ильнее получаются чары. Мона Саббат щурится и говорит:
   - Когда вы в последний раз чувствовали себя легко и непринужденно?
   Почти двадцать лет назад. Но ей я этого не говорю.
   - Мне кажется, -  говорит  она,  -  что  вас  что-то  гнетет.  Причем
постоянно. Печаль. Или злость. Ну, в общем,  что-то.  -  Она  прекращает
писать и берет свою книжку с подчеркнутыми желтым малопонятными фразами.
Находит нужную страницу, на пару  секунд  погружается  в  чтение,  потом
листает дальше. - Уравновешенному человеку, - говорит  она,  -  человеку
спокойному,  человеку,  который  внутренне  не  напряжен,  пришлось   бы
прочесть песню вслух, чтобы кого-нибудь усыпить.
   Продолжая читать, она хмурится и говорит:
   - Если ты хочешь владеть собой, сначала следует разобраться со своими
внутренними проблемами.
   Я говорю: это из вашей книги?
   - Из шоу доктора Сары, - говорит она.
   А я говорю, что баюльная песня не только усыпляет.
   - В смысле? - не понимает она.
   В смысле, что от нее умирают. Я говорю: вы уверены, что у Элен  Бойль
нету книги "Стихи и потешки со всего света"?
   Мона Саббат роняет руки на стол и берет сандвич, завернутый в фольгу.
Подносит его ко рту, смотрит на радиоприемник. Она говорит:
   - Сейчас, на радио. - Она говорит:
   - Это вы сотворили?
   Я молча киваю.
   - Вы отправили доктора Сару в следующую инкарнацию?
   Я говорю, может быть, вы позвоните Элен Гувер Бойль на сотовый -  мне
надо срочно с ней поговорить.
   У меня бибикает пейджер.
   А Мона говорит:
   - То есть вы утверждаете, что  Элен  использует  эту  самую  баюльную
песню?
   Сообщение на пейджере: срочно перезвонить Нэшу. Срочно.
   Я говорю, что не могу ничего доказать, но я уверен, что миссис  Бойль
знает, как с ней обращаться. Я говорю: мне  нужна  ее  помощь,  чтобы  я
научился себя контролировать. Чтобы я научился владеть собой.
   Мона  Саббат  прекращает  писать  и  вырывает  листок  из   блокнота.
Протягивает его мне, но пока не отдает. Она говорит:
   - Если вы это серьезно... насчет научиться,  как  контролировать  эту
силу... приходите на нашу викканскую церемонию.  Это  древний  языческий
культ. - Она машет листком у меня перед носом и говорит; -  Тысячелетний
магический опыт. - Она включает радиосканер.
   Я беру у нее листок. На нем - адрес, дата и время.
   Радиосканер трещит:
   -  Подразделение   Браво-девять,   ответьте   на   вызов   по   коджу
девять-четырнадцать, Лумис-плейс, подразделение пять-D.
   - Целой жизни не хватит,  чтобы  познать  мистические  глубины  этого
древнего знания, - говорит Мона и опять принимается за свой  сандвич.  -
Да, и еще, - говорит она, - принесите свое  любимое  горячее  блюдо,  но
только без мяса.
   И радиосканер трещит:
   - Как понял?
 
Глава пятнадцатая 
 
   Элен Гувер Бойль достает мобильный из своей белой с зеленым  сумочки.
Потом  достает  визитку  и  набирает  номер,  сверяя  каждую  цифру.   В
приглушенном свете маленькие зеленые кнопочки кажутся  особенно  яркими.
Ярко-зеленые кнопочки под ярко-розовым ногтем.  Визитная  карточка  -  с
золотым обрезом.
   Она подносит телефон к уху под взбитым  облаком  розовых  волос.  Она
говорит в трубку:
   - Да, я на вашем чудесном складе и боюсь, что мне нужна помощь, чтобы
найти выход.
   Она наклоняется к табличке на огромном платяном шкафу,  который  выше
нее в два раза. Она говорит в трубку:
   - Я стою рядом... - она читает с таблички,  -  с  платяным  шкафом  в
неоклассическом стиле под Роберта Адама с орнаментальными арабесками  из
позолоченной бронзы.
   Она смотрит на меня и закатывает глаза. Она говорит в трубку:
   - Написано: семнадцать тысяч долларов.
   Она снимает зеленые туфли на высоких каблуках и стоит в белых  чулках
прямо на голом бетонном полу. чулки ослепительно белые, но не как нижнее
белье, а скорее как кожа под этим бельем. Они  непрозрачные,  и  поэтому
пальцы у нее на ногах кажутся перепончатыми.
