться и перейти  на  ту  сторону  улицы.  Эта  сторона
закрыта. - Он говорит:
   - Там фильм снимают. Прохода нет.
   Все происходит само собой. Непроизвольно,  как  судорога  в  ноге.  Я
смотрю на его полицейский значок, и  баюльная  песня  звучит  у  меня  в
голове.
   Глаза у него закатились - видны только белки. Рука тянется  к  груди,
колени подгибаются. Падая,  он  ударяется  подбородком  о  верхний  край
барьера с такой силой, что слышно, как клацнули зубы. Изо  рта  вылетает
что-то розовое и влажное. Кончик откушенного языка.
   Я считаю - 345, считаю - 346, считаю - 347. Перелезаю через барьер  и
иду дальше.
   Мне заступает  дорогу  женщина  с  портативной  рацией  в  руке.  Она
вытягивает  свободную  руку,  чтобы  меня  остановить.  Но  не  успевает
схватить меня за руку. Рот скрылся, глаза закатились.  Изо  рта  потекла
тонкая струйка слюны. Она падает на тротуар. В ее рации звучит голос:
   - Джин? Джин, ты где? Ты нам нужна.
   Последняя строчка баюльной песни замирает у меня в голове.
   Я считаю - 359, считаю - 360, считаю - 361.  Я  иду  дальше,  а  люди
бегут мне навстречу и проносятся мимо. Женщина с  экспонометром  на  шее
говорит:
   - Кто-нибудь вызвал "скорую"?
   Люди в живописных лохмотьях, в густом  гриме,  с  бутылками  питьевой
воды в руках сгрудились у магазинных тележек,  набитых  всяким  мусором,
под яркими прожекторами. Они тянут  шеи  -  посмотреть,  что  случилось.
Вдоль тротуара стоят трейлеры и фургоны.  В  воздухе  пахнет  дизельными
моторами. Вся улица заставлена бумажными стаканчиками из-под кофе.
   Я считаю - 378, считаю - 379, считаю - 380. Перелезаю через барьер на
той стороне и иду дальше. 412 шагов до редакции.  Поднимаюсь  на  лифте.
Лифт, как всегда, переполнен. Он останавливается на пятом,  и  в  кабину
пытается втиснуться еще один человек.
   Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда  тебя
вдруг бросает в жар. Я стою, прижатый к дальней стене кабины, и баюльная
песня звучит у меня в голове так настойчиво,  что  мои  губы  шевелятся,
беззвучно артикулируя слова.
   Мужчина обводит взглядом  кабину  и  отступает  назад.  Как  будто  в
замедленной съемке. Мы не успеваем увидеть, как он падает на пол - двери
лифта закрываются, и мы едем вверх.
   В редакции все на месте. Нет  только  Хендерсона.  Олифант  подходит,
когда я собираюсь звонить. Напоминает мне про статью о Дункане. Чтобы  я
сказал про него что-то хорошее. Он сует  мне  под  нос  объявление.  Про
Французский салон красоты и рубцы на лице. Он ненавязчиво  интересуется,
где моя очередная статья из серии про смерть в колыбельке.
   Держа телефонную трубку в руке, я считаю - 435, считаю - 436,  считаю
- 437...
   Олифанту я говорю: не зли меня.
   Женский голос на том конце линии говорит:
   - Элен Бойль. Продажа недвижимости. Чем могу вам помочь?
   А Олифант говорит:
   - А ты не пробовал досчитать до десяти?
   Подробности об Олифанте: он очень толстый,  и  у  него  вечно  потеют
ладони. На гранках, которые он мне сует под  нос,  смазанные  отпечатки.
Пароль у него на компьютере - "пароль".
   И я говорю: до десяти я давно уже  досчитал.  Женщина  на  том  конце
линии говорит:
   - Алло?
   Прикрыв рукой трубку,  я  говорю  Олифанту,  что  в  городе  эпидемия
гриппа. Может быть, Хендерсон заболел. Сейчас я иду домой, но  клятвенно
обещаю, что пришлю статью после обеда.
   Олифант произносит одними губами: четыре часа -  крайний  срок.  -  и
стучит пальцем по циферблату своих часов.
