Она  схватила худую дрожащую руку  гувернантки и  хотела ее
поцеловать. Но панна Валентина резко отдернула руку и отскочила в сторону.
     - Вы на меня сердитесь? - спросила смущенная девочка.
     - Не твоя вина, что ты плохо воспитана, - отрезала гувернантка и быстро
направилась к дому.
     Обиженная Анелька снова уселась на скамью под каштаном. У ее ног улегся
Карусь.
     "Какая странная эта панна Валентина, - рассуждала Анелька сама с собой,
- все ее почему-то сердит. Сама ничего не любит и не хочет, чтобы у нас было
хорошо.  Будто ей  помешает,  если наш  сад  будет красивей...  или  батраки
перестанут хмуриться...  Ведь  бог  велел  всех  любить...  Давно ли  ксендз
говорил,  что посадить одно дерево или помочь хотя бы  одному бедняку -  это
большая заслуга, чем постичь всю земную премудрость..."
     Потом она вспомнила, что еще несколько лет назад у них в усадьбе жилось
гораздо лучше:  и  люди глядели веселее,  и  дом был убран наряднее,  и  сад
содержали в порядке.
     Как  быстро меняется все на  свете,  если даже тринадцатилетние девочки
замечают это!..
     Вдруг неподалеку,  шагах в  двадцати от  Анельки,  послышался тоненький
детский голосок:
     - Чуша, чуша, чушенька!
     В ответ раздавалось веселое хрюканье поросенка.
     Карусик  насторожился.  Анелька,  сразу  очнувшись от  раздумья,  одним
прыжком вскочила на скамью и огляделась по сторонам.
     За оградой проходила дорога в город. Вдалеке, сквозь завесу пыли, клубы
которой искрились в  солнечных лучах,  виднелась телега.  Ближе к ограде шли
два  бедно одетых еврея.  Один нес  какой-то  большой предмет,  завернутый в
серую холстину, другой - башмаки, болтавшиеся на палке.
     А совсем рядом, как раз напротив барского дома с белыми трубами, сквозь
ветви  и  дрожащие листья деревьев виднелась хата  крестьянина Гайды.  Возле
хаты  на  земле сидела девочка в  грубой холщовой рубахе и  кормила хлебными
корками поросенка. Потом она взяла его к себе на колени и принялась играть с
ним, как с собакой.
     На Анельку это необычное зрелище оказало такое же действие,  как магнит
на  железо.   Она  соскочила  со  скамьи,   сбежала  с  пригорка,  но  вдруг
остановилась.
     Отец Анельки очень не  любил хозяина этой хаты,  Гайду.  Когда-то Гайда
служил батраком в  усадьбе и жил в хате,  которая впоследствии перешла в его
собственность,  -  незаконно,  как утверждал Анелькин отец.  Поэтому помещик
никогда не  брал его на работу в  усадьбу,  а  Гайда,  у  которого было мало
земли, частенько хозяйничал во владениях своего бывшего барина.
     Много  лет  враждовали между  собой  помещик и  крестьянин.  Потерявший
терпение помещик уже  готов  был  купить землю  Гайды,  чтобы  избавиться от
беспокойного соседа,  но  крестьянин и  слышать не хотел об этом.  Месяца не
проходило без того,  чтобы в  усадьбу не забирали корову,  лошадь или свинью
Гайды.  Тогда  крестьянин отправлялся с  жалобой в  волость и  вызволял свою
скотину по приговору суда,  а иногда выкупал ее.  Помещик уверял,  что Гайда
платит деньгами, вырученными от продажи краденых в господском лесу дров.
     Анелька нередко слышала об  отношениях отца и  Гайды (чего только ей не
доводилось слышать) и поэтому боялась Гайды и не любила его хату.
     Однако  она  не  могла  отвести  глаз  от  девочки,  которая  играла  с
поросенком,  этим  всеми  презираемым животным.  Анельке казалось,  что  эта
девочка,  наверное, добра и несчастна. Как бы то ни было, что-то потянуло ее
к девочке...
     Раздвигая кусты,  Анелька не спеша подошла к окружавшему сад частоколу.
Был он старый,  покрытый темно-зеленым мхом и каким-то серым,  рассыпавшимся
от прикосновения наростом. На небольшом расстоянии друг от друга возвышались
толстые,  заостренные вверху столбы,  скрепленные длинными поперечинами,  на
которых  были  насажены  ряды  остроконечных  планок.   Планки  эти,  словно
утомленные многолетней службой,  клонились то вперед,  то назад.  Кое-где их
совсем не  было,  в  других местах более светлый цвет и  не столь тщательная
отделка досок свидетельствовали,  что забор недавно чинили,  но с  меньшими,
чем прежде, затратами.