   Сегодня на ней костюм с облегающей юбкой. Он зеленый, но не  зеленый,
как лайм, а скорее как лаймовая начинка для пирога. Он не  зеленый,  как
авокадо, а скорее как авокадовый суп-пюре  с  тоненьким  завитком  цедры
лимона сверху, который подают охлажденным в ярко-желтой тарелке  Cristel
de Sevres.
   Он зеленый, как сукно на бильярдном столе под желтым шаром  -  именно
под желтым, а не под красным.
   Я спрашиваю у Элен Гувер Бойль, что такое код девять-четырнадцать.
   И она говорит:
   - Мертвое тело. Труп.
   Я говорю, что я так и думал.
   Она говорит в трубку:
   - Так, а теперь - налево  или  направо  возле  палисандрового  буфета
Hepplewhite с резным цветочным орнаментом и шелковым напылением?
   Прикрыв рукой трубку, она говорит мне:
   - Ох уж мне эта Мона. - Она говорит:
   - Представляю себе это  сборище  колдунов:  хиппи,  пляшущие  голышом
вокруг какого-нибудь плоского камня, - вот и весь ритуал.
   Теперь мне видно, что ее волосы - не сплошь розовые. Пряди  различных
оттенков, чуть светлее и чуть темнее. А если как следует  присмотреться,
то видны даже оттенки красного, персикового и малинового.
   Она говорит в трубку:
   - Ага, понятно. Если  мне  попадется  кромвельское  кресло  атласного
дерева с орнаментом из слоновой кости, значит, надо идти назад.
   Мне она говорит:
   - Господи, и зачем вы все рассказали  Моне?!  Мона  расскажет  своему
бойфренду, и конца этому не будет.
   Лабиринт мебели смыкается вокруг нас. Красное дерево, черное  дерево,
коричневая полировка. Позолота и зеркала.
   Она проводит пальцем по кольцу с бриллиантом у себя на  руке.  Камень
массивный  и  острый.  Она  переворачивает  кольцо,  так  что  бриллиант
возвышается над ладонью. Она  прижимает  ладонь  к  полированной  дверце
шкафа. На дверце остается глубокая царапина в виде стрелки налево.
   Она отмечает дорогу.
   Оставляет свой след в истории.
   Она говорит в трубку:
   - Большое спасибо. - Она заканчивает  разговор  и  убирает  мобильный
обратно в сумочку.
   Бусы у нее на шее - из какого-то непонятного зеленого камня.  Зеленые
бусины перемежаются с золотыми. Под ними -  еще  одни  бусы,  жемчужные.
Раньше я их на ней не видел.
   Она надевает туфли и говорит:
   - Отныне и впредь моя основная задача - держать вас с Моной  подальше
друг от друга.
   Она взбивает волосы над ухом и говорит:
   - Идите за мной.
   Она проводит  ладонью  по  поверхности  столика  -  рисует  еще  одну
стрелку. Дубовый  карточный  столик  Шератон  с  раздвижными  ножками  к
откидной крышкой, как написано на табличке.
   Теперь - искалеченный.
   Элен Гувер Бойль идет впереди. Она говорит:
   - И зачем вы вообще занялись этим делом?! - Она говорит:
   - Вас оно не касается.
   Потому что я - репортер, она  это  имеет  в  виду?  Потому  что  я  -
репортер, который взялся расследовать что-то такое, о чем нельзя  никому
рассказать? Потому что это рискованно. Потому  что  я  в  лучшем  случае
выставляю себя вуайеристом. А в худшем - стервятником.
   Она останавливается перед большим гардеробом со стеклянными дверцами,
и я вижу свое собственное отражение  у  нее  за  плечом.  Она  открывает
сумочку и достает маленький золоченый цилиндр. Губную помаду.  -  Именно
это я  и  имею  в  виду,  -  говорит  она.  Стиль  французский  ампир  с
египетскими  мотивами  в  переплетающемся  разноцветном  орнаменте,  как
написано на табличке.
   В  зеркале  -  Элен  Гувер   Бойль   открывает   помаду.   Помада   -
ядовито-розовая.
   Я говорю у нее за спиной: а если это не только работа?
   Может  быть,  я  не  только  газетный  хищник,  который  гоняется  за
сенсацией.
   Совершенно без всякой связи мне вспоминается  Нэш.  Я  говорю,  может
быть, я узнал про книгу, потому что когда-то она была и  у  меня.  Может
быть, у меня были жена и дочь. Что, если я  прочитал  им  на  ночь  этот
проклятый стишок, чтобы они побыстрее заснули? Давайте  представим  себе
ситуацию. Разумеется, гипотетически. Что, если я их убил? Если ей  нужно
что-то вроде рекомендательного письма, такое признание подойдет?