   Я спрашиваю у женщины на том конце линии,  на  месте  ли  Элен  Гувер
Бойль. Я говорю, что меня зовут  Стрейтор  и  мне  нужно  срочно  с  ней
поговорить.
   Я считаю - 489, считаю - 490, считаю - 491...
   Женщина на том конце линии говорит:
   - А она знает, о чем пойдет речь?
   Да, говорю, она знает, но сделает вид, что не знает.
   Я говорю, она должна меня остановить, пока я не убил кого-нибудь еще.
   И Олифант пятится от меня, и отводит взгляд лишь через пару шагов,  и
убегает в редакцию спецрепортажей. Я считаю - 542, считаю - 543...
   По пути в риэлторскую контору я прошу таксиста остановиться  у  моего
дома и пару минут подождать.
   Я поднимаюсь к себе. Мокрое пятно на потолке расползлось еще  больше.
Размером с автомобильную покрышку, только с ножками и ручками.
   Я возвращаюсь в  такси,  пытаюсь  пристегнуться,  но  ремень  слишком
короткий. Он больно врезается мне в живот, и я вспоминаю, как Элен Гувер
Бойль говорит:
   "Средних  лет.  Рост  пять  футов  и  десять  дюймов,  вес...  фунтов
стосемьдесят.  Белый.  Шатен,  зеленые".  Я  вспоминаю,  как   она   мне
подмигивает из-под взбитого облака розовых волос.
   Я называю таксисту адрес риэлторской конторы и говорю, что  он  может
гнать хоть со скоростью реактивного самолета, главное, чтобы он меня  не
раздражал.
   Подробности о такси: там воняет. Сиденья - черные и липкие. В  общем,
такси как такси.
   Я говорю, что я жутко злой и раздражительный.
   Таксист глядит на меня в зеркало заднего вида и говорит:
   -   Может,   вам   стоит   пойти   на   курсы   "Как   контролировать
раздражительность".
   И я считаю - 578, считаю - 579, считаю - 580...
 
Глава четырнадцатая 
 
   Согласно "Архитектурному дайджесту", жить надо в большом  особняке  с
частным садом и примыкающей коневодческой  фермой.  Согласно  "Городу  и
деревне", отдыхать надо  на  побережье.  Согласно  "Туризму  и  отдыху",
лучший  способ  расслабиться  -  пройтись  на  собственной  яхте   вдоль
солнечных берегов Средиземноморья.
   В приемной риэлторской конторы  Элен  Гувер  Бойль  это  проходит  за
экстренное сообщение. Сенсационные новости.
   Экземпляры всех  этих  пафосных  изданий  лежат  на  низком  кофейном
столике. Диван с выгнутой спинкой "Честерфилд" обтянут розовым шелком  в
полоску. Рядом с диваном -  еще  один  столик  на  "львиных"  ножках  со
стеклянными шарами в когтях. Я смотрю на все это и думаю: сколько мебели
попало сюда в "ободранном" виде - без металлических ручек  и  фурнитуры.
Проданную за бесценок, ее привезли сюда, где Элен Гувер Бойль собрала ее
снова.
   Совсем молодая женщина, вдвое младше меня, сидит за резным  столом  в
стиле Людовика XIV,  вперив  взгляд  в  электронные  часы  с  радио.  На
табличке, что стоит у нее на  столе,  написано:  Мона  Саббат.  Рядом  с
часами  -   радиосканер,   пеленгующий   полицейскую   частоту,   трещит
статическими помехами.
   По радио, что на часах, передают какое-то  ток-шоу.  Пожилая  женщина
ругается на молодую.  Насколько  я  понимаю,  молодая  забеременела,  не
будучи замужем,  и  по  этому  поводу  пожилая  обзывает  ее  шлюхой,  и
потаскухой, и еще дурой в придачу - потому что дать-то она дала, а взять
денег ума не хватило.
   Женщина за столом, эта самая Мона, выключает радиосканер и говорит:
   - Вы не против, надеюсь? Мне очень нравится это шоу.
   Эти звуко-голики. Эти тишина-фобы.
   Потребители массовой информации.
   Пожилая женщина на радио говорит молодой потаскушке, чтобы та  отдала
ребенка в детдом, если не хочет ломать  себе  жизнь.  Она  говорит,  что
молодой шлюшке надо подумать о будущем: окончить  университет  по  курсу
микробиологии, потом выйти замуж, и до замужества - никакого секса.