     Позабыв,  что она барышня и  ей тринадцать лет,  Анелька пролезла через
дыру в заборе и подошла к девочке в холщовой рубашонке.
     Бедная  девочка в  первую  минуту  испугалась нарядно одетой барышни из
усадьбы.  Она  широко  разинула рот  и  вскочила на  ноги,  словно собираясь
пуститься наутек.  Анелька  достала из  кармана печенье и,  показав девочке,
сказала:
     - Не бойся!  Я тебя не обижу. Смотри, что я тебе принесла! Попробуй-ка!
- И с этими словами сунула печенье в рот девочке. Та съела его, не спуская с
Анельки удивленных глаз.
     - Бери еще. Вкусно?
     - Вкусно.
     Анелька села на чурбак, а рядом на корточках примостилась дочка Гайды.
     - Тебя как зовут?  -  спросила Анелька, гладя ее по жирным светло-русым
волосам.
     - Магда.
     - На,  Магда,  съешь еще печенье,  -  сказала Анелька.  -  А что,  этот
поросенок -  твой?  -  прибавила она,  взглянув на  свинью,  которую  Карусь
пытался схватить за хвост,  а  она оборачивалась к  нему рылом и недоверчиво
похрюкивала.
     - Отцов,  -  ответила девочка, уже немного осмелев. - Как бы его собака
не загрызла...
     - Карусик, ко мне... А ты, Магда, всегда играешь с поросенком?
     - Ага.  Ялоська уже большая,  а Каська в прошлом году померла.  Чуша!..
Чуша!..  Да  и  ему  со  мной веселее,  он  ведь тоже один!  Матку пан велел
застрелить, а других поросят отец продал. Вот только одного оставил.
     - А за что свинью убили?
     - За потраву. Пан застиг ее на своей земле.
     - Разве у вас только одна свинья и была?
     - Откуда же нам больше взять? Отец ведь мужик, оттого у нас всего мало.
     Говоря это, она поглаживала поросенка, развалившегося у ее ног.
     - Тебе очень жалко было свинью?
     - А как же! И еще жальче стало, когда отец меня побил...
     - Тебя побил?..
     - Не побил, а за волосы схватил и раза два пнул ногой.
     Девочка  рассказывала  об   этом  совершенно  спокойно.   Анелька  даже
побледнела. Ей на миг почудилось, будто это Карусика убили и с ней самой так
жестоко расправились.
     Она испытывала потребность вознаградить бедняжку за страдания,  но как?
Будь у нее свои деньги,  она подарила бы Магде свинью и красивое платье,  но
сейчас... что ей дать?
     Тут она заметила, что Магда во все глаза смотрит на синенькую ленточку,
повязанную у нее на шее.  Не раздумывая,  Анелька быстро сняла ее и повязала
Магде.
     - Теперь ты одета совсем, как я.
     Магда  громко  рассмеялась,  вообразив себя  обладательницей не  только
синей ленточки, но и розового платья, белых чулок и высоких ботинок.
     - На вот, съешь еще, - говорила Анелька, протягивая ей второе печенье.
     - Это я завтра съем. Очень уж оно сладкое.
     - А это за то, что тебя били... - И Анелька поцеловала ее.
     Однако поцелуй, который Анелька считала высшей наградой, не произвел на
Магду никакого впечатления. Зажав в кулак печенье, она поминутно поглядывала
на синюю ленточку, думая, что теперь похожа на настоящую барышню.
     В  это время из-за поворота донесся стук колес и  на дороге заклубилась
пыль. К хате быстро приближалась красивая коляска. Прежде чем Анелька успела
что-либо сообразить, экипаж остановился у хаты.
     - Папочка! - закричала Анелька и кинулась к экипажу.
     Но отец заметил Анельку раньше,  и поэтому он не поцеловал ее, а сказал
строго:
     - Панна Анеля бегает по дорогам!.. Как мило!.. Что ты тут делаешь?
     Испуганная Анелька молчала.
     - Хорошо же за тобой смотрят! Прекрасно ты себя ведешь, нечего сказать!
Бегаешь по дороге и валяешься в пыли с какой-то грязной девчонкой и свиньей!
Отправляйся-ка домой!  Я скоро вернусь и тогда с тобой поговорю.  Никогда не
думал, что ты способна так сильно огорчить отца!
     По  данному им  знаку коляска тронулась,  оставив позади окаменевшую от
страха Анельку.