   Она растягивает губы и подкрашивает их  по  новой  -  розовым  поверх
розового.
   Я подхожу еще ближе  и  говорю:  как  на  ваш  взгляд,  я  достаточно
настрадался?
   Она поджимает губы, а потом медленно приоткрывает. В последний момент
они залипают на долю секунды.
   Не дай бог никому выстрадать столько, сколько выстрадала  Элен  Гувер
Бойль.
   И я говорю, может быть, я потерял не меньше.  Она  закрывает  помаду.
Убирает обратно в сумочку и оборачивается ко мне.
   Она стоит передо мной, вся блистательная и спокойная, и говорит:
   - Гипотетически?
   Я выжимаю улыбку и говорю: разумеется.
   Она  прижимает  ладонь  к  зеркальной  дверце.  На  зеркале  остается
глубокая царапина в виде стрелки направо. Она идет дальше, но  медленно,
ведя рукой по буфетам,  трюмо  и  комодам,  по  навощенному  дереву,  по
полировке - идет, разрушая все, к чему прикасается.
   Она говорит:
   - А вы никогда не задавались вопросом, откуда оно  вообще  появилось,
это стихотворение?
   Африканский фольклор, говорю я, стараясь не отставать от  нее  ни  на
шаг.
   - Я говорю про книгу. Книгу  заклинаний.  -  Она  идет  мимо  бюро  и
сервантов, мимо кресел Farthingale. Она говорит:
   - "Книгу теней", как ее называют ведьмы. У каждой колдуньи она своя.
   "Стихи и потешки со всего света" вышли одиннадцать лет назад,  говорю
я. Я кое-что разузнал. Тираж был совсем небольшой - пятьсот экземпляров.
Издатель,  "KinderHaus  Press",  вскорости  обанкротился,  и  права   на
переиздание и печатные формы  с  набором  перешли  к  некоему  человеку,
который купил их вместе со всей остальной обстановкой, когда покупал дом
автора-составителя,  который  скоропостижно  скончался  -  безо   всякой
видимой причины - три года назад. Я не знаю, как сейчас обстоит  дело  с
правами. Может, со смертью автора-составителя они переходят во  всеобщее
пользование. Я гак и не выяснил, кому они принадлежат сейчас.
   Элен  Гувер  Бойль  замирает   на   месте,   ладонь   с   бриллиантом
останавливается точно посередине широкого зеркала. Она говорит:
   - Права сейчас у меня. Я знаю, каким будет следующий вопрос,  поэтому
отвечаю сразу. Я их купила три года назад. Мне удалось разыскать  триста
из первоначальных пятисот экземпляров, и я все их сожгла.
   Она говорит:
   - Но это не самое главное.
   Я  соглашаюсь  с  ней.  Да.  Самое  главное  -  разыскать  оставшиеся
экземпляры и остановить эту чуму. Принять  срочные  меры  по  борьбе  со
стихийным бедствием. Самое главное -  найти  способ,  как  забыть  песню
самим. Может быть, Мона Саббат и ее компания нам в этом помогут.
   - Господи, - говорит Элен, - только, пожалуйста, не говорите, что  вы
собираетесь посетить это шаманское сборище. - Она говорит:
   - Вы, как я понимаю, наводили справки о составителе?  И  что  удалось
узнать?
   Его звали Бэзил Франки, и человек он был вполне заурядный. Он собирал
старые литературные произведения, которые давно не переиздавались или не
издавались вообще и на которые ни у  кого  не  было  авторских  прав,  и
составлял  антологии.  Средневековые  сонеты,   непристойные   лимерики,
детские стишки. Кое-что он брал из старых букинистических книг.  Кое-что
- из Интернета. Он был не особо разборчив. Все, что  можно  было  добыть
бесплатно, он включал в свои сборники.
   - Но откуда он взял этот конкретный стишок? - говорит она.
   Я не знаю. Может быть, из какой-нибудь старой книги, которая  до  сих
пор лежит где-то в подвале. Может быть, даже в его старом доме.
   - Нет, там ее нет, - говорит Элен Гувер Бойль. - Я купила его  старый
дом. Со всем, что в  нем  было.  В  ведре  в  кухне  под  раковиной  еще
оставался мусор, в шкафах лежали его трусы. Но книги там не было.
   Вопрос напрашивается сам собой:  не  она  ли  его  убила?  -  Давайте
представим себе ситуацию, - говорят она.  -  Разумеется,  гипотетически.
