так любил играть с нею.

                Снова заживем все вместе,
                Папа уж нас не покинет.
                Будет у нас дом и садик.
                Не плачь, Юзек, вернется мама.
                Тише, дай мне послушать,
                Не лает ли где-нибудь Карусь...
                Ах, Юзек, я и забыла,
                Что он, бедняжечка, умер.
                Сядь, будем стишки сочинять,
                И черные дни пройдут скорее.
                Погоди, я утру слезы.
                Они мне видеть мешают.

     Когда  Анелька ослабела до  такой  степени,  что  уже  не  могла ходить
далеко,  она целыми часами сиживала у ворот и смотрела на дорогу к лесу. Она
видела,  как  желтые  аистята  высовывали головки  из  гнезд,  словно  звали
родителей,  охотившихся  на  болотах.  Она  слушала  жалобы  Ягны  и  молча,
неподвижно сидела под холодным ветром до позднего вечера,  когда над болотом
начинали плясать блуждающие огоньки.
     И  все  впечатления,  все  чувства,  волновавшие ее  в  такие дни,  она
изливала в стихах:

                Дует ветер так, что вздыхают стены,
                А звезды дрожат и жмутся друг к другу.
                Шумит лес, и плачут аистята.
                Им и в гнездах холодно без мамы.

                Ветер слезы их унесет к болотам,
                Туда, где шумит сухой камыш на кочках,
                Шепнет матерям, что тоскуют птенцы,
                И они вернутся... Счастливые птицы!

                На пороге плачет старая мать,
                Вздыхает отец от горя:
                "Ох, не вернутся детки наши,
                Как вернулись аисты к аистятам".

                Но только задремлет несчастная мать,
                Летят души детей к родным местам.
                Всемогущая божья рука
                Отпускает их на землю,
                Как выпускает добрый человек
                Пугливых птичек из клетки.

                В городе грустит наша мама без нас
                И не слышит, как мы вздыхаем,
                Добрые духи, возьмите нас
                И отнесите к Маме!