     "Я с тобой поговорю!" Боже, что-то будет?..
     Магда  убежала на  порог хаты  и  оттуда с  беспокойством глядела вслед
удалявшейся коляске, за которой со всех ног погнался Карусик.
     - Прощай,  Магда! - сказала Анелька, помахав ей рукой. - Мне, наверное,
здорово влетит за то, что я пришла сюда.
     Она подбежала к забору, пролезла через дыру и быстро скрылась в кустах.
Следом за ней помчался Карусик, а за ними обоими двинулась Магда.
     Она  прекрасно понимала,  что  значит  "здорово влетит",  и  хотела  по
крайней мере узнать,  что будет с ее новой подругой. С опаской подошла она к
забору  и,   приложив  палец  к  губам,   то  прислушивалась,  то  осторожно
заглядывала в сад. Но войти туда у нее не хватало смелости.
     Тут  в  дверях  хаты  появился  мужчина  огромного  роста,   босой,   в
расстегнутой на  груди рубахе.  Он  стоял,  засунув обе  руки за  пазуху,  и
поглядывал то в сторону скрывшегося уже из виду экипажа, то на ограду парка,
за которой исчезла Анелька, то на крыши и трубы усадьбы.
     - Панское отродье, - пробормотал он. И, постояв еще немного, вернулся в
хату.
     С  бьющимся сердцем приближалась Анелька к  дому.  Сегодня у  нее  было
целых два  огорчения:  во-первых,  она  рассердила отца,  которого так редко
видела, во-вторых, сильно расстроила гувернантку.
     Ничего  хорошего  не  выйдет  из  разговора с  отцом!  Панна  Валентина
непременно будет с ним заодно, мама заболеет еще сильнее...
     Ее так мучило беспокойство, что сад показался некрасивым, а дом наводил
страх. Как бы это подготовить маму к надвигающейся буре?
     Анелька остановилась под деревом,  откуда вся усадьба была видна как на
ладони, и стала следить, что там происходит.
     У  нее  было острое зрение,  и  она разглядела,  что матери и  Юзека на
застекленной террасе уже нет, а панна Валентина у себя в мансарде. В саду не
было  ни  души,  только  со  двора,  за  домом,  доносился  крикливый  голос
Кивальской, кудахтанье кур да жалобный крик павлина: "А-а-а-х!.. А-а-а-х!.."
     Грустно! Грустно вокруг!
     Вот в открытом окне мансарды показалась гувернантка.
     "Сейчас позовет меня", - подумала Анелька.
     Но  панна Валентина ее  не  позвала;  облокотившись на подоконник,  она
смотрела в  сад.  Потом ненадолго исчезла в глубине комнаты и,  вернувшись к
окну,  стала  крошить хлеб  на  выступ крыши.  Скоро сюда  прилетел воробей,
следом за ним еще несколько,  и  все они с  веселым чириканьем накинулись на
крошки.
     В  первый раз старая дева вздумала покормить птиц.  И с тех пор она это
делала каждый день,  всегда под вечер, словно опасаясь, как бы ее кто-нибудь
не увидел.
     Этот случай, в сущности такой незначительный, вселил в Анельку надежду.
Неизвестно почему, она решила, что раз панна Валентина проявила такую заботу
о птицах,  то,  возможно, и отец будет великодушен к ней. "Странная логика у
такой большой девочки", - не преминула бы сказать гувернантка.


                              Глава четвертая

                      Помещик держит совет со Шмулем,
                после чего становится благосклоннее к жене,
                        Анельке и даже к гувернантке

     Отец  приехал  домой  через  полтора  часа  и  привез  с  собой  Шмуля,
арендовавшего у него корчму.
     Пан Ян был рассеян и  озабочен.  Он быстро вошел в  комнату жены,  сухо
поздоровался с  ней,  поцеловал  Юзека  и  чуть  живую  от  страха  Анельку.
Казалось, он совсем забыл о встрече с дочерью на дороге.
     - Как здоровье? - спросил он у жены, даже не садясь.
     - Я,  comme a l'ordinaire*,  -  отвечала она.  -  Сил нет, ноги дрожат,
сердце колотится,  всего  боюсь,  аппетит пропал,  живу  на  одном солодовом
экстракте...
     ______________
     * Как обычно (франц.).

     - А Юзек? - не дослушав, прервал ее пан Ян.
     - Pauvre enfant...* Он так же слаб, хотя принимает пилюли с железом.
     ______________
     * Бедное дитя... (франц.)