Если я убила своего мужа и своего сына, разве я  бы  не  разъярилась  на
какого-то безответственного, жадного и ленивого дурака плагиатора, из-за
которого я лишилась всех своих близких?
   Точно так же, как - чисто гипотетически - она убила. Стюартов.
   Она говорит:
   - Я убеждена, что изначальная "Книга теней" не  исчезла.  Она  где-то
есть.
   Я согласен. И нам надо найти ее и уничтожить.
   И Элен Гувер  Бойль  улыбается  своей  ядовито-розовой  улыбкой.  Она
говорит:
   - Вы, наверное, шутите. - Она говорит:
   - Власть над жизнью и смертью -  это  еще  не  все.  Неужели  вам  не
интересно, какие там есть еще заклинания?
   Все происходит внезапно. Непроизвольно, как это бывает, когда на тебя
нападает икота. Я переношу весь свой вес на здоровую ногу. Я  смотрю  на
Элен Гувер Бойль и говорю ей: нет.
   Она говорит:
   - Может, там есть заклинание, чтобы жить вечно.
   И я говорю: нет.
   А она говорит:
   - Может, там есть заклинание, чтобы заставить любого тебя полюбить.
   Нет.
   И она говорит:
   - Может, там есть заклинание, чтобы превращать солому в золото.
   И я говорю: нет - и отворачиваюсь от нее.
   - Может, там есть заклинание, чтобы добиться мира  во  всем  мире,  -
говорит она.
   Я говорю: нет - и иду  прочь  по  узкому  коридорчику  между  глухими
стенами из книжных шкафов  и  гардеробов,  письменных  столов  и  спинок
кроватей. По каньонам старинной мебели.
   Она говорит у меня за спиной:
   - Может, там есть заклинание, чтобы превращать песок в хлеб.
   Я иду прочь, припадая на больную ногу. И она говорит:
   - Вы куда? Выход - в другой стороне.
   У застекленного шкафчика из ирландской сосны  с  отбитой  резьбой  на
фронтоне я поворачиваю  направо.  У  чиппендейловского  бюро,  покрытого
черным блестящим лаком, я поворачиваю налево.
   Она говорит у меня за спиной:
   - Может, там есть заклинание, чтобы лечить больных. И исцелять калек.
   У бельгийского серванта с узорчатым карнизом я  поворачиваю  направо,
потом - налево, у  изящного  шкафчика  эпохи  какого-то  из  Эдуардов  с
хрустальной стенкой из художественного стекла.
   Она говорит у меня за спиной:
   -  Может,  там  есть  заклинание,  чтобы  раз  и  навсегда   очистить
окружающую среду и превратить мир в земной рай.
   Стрелка, нaцapaпaннaя на столешнице, указывает в  одну  сторону,  так
что я направляюсь в другую.
   И она говорит у  меня  за  спиной:  может  быть,  там  написано,  как
получить неограниченное количество самой чистой энергии.
   Как переместиться назад во времени, чтобы предотвратить трагедию.
   Научиться чему-то новому. Познакомиться с интересными людьми.
   Сделать так, чтобы все были богаты, здоровы и счастливы.
   Может быть, провести весь остаток жизни, хромая из  угла  в  угол  по
пустой, одинокой квартире, где стены дрожат от шума, - это  не  то,  что
мне нужно.
   Стрелка на  вышитой  ширме  указывает  в  одну  сторону,  так  что  я
направляюсь в другую.
   У меня снова бибикает пейджер. Снова - Нэш.
   И она говорит у меня за спиной: если есть заклинание, чтобы убить, то
есть и другое - чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
   Может быть, это мой второй шанс.
   Она говорит у меня за спиной: может быть, мы попадаем в ад не  за  те
поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад  за  поступки,
которые не совершили. За дела, которые не довели до конца.
   У меня снова бибикает пейджер. Нэш просит срочно перезвонить.
   Я не останавливаюсь. Я иду, припадая на больную ногу.
 
Глава шестнадцатая 
 
   На это раз Нэш не стоит у стопки. Он сидит за  маленьким  столиком  в
глубине бара, в самом темном углу. Если бы на столе не горела свечка, он
бы сидел в  полной  темноте.  Я  говорю:  привет,  получил  твою  тысячу
сообщении на пейджер. Я говорю: почему вдруг такая спешка?