     Со дня отъезда матери прошло почти три недели. Ниоткуда не было никаких
вестей. Заяц с женой сильно тревожились, не понимая, что случилось с пани, а
больше всего заботила их  участь оставленных на  их попечение детей.  Деньги
все  были  прожиты,   продукты  -   на  исходе,  и  незадачливым  обитателям
уединенного хутора грозил если не голод, то тяжкие лишения.
     Анелька так  уже ослабела,  что не  вставала с  постели.  Она ела очень
мало,  целыми днями  молчала,  не  читала больше,  и  даже  проказы Юзека не
вызывали у  нее улыбки.  А  мальчик бегал в  отрепьях и  дырявых башмаках по
окрестностям и так упивался новыми впечатлениями и свободой,  что не замечал
ни холода,  ни жары,  забывал об отдыхе и  даже о сестре и матери.  Домой он
прибегал только тогда,  когда ему очень хотелось есть, а все остальное время
проводил в лесу или на болотах.
     Так все обстояло на хуторе,  когда однажды здесь появилась крестьянская
одноконная телега,  на  которой,  кроме  возницы,  сидела  женщина в  темном
платье.  Заяц,  убиравший на  лугу сено,  бросил работу и  побежал навстречу
телеге в  надежде,  что это едет пани.  Но,  подойдя,  он  увидел незнакомую
женщину, которая тотчас спросила:
     - Ну, как дети?
     Заяц посмотрел ей в лицо и сказал:
     - Панич ничего, прыгает, а паненка совсем расхворалась.
     - Больна? Вот беда-то! А что с ней?
     - Где же нам знать, милостивая пани? Расхворалась так, что с постели не
встает,  и все.  -  Потом прибавил:  - А может, вы от нашей пани? Как же она
там? Паненка сильно скучает, и мне так думается, с того она и захворала.
     - Бедняжечка!  - прошептала приезжая, утирая глаза, но на вопросы Зайца
ничего не ответила.
     Телега  тронулась,   а   Заяц  шагал  рядом.   Приезжая  несколько  раз
заговаривала с ним.  Казалось,  она хотела что-то сообщить или спросить,  но
тотчас, словно спохватившись, умолкала.
     Услышав стук колес и крик Ягны,  которая вообразила,  что это вернулась
пани, Анелька сползла с топчана и вышла в сени.
     - Тетя Андзя! - воскликнула она, увидев приезжую.
     Они долго целовались. Наконец девочка спросила:
     - Тетя, вы от мамы приехали? За нами?
     Тетушка ответила не сразу и как-то нерешительно:
     - Нет,  деточка,  пока еще не за вами.  Я  поступаю экономкой к  одному
почтенному ксендзу и еду к нему. Но как только с ним договорюсь, я дня через
два-три опять приеду и тогда уже заберу вас. А что у тебя болит?
     - Ничего не  болит,  тетя.  Только опять придется лечь...  А  что же  с
мамой? Мы ни одного письма от нее не получили.
     Тетушка, провожая ее до топчана, отчего-то вся дрожала. Уложив девочку,
она только тогда обвела глазами комнату.
     "Боже,  какая нищета!"  -  пробормотала она про себя,  а  вслух сказала
весело и громко, как всегда:
     - Что ж мама? Мама ничего. Бабушка ваша не приехала, и мама ей написала
письмо.  -  Тетка высморкалась. - Так что понимаешь, деточка... Что я хотела
сказать?  Бабушка ваша, тетка твоего отца, велела маме сейчас же ехать к ней
в Варшаву.
     - И мама поехала?
     - Ну конечно!  В тот же день.  С вашей бабушкой шутить не приходится. К
тому же...
     - В Варшаве живет Халубинский, - вставила Анелька.
     - Вот в  том-то и  дело!  Это самое я  и хотела сказать...  в Варшаве -
Халубинский.  Ого,  это знаменитый доктор! К нему все ездят, как в Ченстохов
на  богомолье...  Мне  это  рассказывал  один  ксендз,  у  которого  больная
печень...
     - А мама здорова? - спросила Анелька, пытливо глядя тетке в глаза.
     - Как же,  как же... Пожалуй, даже здоровее, чем тогда, когда я к вам в
усадьбу заезжала...
     Анелька  обхватила  руками  ее   шею,   и   они   снова  несколько  раз
поцеловались.
     - Тетечка,  дорогая моя,  золотая!  -  шептала Анелька.  -  Давно  мама
уехала?
     Тетка дрогнула.
     - С неделю будет. Да, сегодня ровно неделя...
     - Но почему же мама нам не писала?
     - Видишь ли... Не успела она. Ну, и знала, что я к вам заеду.
     - А из Варшавы она напишет?
     - Конечно!  Непременно напишет,  только  не  сразу,  детка.  Видишь ли,
бабушка ваша  такая  капризная,  за  ней  приходится постоянно ухаживать.  И
притом - лечение... Понимаешь?
     Прибежал Юзек.  Недоверчиво оглядел тетушку,  словно разделяя убеждение
отца,  что от бедных родственников лучше держаться подальше.  Только получив
кренделек и услышав,  что скоро его увезут с хутора, он несколько оживился и
поцеловал у тетушки руку - впрочем, без особой нежности.
     Анелька  тоже  повеселела и  казалась  здоровее.  Она  даже  оделась  и
походила по  комнате,  настойчиво расспрашивая тетку о  матери,  желая знать
всякие подробности. Тетка на все отвечала без запинки.
     Они провели вместе несколько часов. Наконец к дому подъехала телега.
     - Вы уже уезжаете, тетя! - вскрикнула Анелька.
     - Деточка,  мне  обязательно надо  еще  сегодня  побывать у  ксендза  и
попросить у него разрешения взять вас к себе. Не знаю, удастся ли это сразу.
Но самое позднее через два-три дня я приеду за вами.
     Анелька легла на свой топчан и, заплакав, сказала тихо:
     - И мама обещала нам вернуться скоро... и папа тоже...
     Тетка вскочила и подбежала к ней:
     - Дитятко,  клянусь тебе спасением души,  что я вас не оставлю.  И если
ксендз не согласится принять вас в дом - хотя этого быть не может! - тогда я
тоже не останусь у  него и  вернусь сюда,  хотя бы пришлось вместе с  вами с
голоду умирать.  Ты будешь тут без меня только два, самое большее три дня, а
потом мы уже никогда не расстанемся, клянусь тебе!
     - Три дня!  -  повторила Анелька.  Она уже немного успокоилась,  вернее
впала в прежнюю апатию,  и простилась с теткой равнодушно,  тогда как добрая
женщина заливалась слезами.
     Выйдя  из  комнаты,  тетка  плотно притворила дверь и,  подойдя к  жене
Зайца,  Ягне,  видимо хотела ей что-то сказать,  но передумала. Только когда
телега была уже у  ворот,  пани Анна велела вознице остановиться и подозвала
Ягну. Та торопливо подбежала.
     - Вам что-нибудь надобно, пани?
     Тетка заглянула ей в  глаза и после минутного колебания выпрямилась,  с
видом человека, принявшего какое-то решение, уселась плотнее и сказала:
     - Нет, ничего. Только смотрите хорошенько за детьми.
     - А  как же  будет с  паненкой?  На доктора у  нас денег нет,  а  ей бы
надо...
     - Я вернусь на этой неделе,  тогда и доктора найдем.  Сегодня ничего не
могу сделать, у меня ни гроша за душой.
     Внезапный приезд тетки и  ее поведение порядком удивили и  Зайца и  его
жену. Они и не догадывались, что впереди - еще большие неожиданности.