     - Просто беда  с  этим  его  нездоровьем,  по-моему твои  лекарства ему
только вредят,  -  сказал пан Ян,  идя к  двери.  -  А как Анелька -  хорошо
учится?  Здорова?  Или вы у нее тоже отыскали какой-нибудь недуг?  - на ходу
спрашивал он.
     - Как,   ты  уже  уходишь?   Это  после  десятидневного  отсутствия?  -
воскликнула пани Матильда.  -  Мне так много нужно тебе сказать...  Я хочу в
июле или августе непременно поехать к  Халубинскому,  так как чувствую,  что
только он один может...
     - Халубинский только в конце сентября вернется в Варшаву.  Впрочем,  мы
еще поговорим с тобой об этом,  а сейчас мне нужно уладить кое-какие дела, -
нетерпеливо сказал отец и вышел из комнаты.
     - Toujours le  meme!*  -  вздохнула мать.  -  Шесть лет  по  целым дням
занимается делами,  а им конца краю нет.  А я больна,  Юзек болен, хозяйство
расстроено, какие-то чужие люди неизвестно почему осматривают имение. О, как
я несчастна! Все глаза выплакала!.. Joseph, mon enfant, veux-tu dormir?**
     ______________
     * Он верен себе! (франц.)
     ** Жозеф, дитя мое, тебе хочется спать? (франц.)

     - Non, - ответил полусонный мальчик.
     Анелька  так  привыкла  к  жалобам  матери,  что  эти  новые  сетования
нисколько не  уменьшили ее  любви к  отцу.  Напротив,  сейчас она еще больше
любила его,  потому что  решила,  что  за  сегодняшнюю провинность он  хочет
наказать ее без свидетелей. Поэтому-то он, должно быть, и поздоровался с ней
так, как будто ничего не случилось, и ушел к себе в кабинет.
     "Вот  Шмуль уйдет,  тогда он  и  позовет меня,  -  рассуждала про  себя
Анелька. - Пойду-ка я лучше сама и подожду там, а то, чего доброго, мама еще
догадается".
     Составив такой план действий,  она потихоньку вышла в  сад,  чтобы быть
поближе к  кабинету отца.  Несколько раз прошлась под открытым окном,  но ни
отец,  ни Шмуль не обратили на нее внимания. Тогда она решила подождать и ни
жива ни мертва села на камень у стены.
     Отец  ее  между  тем  закурил сигару и  развалился в  кресле.  А  Шмуль
примостился на простом стуле, поставленном специально для него возле двери.
     - Так ты утверждаешь, - говорил помещик, - что не земля вертится вокруг
солнца, а солнце вокруг земли?..
     - Так написано в наших священных книгах,  -  ответил Шмуль.  - Но прошу
прощения,  ясновельможный пан,  вы,  наверное,  не  за  тем  пригласили меня
сюда?..
     - Ха-ха!..  Ты прав!.. Итак, приступаю прямо к делу: достань мне триста
рублей, они мне нужны завтра утром.
     Шмуль сунул обе руки за пояс,  закивал головой и  усмехнулся.  С минуту
оба молча смотрели друг на друга:  помещик как будто хотел убедиться,  что в
бледном лице,  черных живых глазах и  во всей щуплой,  слегка сутулой фигуре
еврея не  произошло никаких перемен;  еврей,  казалось,  любовался роскошной
русой   бородой  помещика,   его   мощным  сложением,   изяществом  манер  и
классическими чертами лица.  Впрочем,  оба  уже тысячу раз имели возможность
убедиться,  что каждый из  них являлся образцовым представителем своей расы,
но это ничуть не меняло положения.
     - Ну, что ты на это скажешь? - первым нарушил молчание помещик.
     - Я думаю,  не в обиду вам будь сказано, ясновельможный пан, что скорее
в вашем пруду выудишь осетра,  чем в целой округе хоть одну сторублевку.  Мы
дочиста все подобрали, так что теперь тот, кто не прочь вам дать, сам ничего
не имеет, а у кого есть, тот не даст.
     - Выходит, я уже лишился кредита?
     - Извините.  Этого я не говорил.  Кредит нам всегда открыт,  только вот
обеспечения у нас нету, а без него нам никто в долг не даст.
     - Черт побери! - сказал помещик, как бы про себя. - Ведь все знают, что
я не сегодня-завтра продам лес и получу остальные десять тысяч.
     - Все знают,  ясновельможный пан, что вы уже получили три тысячи рублей
задатку,  а  между тем  переговоры с  мужиками насчет сервитутов подвигаются
туго.
     - Но они очень скоро придут к концу.
     - Это одному только богу известно.
