чно.  Как только он приедет,  я с ним поговорю,  скажу, что вы
уже согласны подписать...
     - Согласны, согласны! - хором подтвердили делегаты, а Ян добавил:
     - Швабам мы только для могилы земли дадим,  на это не пожалеем, хоть бы
и даром. А со своим швабским хозяйством пусть не лезут сюда, на нашу землю!
     Делегаты опять отвесили поклоны и приложились к ручке пани. На обратном
пути они снова завернули к Гайде, и теперь Ян высказался первый:
     - Сдается мне,  люди, что помещик наш что-то хитрит - видите, даже жене
не сказал,  что продает имение.  А ведь оно ей от отца досталось. Старики-то
помнят, что землею здесь владели всегда не его, а ее отец и дед.
     - Дело скверно! - пробормотал Олеяж.
     - Да,  видно, что так, - продолжал Ян. - Если он родной жене про это не
заикнулся и  потихоньку с швабами сговаривается -  значит,  хорошего не жди!
Они его вокруг пальца обведут,  и ему уже не отвертеться от продажи, хоть бы
он и хотел.
     - Холера! - выругался Гайда.
     - А может, нам самим к нему в город съездить? - предложил Гжиб.
     - Ни к  чему это!  -  запальчиво возразил Гайда.  -  Уж если он надумал
продавать,  так и продаст,  - разве что немцы сами купить не захотят. Знаю я
его!  Он  меня двенадцать лет на  работу не брал,  хотя ему не раз до зарезу
нужно было!
     Ушли  озабоченные мужики,  а  Гайда  все  еще  стоял перед своей хатой.
Только когда они уже дошли до деревни, он побрел к панским службам.
     За  садовой оградой кусты были так  облеплены воробьями,  что  казались
серыми.  Гайда осмотрелся и,  убедившись,  что никто его не видит, швырнул в
кусты полено.
     В тот же миг туча воробьев с громким шумом снялась с места, пролетела у
него над головой и спустилась на крыши амбара, конюшни и хлева.
     Гайда тихо рассмеялся.  Пошел дальше и опять спугнул птиц с кустов. Эти
тоже целой стаей взлетели на крыши дворовых строений.
     - Не  продашь ты ничего!  -  проворчал Гайда,  грозя кулаком в  сторону
панского дома.
     Он прошел через сад,  везде пугая воробьев.  И  когда они перелетали на
крыши,  он,  скаля зубы,  твердил про себя:  "Не продашь, нет!" А вернувшись
домой, отыскал в чулане большой кусок трута и положил его на теплую еще печь
для просушки.


                               Глава десятая

                       Догадки матери. Снова воробьи

     После отъезда хозяина дома и  гувернантки в  усадьбе стало еще мрачнее.
Эконом,  человек холостой,  ночью  собрал  свои  пожитки и  удрал,  даже  не
простясь ни с кем. Лакей, давно уже заявивший, что уходит, теперь не вылезал
из шинка и пропивал свои вещи.  Батраки по целым дням бездельничали, жалуясь
на то, что хозяин вот уже три месяца им не платит. Если бы те, кто подобрее,
сжалившись над бессловесной скотиной, не подбрасывали ей горсть-другую сечки
и  не  выгоняли к  колодцу на  водопой,  животные все околели бы от голода и
жажды.
     Два-три раза в  день приходила девушка из  буфетной,  подметала комнаты
пани,  подавала обед или самовар,  приносила воду для мытья -  и только ее и
видели!  Ни  Анелька,  ни  ее  мать не смели требовать большего,  зная,  что
прислуге давно не плачено и кормят ее плохо.
     Анелька с утра до вечера ухаживала за матерью и Юзеком, даже ночевала в
их комнате.
     Мать лежала в  постели или сидела в кресле и обычно читала какую-нибудь
книгу,  а  молчаливый и  вялый Юзек забавлялся всем,  что попадалось ему под
руку.  Анелька  же,  помня  наказ  гувернантки "учись!",  соблюдала  прежнее
расписание и сама себе задавала уроки. Отметив в учебнике "отсюда и досюда",
она учила все наизусть и отвечала урок перед пустым стулом гувернантки.  Так
она изучала историю,  географию,  грамматику.  Но без замечаний учительницы,
похвал и отметок в дневнике учиться стало совсем не интересно.
     Часто, когда Анелька занималась, из соседней комнаты раздавался звонок.
Девочка бежала туда, крича уже издали:
     - Сейчас! Иду, мама!
     - Это я звонила лакею, ma chere, чтобы подал молока...
     - Лакея нет, мамочка...