   Мона Саббат достает из-под стола пакет из плотной бумаги  и  вынимает
из него какую-то штуку, завернутую в фольгу. Она разворачивает фольгу, и
по комнате разносится запах чеснока и ноготков.
   Беременная потаскушка на радио только рыдает в голос.
   Палки и камни могут покалечить, а слова могут и вовсе убить.
   Согласно "Городу  и  деревне",  личную  переписку  следует  вести  на
качественной почтовой бумаге, обязательно от руки и красивым почерком. В
свежем номере "Недвижимости" я натыкаюсь на объявление:
 
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ КОННО-СПОРТИВНОГО КОМПЛЕКСА "НОРОВИСТАЯ ЛОШАДКА" 
 
   В объявлении сказано: "Вы заразились кожной инфекцией?"
   Номер, который стоит в объявлении, - новый. Я его раньше не видел.
   Пожилая женщина  на  радио  говорит  молодой  потаскушке,  чтобы  она
прекратила реветь.
   Большой Брат поет и пляшет. Насильно кормит  тебя  с  большой  ложки,
чтобы твой разум не изголодался по  мысли,  чтобы  не  дать  тебе  время
задуматься.
   Мона Саббат кладет локти на стол и наклоняется ближе к радио.  Звонит
телефон, она поднимает трубку:
   - Элен Бойль. Продажа недвижимости. Подходящий дом - на любой вкус. -
Она говорит:
   - Ой, это ты, Устрица. Ты извини, тут как раз "Доктор  Сара".  -  Она
говорит:
   - Увидимся на церемонии.
   Пожилая женщина на радио обзывает молодую сукой.
   На обложке "Первого класса" написано: "Соболь. Узаконенное убийство".
   Все происходит само собой. Непроизвольно, как это  бывает,  когда  на
тебя нападает икота. Краем уха я слушаю радио, краем глаза читаю журнал,
и баюльная песня звучит у меня в голове.
   Из динамика радио слышны только безудержные рыдания.
   А вместо реплики пожилой - тишина. Приятная,  благословенная  тишина.
Совершенная тишина. Такой тишины не бывает, если поблизости есть  кто-то
живой.
   Молоденькая потаскушка с шумом вдыхает воздух и говорит:
   - Доктор Сара? - Она говорит:
   - Доктор Сара, вы здесь?
   Ей отвечает глубокий и звучный голос.  Шоу  доктора  Сары  Ловенштейн
прерывается по техническим причинам. Глубокий и звучный голос извиняется
перед  "уважаемыми  радиослушателями".  Включается  легкая  танцевальная
музыка.
   На  обложке  "Особняка"  написано:  "Бриллианты  -   это   становится
легкомысленным".
   Со стоном я закрываю лицо руками.
   Мона вгрызается в свои сандвич. Выключает радио и говорит:
   - Бездельники.
   Тыльные  стороны  ее  ладоней  разрисованы  замысловатым   узором   -
ржаво-коричневой  хной.  Пальцы  -  даже  большие   пальцы   -   унизаны
серебряными перстнями.  На  шее  -  многочисленные  серебряные  цепочки.
Ядовито-оранжевое платье. Ткань на груди топорщится из-за многочисленных
тяжелых кулонов, спрятанных под платье. Красные с черным дреды собраны в
небрежный высокий пучок. В ушах - огромные серьги, серебряная филигрань.
Глаза, похоже, янтарно-желтые. Лак на ногтях - черный.
   Я интересуюсь, давно ли она тут работает.
   Она говорит:
   - Вы имели в виду по земному времени?
   Она достает из ящика стола книжку в мягкой обложке,  вынимает  оттуда
желтый фломастер, который вместо закладки, и открывает книжку.
   Я интересуюсь, любит ли миссис Бойль говорить о поэзии.
   А Мона говорит:
   - Вы имели в виду Элен?
   Да, читает ли она стихи?  Вслух?  Было  такое,  чтобы  она  позвонила
кому-нибудь и прочитала по телефону стихи?
   - Не поймите меня не правильно, - говорит Мона,  -  но  миссис  Бойль
недосуг заниматься такой ерундой. Она делает деньги.