                             Глава пятнадцатая

                               Начало болезни

     Анелька очнулась и подумала:
     "Значит, уже зима?"
     Холодный воздух  студит  легкие.  Вокруг толстым ковром лежит  снег.  В
него,  как в пух,  уходишь по щиколотки, по колени, по пояс, по плечи... Вот
уже ничего не видно, ноги и грудь медленно сковывает пронизывающий холод.
     Как же она попала в сугроб?
     Нет,  она лежит вовсе не в  снегу,  а  на кровати в своей комнате.  Как
здесь хорошо!  Холодно,  правда, но это только на улице мороз, а ей напротив
жарко.  Анелька трогает рукой лоб.  Ой,  как пышет жаром! Но от руки это или
ото лба?
     Чудесно лежать зимним утром в  теплой постели и  слушать,  как на дворе
хрустит снег.  Который час? Анельке не хочется вставать. При мысли, что надо
будет ступить на холодный,  как лед,  пол,  дрожь охватывает ее всю с ног до
головы, пробирает насквозь. Каждая жилка в ней дрожит.
     Наверное,  ее сейчас разбудят.  Который может быть час?  Не высунуть ли
голову из-под одеяла и поглядеть?  Или подождать,  пока часы пробьют? Должно
быть, еще рано...
     Она вспомнила об уроках.
     "Что у нас сегодня? Сегодня... Сегодня..."
     В сознании застряло это слово.  Как странно - человек твердит все время
только одно слово и не помнит уже больше ни о чем...
     Надо отвечать урок истории.  О чем это?  Ах да!  "Дело,  только начатое
Карлом  Мартеллом и  Пипином,  расширил  и  довершил Карл  Великий.  Он  был
гениальнее отца и деда, да и обстоятельства... обстоятельства..."
     "Что у  нас теперь?  Зима?  Да нет же!  Зимою бывает мороз,  а  мне так
жарко.  Сегодня ужасно жаркий день.  Вот  лоб  у  меня  горит...  И  какая я
потная...  "Дело,  только  начатое  Карлом  Мартеллом  и  Пипином..."  Панна
Валентина!"
     Анелька села, откинула одеяло и во весь голос стала звать:
     - Панна Валентина!
     На миг открыла глаза,  но сейчас же их зажмурила, потому что ее ослепил
свет,  такой  яркий,  что  даже  опущенные веки  не  защищали от  него.  Она
заслонила рукой лицо и кончиками бескровных пальцев зажала глаза.
     - Чего тебе, Анельця? - отозвался Юзек.
     Анелька то  ли  не  узнала голос брата,  то  ли не обратила внимания на
вопрос - она молчала.
     Юзек дернул ее за руку.
     - Анелька, ты что? - спросил он. - Что ты сказала?
     - Который час?  -  спросила Анелька, не отнимая руки от лица. Потом она
сказала словно про себя: - А разве панна Валентина... Панна...
     - Ну,  Анельця! Что ты такое делаешь? Не гримасничай! Ты же знаешь, что
я боюсь...
     Анелька отвернулась от него и уронила голову на подушку.
     - Хозяйка, идите сюда, - позвал Юзек. - Посмотрите, что с Анелькой.
     Анелька  почувствовала,   что  ее  бережно  приподнимают  чьи-то  руки,
услышала шепот:
     - Паненка! Миленькая!
     Она открыла глаза.
     Облупленные стены. За открытой дверью видны сени и угол двора. В окошко
заглядывает веселое солнце, золотым сиянием обливает темный глиняный пол.
     Теперь Анелька узнала Ягну и перепуганного Юзека.  Припомнила,  что она
на хуторе и недавно виделась с теткой.
     - Здесь была тетя Андзя?
     - Была вчера.
     - А который час?
     - Рано еще. Спите, паненка.
     - Что у тебя болит, Анельця? - спрашивал Юзек.
     - У меня?  Ничего.  Откуда мне знать?  -  ответила она с улыбкой. Потом
прибавила: - А снегу ведь нет на дворе?
     - Что ты такое говоришь? Что ты говоришь, Анельця? - крикнул Юзек.
     - Лихорадка у паненки, - пояснила Ягна. - Что, паненка, жжет в середке?
     - Жжет.
     - И знобит?
     - Знобит.
     - А пить хочется?
     - Да, да, пить! Я и забыла, что мне пить хочется, - сказала Анелька.
     Юзек выбежал в сени и принес кружку воды.  Анелька жадно припала к ней,
но тотчас с отвращением ее оттолкнула.
     - Вода горькая!
     - Нет, Анельця, это хорошая вода, - уверял Юзек.
     - Хорошая?  Да?  Но мне пить не хочется,  только есть... Нет, ничего не
хочется... Я спать буду.
     Ягна  бережно уложила ее,  укрыла,  потом  выпроводила Юзека  во  двор.
Мальчик чуть не плакал.
     - Анельця больна,  -  говорил он.  - Надо написать маме. Почему мама не
едет?
     - Тише,  панич.  У  Анельци лихорадка,  и  ей мерещится всякое.  Но это
пройдет.  Только бы тетушка воротилась и  забрала вас отсюда.  Бегай себе по
двору, панич, а в комнату не ходи. Я сама присмотрю за Анелькой.