     Помещик встревожился:
     - Есть какие-нибудь новости?
     - Поговаривают, будто мужики хотят уже по четыре морга на двор...
     Пан Ян даже подскочил в кресле.
     - Их кто-то бунтует! - крикнул он.
     - Возможно.
     - Наверное, Гайда?
     - Может, Гайда, а может, и кто поумнее.
     Помещик рычал, как разъяренный лев.
     - Ну,  невелика беда,  -  сказал он,  успокоившись.  - В таком случае я
продам имение и получу за него сто тысяч чистоганом.
     - Долгов-то  у  вас  больше,  -  ввернул еврей,  -  и  все  должны быть
немедленно уплачены.
     - Обращусь к тетке, она мне поможет...
     - Ясновельможная пани больше ни гроша не даст.  Капиталы она трогать не
станет, а проценты предпочитает тратить на себя.
     - Ну, так после ее смерти...
     - Ай!..  Она  страх какая здоровая!..  Совсем недавно новые зубы себе в
Париже купила...
     - Но когда-нибудь она все-таки умрет...
     - А вдруг она, извините, ничего не завещает ясновельможному пану?..
     Помещик забегал по комнате. Шмуль встал.
     - Посоветуй же,  как быть!  -  воскликнул помещик, круто останавливаясь
перед арендатором.
     - Я  знаю,  что  ясновельможный пан не  пропадет,  даже если этот немец
купит имение.  Вы,  ясновельможный пан, всегда будете среди знатных панов, а
когда (тут Шмуль понизил голос) ясная пани... того... вы женитесь...
     - Ты глуп, Шмуль, - сказал помещик.
     - Пусть так,  но  у  пани  Вейс капитал в  два  миллиона,  а  серебра и
драгоценностей столько...
     Помещик схватил Шмуля за плечо.
     - Замолчи,  - прикрикнул он на него. - Мне нужно триста рублей, об этом
изволь думать.
     - Это можно устроить... - ответил Шмуль.
     - Каким образом?
     - Попросим у пани Вейс...
     - Ни за что!..
     - Ну, так дайте мне какой-нибудь залог, и я под него достану деньги.
     Помещик  успокоился,  снова  сел  и  закурил сигару.  Шмуль,  помолчав,
заговорил:
     - Вам-то, ясновельможный пан, везде хорошо, и на возу и под возом, а со
мной что  будет?  Ведь у  меня даже расписок ваших нет...  Вы  до  сих пор и
мельницу не поставили, столько лет прошу...
     - Денег не было.
     - Были не раз,  и немалые.  Вот и теперь:  получили вы три тысячи,  так
предпочли коляску купить,  комнаты оклеить заново...  А я, того и гляди, все
потеряю...
     - Ты заработал на этом деле не меньше пятисот рублей.
     - Заработал или не заработал -  а все-таки мельница больше по мне.  Что
на земле стоит, то ценность, а с деньгами только беспокойство да соблазн для
воров.
     - Подожди-ка  тут,  а  я  подумаю,  что бы такое дать тебе в  залог,  -
перебил его помещик.
     - Как вам угодно, ясный пан.
     Во время разговора отца со Шмулем Анелька находилась в  том неприятном,
смятенном состоянии духа, какое обычно вызывает страх. В разгоряченном мозгу
помимо воли назойливо вертелся вопрос:  "Что-то скажет отец?"  -  а  в ответ
воображение  создавало  из   обрывков   недавних   впечатлений  печальные  и
беспорядочные картины.
     Девочка несколько раз  видела отца  в  гневе.  И  сейчас она  не  могла
отогнать  воспоминание  о  его  нахмуренном  лбе  и  сдвинутых  бровях.   Ее
преследовали устремленные на нее в упор, сверкающие глаза отца и его громкий
сердитый голос.
     Потом  она  представила себе  бедную  Магду,  которую какой-то  человек
таскал за волосы и  пинал ногами;  перед глазами вставала и панна Валентина:
холодная,  неумолимая,  она  молча,  с  опущенным  взором,  замышляла что-то
страшное против нее, Анельки.
     Разговор отца со  Шмулем Анелька слышала весь,  от  слова до слова,  но
смысл его пока еще был ей неясен.  В  сознании остался только туманный образ
какой-то дамы рядом с отцом.
     И над всем этим парил Шмуль,  он заглядывал Анельке в глаза и усмехался
по-своему - ехидно и в то же время печально.
     "Боже мой!..  Противный Шмуль!..  Что  он  сказал отцу!..  Кто эта пани
Вейс?" - спрашивала себя встревоженная девочка