     - Ах правда, я забыла... Наверное, сидит в корчме...
     - И молока нет, коровы сегодня не доены...
     Пани заливалась слезами:
     - Боже,  боже!  Что  этот  Ясечек со  мной делает!..  Как  ему  было не
совестно уехать в такое время!  Прислуга избаловалась,  в доме голод, и если
бы кухарка из жалости не готовила нам обед, мы все умерли бы...
     Поплакав, она опять погружалась в чтение, а Анелька уходила заниматься.
Но через какие-нибудь четверть часа снова раздавался звонок,  девочка бежала
к матери, и повторялась та же сцена с небольшими вариантами.
     Любимым развлечением Анельки было кормить воробьев и играть с Карусем.
     К окошку в мезонине три раза в день стаями слетались птицы. Им уже было
тесно на карнизе,  и те,  кто посмелее,  влетали в комнату.  Забияки клевали
соседей, сильный сталкивал слабого. А какой поднимался писк и чириканье! Как
торопливо они  клевали  корм,  как  вертели  головками,  прыгали,  трепыхали
крылышками...  Трудно было даже уследить за их движениями, такими быстрыми и
легкими.
     Каруся  Анелька учила  "служить".  Ставила его  у  стены  с  палкой под
лапкой.  Песик сначала вытягивался в струнку,  но постепенно,  поднимая зад,
съезжал на  пол.  Сколько ни уговаривала его Анелька,  он не хотел вставать.
Где  там!  Он  ложился на  спину,  задирая кверху все четыре лапы,  и  лежал
бревном.  Анельку это  частенько сердило,  но  стоило ей  посмотреть на  его
славную мордочку и лукавые глаза - и она не могла удержаться от смеха.
     В  конце концов Карусь совсем отбился от  рук я  стал убегать на долгие
прогулки.  Однажды он вернулся с  изорванным ухом,  шерсть у него вся стояла
дыбом, он хромал и жалобно визжал. Анелька искупала его в пруду, завернула в
одеяло и  уложила на  застекленной террасе.  Пес  спал всю  ночь как убитый.
Утром  вылакал миску борща с  холодной картошкой,  запил чаем  со  сливками,
после чего получил еще  сухарик и  две сушеные сливы,  -  и  опять убежал на
целый день.
     Анелька с грустью говорила себе, что собака и та бросает их в беде.
     Разговор с  крестьянской депутацией оказал  на  мать  Анельки  действие
неожиданное:  вместо того чтобы огорчиться, услышав такую определенную весть
о продаже имения, она повеселела.
     - Знаешь,  -  говорила она Анельке.  -  Отец очень умно придумал! Я уже
была уверена,  что  он  никогда не  покончит с  сервитутом и  не  вылезет из
долгов.  Но  теперь вижу,  что  он  человек дельный и  разумный.  Какие  ему
приходят удачные мысли!
     - А что он такое придумал, мама? - спросила Анелька, у которой от вести
о продаже усадьбы голова пошла кругом.
     - А  ты  и  не  догадалась?  Правда,  ты еще мала и  в  делах ничего не
понимаешь.  Ах,  какой он  у  нас  политик!  Какой гениальный план придумал!
Понимаешь,  чтобы заставить мужиков поскорее пойти на  уступки,  отец пустил
слух -  должно быть,  через Шмуля,  -  что продает имение немцам. Ну, мужики
испугались и сейчас уже на все согласны.
     - Это тебе папа сказал?
     - Нет.  Ни он,  ни Шмуль ничего мне не сказали,  но я  сама сообразила.
Какие они оба молодцы! Надо будет поздравить Яся с удачной выдумкой.
     У Анельки почему-то стало тяжело на душе.  Если бы мужики пришли опять,
она бы  поспешила их уверить,  что отец имения не продаст и  только подшутил
над ними.  И  даже после этого ей  было бы стыдно смотреть мужикам в  глаза.
Впрочем, это не удивительно - ведь она была еще ребенок и ничего не понимала
в делах!
     А мать мечтала вслух:
     - Я  знаю,  какой сюрприз нам отец готовит.  Получит он десять тысяч за
лес,  а  может,  и  другой  лес  продаст.  Привезет мне  горничную,  а  тебе
гувернантку... Эта панна Валентина хотя и умная, но взбалмошная особа... Ну,
почему,  например,  она от нас ушла?  Право, не понимаю... Приедет отец, и я
первым делом  спрошу его:  привез солодовый экстракт?  А  он  ответит:  "Ох,
совсем забыл!  У  меня было столько дел!" И тогда я рассержусь,  а он скажет
торжественно:  "Завтра мы едем к  Халубинскому,  и  я верю,  что он и тебя и
Юзека вылечит окончательно".