     Оставшись один во дворе,  Юзек все раздумывал: что такое с Анелькой? Он
машинально подошел  к  колодцу.  Покрытый  зеленой  плесенью  сруб  был  так
невысок, что мальчик мог заглянуть внутрь.
     Он увидел поверхность воды,  похожую на черное зеркало,  а в ней - свое
отражение, словно заключенное в раму на фоне чистого утреннего неба, которое
там,  в глубине,  казалось темнее. Со старых бревен сруба по временам падали
вниз капли с  плеском то  тихим,  то  звонким,  напоминавшим отдаленный звон
бубенчиков.  Иногда  над  колодцем  пролетала какая-нибудь  птица,  а  Юзеку
казалось, что это внизу, в колодце, что-то летает.
     "А может,  там -  тот свет?"  -  думал Юзек,  и  ему уже представлялись
серебряные дворцы с золотыми крышами, деревья, на которых растут драгоценные
каменья,  птицы,  говорящие человеческим языком.  Обо всем этом ему когда-то
рассказывала нянька, а быть может, и мать. Он помнил даже, что в том царстве
побывал раз такой же маленький мальчик,  как он,  и  принес оттуда волшебную
лампу.
     Юзек решил,  когда вырастет,  спуститься в  это подземное царство.  Вот
будет о чем порассказать, когда он вернется оттуда!
     Он  еще раз оглянулся на дом,  где лежала больная сестра,  потом,  взяв
старое сито, отправился ловить рыбу. Увлекшись этим занятием, он скоро забыл
о доме, о сестре и о "том свете".
     А Анелька все бредила.
     По  временам она сознавала,  где находится,  следила глазами за  Ягной,
хлопотавшей у печи,  слышала шумное булькание варившегося в горшке супа.  Но
вдруг ей  начинало чудиться,  что она бродит по  тенистому лесу,  по мягкому
темно-зеленому мху,  и откуда-то пахнет малиной.  Потом наступало забытье, и
она уже ничего не видела, не слышала и не чувствовала.
     Вот, ободренные тишиной, вылезли на середину комнаты два белых кролика.
Тот,  что побольше, нашел несколько листочков зелени и принялся их уплетать,
одним красным глазом косясь на  Анельку.  Маленькому тоже  хотелось погрызть
зелени,  но  он  был  робок и  только шевелил длинными усами да  то  и  дело
становился, как собачонка, на задние лапки.
     - Карусь! - позвала Анелька, увидев их.
     Кролики насторожили уши и, когда девочка протянула к ним руку, побежали
в свою нору, быстро подскакивая на задних ногах.
     - Карусик! - повторила Анелька.
     На ее голос подбежала Ягна.
     - Это кролики, паненка. Тише, тише. Головка не болит?
     Анелька  ярко  блестевшими глазами посмотрела ей  в  лицо  и  сказала с
улыбкой:
     - Вы шутите!  Ведь здесь только что был Карусик... и руку мне лизнул...
вот смотрите, еще мокрая.
     И она подняла к глазам свою худенькую горячую ручонку.
     Жена Зайца покачала головой.
     - Погоди,  паненка,  я тебе приготовлю такое лекарство -  всю хворь как
рукой снимет.
     Как  только она  вышла  в  сени,  Анелька забыла о  ней  и  опять стала
бредить.  Теперь ее горячечные видения уже были смутны, ей мерещилась только
какая-то бесконечная равнина,  которая уходила за хутор, за болота и дальние
леса,  до  самого горизонта,  где исчезала за  краем неба.  И  когда Анелька
опустила руку,  рука скользнула легко, убежала за ворота, за леса и болота и
затерялась где-то среди звезд.
     Потом Анелька увидела какие-то стены,  гладкие и бесконечно высокие, но
тут ей стало так тяжело,  как будто на нее навалилась вся земля, и солнце, и
все  звезды  с  неба.  Под  этой  безмерной тяжестью душа  ее  корчилась,  и
съеживалась,  и  все  падала,  падала куда-то,  забывая тот мир,  откуда она
пришла.
     Внезапно в  этом пространстве она ощутила какое-то движение.  Казалось,
близко,  рядом,  зашевелился какой-то огромный предмет и  двинулся с востока
туда,  где  заходит солнце,  заслонив собой весь  горизонт.  Анелька открыла
глаза и  увидела,  что это Ягна,  подняв ее руку,  кладет ей под мышку кусок
хлеба. Потом Ягна накрыла ее рваным одеялом и спросила:
     - Ну как, не лучше тебе, паненка?
     Анелька хотела ответить,  что ей  уже совсем хорошо,  но вместо слов из
горла ее выходили какие-то невнятные звуки.
     Хозяйка зажгла свечу -  громницу, накапала с нее воску в кружку с водой
и велела Анельке выпить.  Больная сделала глоток и удивилась, что вода имеет
какой-то металлический вкус.
     - И теперь не полегчало, паненка?
     - Ох!
     Жена  Зайца решила прибегнуть к  самому сильному средству.  Взяв обеими
руками концы своего передника,  она  сложила его  в  три  складки,  медленно
приговаривая:

                Были у святой Оталии три дочки:
                Одна пряла,
                Другая пряжу мотала.
                А третья порчу
                Словом божьим снимала.

     При  последних словах  она  быстро  развернула передник  перед  глазами
Анельки.
     - Теперь легче?
     - А тетя еще здесь? - вместо ответа спросила больная.
     Ягна снова принялась укладывать складки на переднике:

                Были у святой Оталии три дочки:
                Одна пряла,
                Другая пряжу мотала...


                             Глава шестнадцатая

                              Помощь подоспела

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Заяц шел домой полдничать,  размышляя о  том,  что хлеб в  этом году не
уродился -  одна солома,  а  зерна не  будет.  Вдруг от леса донесся до него
какой-то  необычный шум.  Что-то там грохотало,  катилось и  порой слышались
храп и фырканье.
     Заяц остановился и,  повернувшись в ту сторону, наставил руку козырьком
над глазами. Вдали он увидел четыре конских головы, блестящую высокую шляпу,
а еще выше над ней - белый кнут.
     Порывшись в памяти,  Заяц решил,  что это, должно быть, едет карета. На
самом же  деле это  была открытая коляска,  широкая,  вместительная и  очень
нарядная.
     На неровной и шаткой плотине экипаж умерил ход и сильно закачался. Заяц
смотрел на  него с  жадным вниманием.  На козлах он увидел лакея и  кучера в
парадных  ливреях  табачного цвета  с  золотыми  пуговицами.  А  в  коляске,
запряженной четверкой прекрасных лошадей  в  сверкающей упряжи,  сидела  под
зонтиком дама средних лет.
     На  некотором расстоянии от  этого  экипажа  ехала  удобная  бричка,  в
которой сидел только возница.
     Заяц даже глаза протер,  думая,  что это ему мерещится.  С  тех пор как
свет стоит, на плотине не видывали ничего подобного!
     "Может, наш пан с пани приехали за детьми? - подумал он. - Нет, пана не
видно,  а у пани откуда бы такая карета,  если она недавно уезжала в повозке
еврея?  Или вельможный пан слез в лесу, чтобы сосчитать, сколько Заяц у него
сосен вырубил?"
     Между тем экипаж остановился.
     - Эй ты, ворона! - крикнули с козел.
     - Это вы меня?.. -