   И я считаю - раз, я считаю - два...
   - Тут все очень просто, - говорит Мона. -  Когда  на  улицах  пробки,
миссис Бойль заставляет меня ехать домой вместе с ней - чтобы она  могла
пользоваться полосой для служебного транспорта. А потом  мне  приходится
добираться до дому на трех автобусах. Понимаете?
   Я считаю - четыре, считаю - пять...
   Она говорит:
   - Однажды мы с ней разделили великое знание о  силе  кристаллов.  Как
будто мы наконец обрели связь на каком-то уровне,  но  потом  оказалось,
что мы говорили о двух совершенно разных реальностях.
   Я встаю и подхожу к  ее  столу.  Достаю  из  кармана  листок  бумаги,
разворачиваю и показываю ей стишок. Может быть, он ей знаком?
   В книге, раскрытой у нее на столе,  подчеркнуто  желтым:  Магия  есть
обращение необходимой энергии на достижение естественных сдвигов.
   Она пробегает стихотворение глазами. Глаза у  нее  -  янтарно-желтые.
Чуть выше выреза платья, над правой ключицей, я замечаю татуировку - три
крошечные звездочки. Она сидит  нога  на  ногу.  Сидит  босиком.  У  нее
грязные ноги. На больших пальцах - по большому серебряному кольцу.
   - Я знаю, что это, - говорит она и тянет руку к листочку.
   Но я быстро складываю листок и убираю обратно в карман.
   Все еще держа руку на весу, она тычет в меня указательным  пальцем  и
говорит:
   - Я знаю, что это такое. Это баюльное заклинание, правильно?
   В книге, раскрытой у  нее  на  столе,  подчеркнуто  желтым:  Конечный
продукт смерти - последующее возрождение.
   На дальнем конце полированного стола из вишневого  дерева  -  длинная
глубокая царапина.
   Я спрашиваю, что ей известно про баюльные заклинания.
   - Про них говорится в литературе всех народов мира,  -  говорит  она,
пожимая плечами. - Но предполагается, что они утеряны. - Она протягивает
руки ладонями вверх. - Дайте мне посмотреть еще раз.
   Я говорю: а как они действуют?
   Она быстро сгибает и разгибает пальцы.
   Я качаю головой: нет. Я говорю:  почему  эти  баюльные  чары  убивают
других людей, но не того, кто их произносит?
   И Мона слегка наклоняет голову набок и говорит:
   - А почему пистолет не убивает того,  кто  жмет  на  курок?  И  здесь
действует  тот  же  принцип.  -  Она  поднимает  руки  над   головой   и
потягивается, направив ладони к потолку. Она говорит:
   - Не существует рецепта, как их составить. Их нельзя препарировать  с
помощью электронного микроскопа.
   Ее платье без рукавов. Волосы у нее  в  подмышках  банального  русого
цвета.
   Но как получается, говорю я, что они действуют на  человека,  который
их даже не слышит? Я смотрю на радиоприемник. Почему они действуют  даже
тогда, когда ты произносишь их про себя - не вслух?
   Мона Саббат вздыхает. Переворачивает раскрытую книжку обложкой  вверх
и затыкает желтый фломастер за ухо. Потом достает из ящика стола блокнот
и ручку и говорит:
   - Вы не знаете, да?
   Она что-то пишет в блокноте и говорит параллельно:
   - Когда я была  католичкой,  давным-давно,  я  могла  прочитать  "Аве
Мария" за семь секунд. За девять секунд -  "Отче  наш".  Когда  на  тебя
налагают такое количество епитимий, поневоле  научишься  скорочтению.  -
Она говорит:
   - При таком темпе это уже не слова, но  молитва  все  равно  остается
молитвой.
   Она говорит:
   - Заклинания нужны для того, чтобы сфокусировать  наше  намерение.  -
Она произносит все это медленно, словно за словом, и умолкает, как будто
ждет, что я что-то скажу. Она смотрит мне прямо в глаза и говорит:
   - Если  намерение  исполнителя  обладает  достаточной  силой,  объект
заклинания уснет независимо от того, где он в данный момент находится.
   Она говорит, что чем больше эмоций человек вкладывает  в  заклинание,
тем с