     Она говорила это с улыбкой,  глядя куда-то вдаль -  вероятно, в сторону
Варшавы.  Потом склонила голову на грудь и, прошептав: "Mon cher Jean, я все
угадала, меня чутье никогда не обманывает", - уснула спокойно, как дитя.
     Так  мать  тешилась  мечтами  и  чувствовала себя  счастливой.  А  дочь
страдала.
     "Если отец мог так подшутить над мужиками,  -  размышляла она, - то он,
пожалуй,  и над мамой подшутит,  и что тогда будет? Вот мужики поверили, что
папа продает имение, и мама смеется над ними... Мама верит, что папа повезет
ее к Халубинскому, а он..."
     Ее безграничное доверие к отцу было сильно поколеблено.
     - Анельця, - сказала, проснувшись, мать. - Не едет ли отец? Я, кажется,
слышу стук колес.
     - Нет, мама, не едет.
     - Если бы я  знала,  что в  доме есть крахмал и  мыло,  я  приказала бы
перестирать все белье...  Не  следует ни  на один день откладывать поездку в
Варшаву, - я чувствую, что слабею... Что ты так на меня смотришь, Angelique?
Радость быстро  вернет мне  силы.  Ты  еще  увидишь,  как  твоя  мама  будет
танцевать на масленой. Ха-ха-ха! Я - и танцевать!
     Анелька с  трудом  сдерживала слезы.  Мать,  слабая,  вечно  ноющая или
плачущая,  была  для  нее  чем-то  привычным  и  понятным  в  окружавшей  их
обстановке.  Но мать веселая и полная надежд при этой заброшенности, нужде и
зловещих слухах  просто  пугала  девочку и  надрывала ей  сердце.  Иногда ей
хотелось бежать, звать на помощь. Хоть бы Карусик пришел!..
     - Нет, никто не придет.
     Медленно и  незаметно сошла на  землю ночь.  Служанка постлала постели,
закрыла ставни и ушла, оставив три одиноких существа на волю божью.
     На другое утро мать была еще веселее, чем накануне.
     - Представь,   -   говорила  она  Анельке,   -  мне  сегодня  приснился
Халубинский,  я видела его совсем как наяву! Пожалуйста, запомни все, потому
что я хочу ему этот сон потом рассказать -  пусть знает, какие верные у меня
бывают предчувствия!  Ах,  какой он красавец!  Длинная черная борода, черные
глаза...  И только он на меня глянул,  как я почувствовала себя лучше. Потом
он  прописал порошки -  я,  кажется,  даже  рецепт помню  -  и  вылечил меня
совершенно. Да, я непременно, непременно должна к нему съездить.
     - И я тоже, - вставил Юзек. - Потому что я слабенький.
     - Naturellement,  mon fils!*  Анельця,  выгляни на дорогу -  не едет ли
отец. Я не успокоюсь, пока не увижу его здесь.
     ______________
     * Ну, разумеется, сынок! (франц.)

     Анелька, взяв с собой несколько ломтиков хлеба для воробьев, побежала в
мезонин. Выглянула в окно. На дороге никого.
     Зато воробьи мигом прилетели под окно и, как всегда, расшумелись. Среди
них  было  несколько птенцов,  которые только  еще  учились летать,  и  один
старый,  без хвоста. Этот гость появился здесь впервые, но все его поведение
говорило о том, что он не был чужим среди остальной компании.
     "Наверное, ему недавно кто-нибудь оторвал хвост", - подумала Анелька.
     Но,  разглядев затем,  что  хвост у  этого воробья обгорел,  она  очень
удивилась.
     - Что же, он упал в огонь? Или негодные мальчишки ему хвост подпалили?
     Впрочем, ей некогда было думать об этом, - она пошла к матери с вестью,
что отец все еще не едет.
     После обеда мать задремала в  кресле,  и  Анелька с  Карусем побежали в
сад.  Казалось,  деревья здесь еще выросли за  последнее время и  цветов как
будто  стало больше.  В  саду  Анельке дышалось вольно.  Развеселившийся пес
прыгал ей на грудь и тявкал.  Она стала бегать с ним наперегонки так быстро,
что щеки у нее разгорелись.
     Вдруг между кустов у  забора послышалось тревожное чириканье.  Заглянув
туда,  Анелька увидела сложенное из нескольких кирпичей подобие коробки.  Из
щели  между кирпичами торчало дрожащее крылышко.  Анелька поспешила вытащить
птичку.  Освобожденный воробей клюнул ее в палец и взлетел на ветку,  волоча
крыло, видимо сломанное или вывихнутое.