   На столе перед Нэшем - газета. Сложенная  так,  что  заголовок  сразу
бросается в глаза:
 
ТАИНСТВЕННЫЙ ВИРУС УНЕС СЕМЬ ЖИЗНЕЙ 
 
   В подзаголовке сказано: "Известный общественный  деятель  и  редактор
уважаемой местной газеты предполагается первой жертвой".
   Какой  еще  известный  общественный  деятель?  Я  читаю  статью.  Как
выясняется, это Дункан. А я и не знал, что его звали  Лесли.  Но  почему
вдруг известный и почему вдруг общественный деятель?
   Не слишком ли громко сказано, тем более если учесть, что журналист  и
его репортаж взаимно исключают друг друга.
   Нэш стучит по газете пальцем и говорит:
   - Ты уже видел?
   Я говорю,  что  как  ушел  из  редакции  с  утра,  так  больше  и  не
возвращался. И, черт побери, я даже забыл отправить  следующий  репортаж
насчет смерти в колыбельке. Я читаю статью и  натыкаюсь  на  собственные
слова. Для меня Дункан был больше, чем просто редактор - это я якобы так
сказал, - больше, чем просто наставник. Лесли Дункан был  для  меня  как
отец. Черт бы побрал Олифанта и его потные руки.
   Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда  тебя
пробирает озноб. По спине пробегает льдистый холодок, пульс учащается, и
баюльная песня звучит у меня в голове. Не знаю, где сейчас  Олифант,  но
могу догадаться, что с ним происходит:  он  тихо  сползает  со  стула  и
падает на пол. Злость, копившаяся годами, прорывается снова.
   Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.
   На  столе  перед  Нэшем  -  пустая  бумажная  тарелка   с   остатками
картофельного салата. Нэш мнет в руках бумажную салфетку, скручивая ее в
толстый жгут. Он глядит на меня поверх пламени свечи и говорит:
   - Мы забрали того парня из твоего дома. - Он говорит:
   - Смерть безо всякой видимой причины в окружении кошек  и  тараканов.
Вскрытие ничего не показало.
   Тот парень, который свалился здесь, в баре, сегодня утром,  парень  с
бачками и сотовым телефоном,  -  смерть  безо  всякой  видимой  причины.
Медэксперты в недоумении. Потом еще - трое людей умерли прямо на  улице.
Между баром и зданием редакции.
   - Потом еще один, в здании редакции, -  говорит  Нэш,  -  Умер,  пока
дожидался лифта.
   Он говорит, медэксперты предполагают, что все он и умерли по одной  и
той же причине. Из-за какого-то непонятного "вируса".
   - Однако полиция подозревает, что дело и наркотиках, - говорит он.  -
Может быть, сукцинилхолин. Внутривенно. Сами ширнулись или кто-то вколол
им его насильно. Нейромышечный блокиратор. Расслабляет  все  мышцы,  так
что  человек  не  может  нормально  дышать  и  умирает  от  кислородного
голодания.
   Подробности о той женщине, которая пыталась меня остановить, когда  я
зашел за киношные ограждения, о женщине с портативной рацией: у нее были
длинные черные волосы, облегающая футболка и упругие  сиськи.  Джинсы  в
облипку и маленькая аппетитная попка. Нэш вполне мог на нее польститься.
Скажем, по дороге в морг.
   Очередная победа.
   Уж не знаю, что Нэш собирается  мне  сказать,  но  мне  почему-то  не
хочется его слушать.
   Он говорит:
   - Но мне кажется, что полиция ошибается.
   Нэш проводит скрученной в жгут салфеткой над  пламенем  свечи,  пламя
дергается,  завиток  черного   дыма   поднимается   к   потолку.   Пламя
выравнивается, я Нэш говорит:
   - На тот случай, если ты вдруг решишь позаботиться обо  мне,  как  ты
уже позаботился обо всех остальных, - говорит  он,  -  имей  в  виду,  я
написал письмо, где изложил все, что знаю, и оставил его у приятеля. Так
что если со мной что случится, он знает, куда передать письмо.
   Я улыбаюсь и говорю: что-то  я  не  понимаю.  Какое  письмо?  Что  он
знает?
   И Нэш поднимает жгутик из салфетки над пламенем и говорит:
   - Я знаю, что ты знал о смерти соседа. Я знаю,  что  парень,  который
стоял тут за стопкой, свалился замертво, когда ты на него  посмотрел,  и
еще четверо человек умерли, пока ты шел отсюда на работу.
   Кончик бумажного жгутика потихонечку тлеет, и Нэш говорит:
   - Я понимаю, что это  еще  ничего  не  доказывает,  но  это  все-таки
больше, чем есть у полиции на данный момент.
   Кончик бумажного жгутика загорается крошечным язычк