     Затем девочка осмотрела кирпичи. Их было пять, и в отверстие между ними
было насыпано немного крупы и воткнуто два прутика.
     "Видно,  кто-то здесь ловит воробьев, - подумала Анелька. - Неужели это
работники наши с голоду едят их?"
     Рядом на  кусте висела сделанная из лески петля,  а  подальше -  другая
такая же. Обе были пусты.
     "Бедные воробушки!"  -  вздохнула девочка.  И тут же решила каждый день
осматривать все кусты и выпускать маленьких пленников, если кто-нибудь снова
поставит на них силки.


                             Глава одиннадцатая

                          Как бог оберегает сирот

     Знойный день  прошел  без  сколько-нибудь примечательных событий.  Рано
утром Шмуль уехал к  пану Яну,  а  в деревне люди толпились между хатами,  с
беспокойством допытываясь, нет ли каких вестей из города.
     Будет  или  не  будет договор с  помещиком?  Продаст он  именье или  не
продаст? - вот о чем толковали все.
     Кое-кто из женщин жалел помещицу.
     - Несчастная она,  хоть и богачка,  -  говорила какая-то старуха. - Муж
уехал,  слуги,  слышь,  все разбежались,  и сидит она одна,  как тот аист на
гнезде, у которого на прошлой неделе подружку убили.
     - Так  вы,  может,  пойдете утешать ее?  -  со  смехом  спросила другая
женщина.
     - Чего зубы скалите?  -  вмешалась третья.  -  Сам господь бог повелел:
несчастного утешьте, голого оденьте, а мертвого предайте земле.
     - Да мне что смешно,  кума,  - все так же весело отозвалась та, которую
она  отчитала.  -  Осташевской сдается,  будто  помещицу  можно  так  просто
навещать,  как любую родильницу в деревне.  Да ведь она -  настоящая знатная
пани, понимаете? Начнет по-французски лопотать - вы только глаза выпучите!
     - Э,  в  такой беде  она  и  польский припомнит...  А  утешение всякому
человеку нужно...
     - И как бы вы ее утешали?  - не унималась насмешница. - Она и веселится
и печалится не по-нашему.  У панов и думки не те,  что у простых людей. Если
начнет кто  из  них  толковать с  тобой не  про хозяйство -  ни  тебе его не
понять,  ни  ему  -  тебя.  Аккурат,  как  если  бы  разговорились свинья  с
петухом... Нет, я бы к нашей пани идти не посмела!
     Так  всеми оставленная пани  не  могла рассчитывать даже  на  поддержку
сердобольных деревенских баб.
     Деревню и  усадьбу разделяла стена сословных предрассудков,  и  в стене
этой пан Ян и  его жена за все годы своей жизни в  поместье не хотели или не
сумели пробить брешь.
     Часу в десятом вечера, когда уже на землю пала роса, сквозь хор лягушек
стал слышен какой-то отдаленный шум.  Анелька помчалась наверх и  высунулась
из  окна.  Действительно,  по дороге кто-то ехал,  но не к  ним.  Девочка не
выдержала и заплакала, припав головой к окну.
     - Боже! Боже! Сделай, чтобы отец приехал! - шептала она сквозь слезы.
     Если бы в эти минуты каким-то чудом исчезло расстояние между усадьбой и
городом,  Анелька,  вероятно,  увидела бы своего отца в веселом обществе; он
пробовал вновь изобретенный напиток, смесь портера и шампанского.
     Какой  вкус  придали бы  этой  смеси  слезы покинутого ребенка?  Этого,
пожалуй,  никто не знал,  а  меньше всех пан Ян,  который в  тот вечер был в
превосходном расположении духа.
     Вечер был тихий, звездный, но не очень светлый. В воздухе чувствовалась
сырость.  Погасли  огоньки в  деревне,  и  тишину  нарушало только  кваканье
лягушек да  собачий лай.  Быть  может,  где-то  среди  других собак  бегал и
Карусик, которого с полудня не было дома? Гадкий пес, не лучше людей!..
     Порой с дерева в саду срывалась большая птица и с шумом улетала,  или с
полей  доходили незнакомые,  неслышные днем  звуки  -  быть  может,  беготня
каких-нибудь вспугнутых зверьков?  Потом  опять наступала тишина,  и  только
внизу, в комнате, тикали неугомонные часы.
     Усыпавшие небо звезды мерцали,  как  гаснущие искры.  Кое-где среди них
словно  сверкали  драгоценные  каменья,   зеленоватые,  синие,  красные.  По
временам откуда-то  вырывалась блуждающая звезда  и,  описав дугу  на  небе,
исчезала.
     "Может,  это  ангел несет нам  от  бога утешение?"  -  думала Анелька и
невольно оглядывалась,  словно надеясь увидеть кого-то.  Но  в  комнате было
пусто.  Жители небес боятся попасть между зубьев машины, которую мы называем
жизнью.
     Вдруг  со  стороны  дороги  появилась  в  вышине  блуждающая  звездочка
какого-то необыкновенного вида. И летела она не с неба на землю, а с земли к
небу, затем внезапно повернула к дворовым постройкам.
     Через  несколько минут  Анелька  увидела вторую  такую  звезду.  Описав
несколько извилистых линий, она упала на дерево и скоро погасла.
     Искры  эти  были  так  мало  заметны,  что  разглядеть их  могли только
удивительно  зоркие  глаза  Анельки.   Девочке  стало  страшно,  вспомнились
рассказы о  блуждающих по ночам неприкаянных душах.  Но она тут же подумала,
что это, может быть, просто летают светлячки.
     Она еще постояла у окна в тщетной надежде услышать стук экипажа,  потом
сошла вниз к матери.
     "Может, папа приедет ночью?" - говорила она себе.
     Она решила не  ложиться,  подождать еще,  но,  чтобы не разбудить мать,
потушила лампу и в темноте забралась в кресло.
     В  полусне ей  мерещилось,  что приехал отец и  она отпирает ему дверь.
Потом -  что по  комнате ходит кто-то  чужой и  чей-то  голос окликает ее по
имени.
     - Мама, это ты меня звала? - спросила она.
     Но  ответом было  только  тяжелое дыхание спящей матери и  похрапывание
Юзека. В углу у печки жужжали мухи, а в соседней комнате тикали часы.
     Анелька прислонила голову к спинке кресла и крепко уснула.
     В хате Гайды с вечера было темно.  Но хозяин не спал.  Время от времени
его голова мелькала в  окне или он приоткрывал дверь,  выходившую на дорогу,
и, высунувшись до половины, смотрел в сторону усадебных построек.
     Около  полуночи между деревьев в  саду  блеснул огонек и  погас.  Гайда
выбежал из  хаты,  напряженно всматриваясь в  темноту,  и  заметил несколько
узких языков пламени,  которые поднимались с  крыши дома около того окна,  у
которого панна Валентина и Анелька каждый день кормили воробьев.
     Гайда схватился за голову.
     - Псякрев! Да ведь это усадьба горит!
     Он вбежал в хату и грубо растолкал спавшую на лавке Магду.
     - Вставай! Смотри!
     Подхватив девочку одной рукой, как щенка, он перенес ее к окну.
     Магда испуганно вскрикнула.
     - Тише, ты! Глянь-ка, что это горит: дом или амбар? Вон там, там... Ох,
это дом!
     Он так весь и затрясся.
     - Магда,  -  сказал он глухо.  - Беги в усадьбу, разбуди людей и кричи,
что пожар.  Ну,  скорее же,  ты, чертова девка! Ведь там паненка сгорит, та,
что тебе ленту дала...  Иисусе!  Да  шевелись же!  Она за  тебя заступилась,
просила, чтобы я не бил тебя... и сгорит теперь!
     - Боюсь, тата! - взвизгнула девочка и упала на пол.
     Крыша барского дома  занялась уже  в  нескольких местах и  пылала,  как
факел. Гайда выскочил из хаты и бросился бежать к службам, не отводя глаз от
дома.
     Он добежал до конюшни и закричал:
     - Эй,  вставайте,  хлопцы!  Усадьба горит! Вставайте! - Потом кинулся к
хлеву и  заколотил кулаками в стену.  -  Проснитесь,  люди!  Пожар!  Паненка
сгорит...
     Около  приоткрытой  двери  послышался  какой-то  шорох.   Гайда  увидел
спавшего на соломе пастуха и рывком поднял его на ноги.
     - Усадьба горит! - крикнул он ему в самое ухо.
     Парень зевнул, протер глаза и, переминаясь с ноги на ногу, пробормотал:
     - Надо скотину выгонять.
     - Буди работников, а я побегу в дом, - сказал Гайда и помчался дальше.
     На  крыше  отдельные языки  уже  сливались в  столб огня.  Двор  и  сад
осветились красным светом, проснулись и защебетали птицы. Но в доме все было
тих