- Кузьма, выйди на минутку, - позвали с улицы.
     Мария выскочила из спальни, испуганно прижала руки к груди.
     - Кто это?
     - По голосу будто Василий. Чего ты испугалась?
     - Сама не знаю.
     Василий стоял у ворот, выступая из темноты высокой, крупной фигурой.
     - Чего в избу не заходишь? - спросил Кузьма.
     - Нехорошо  получилось, - не  отвечая, сказал Василий.  - Ты пришел,  а
поговорить не поговорили. Зачем приходил-то?
     - Сам знаешь зачем.
     - Догадываюсь.
     -  Ну вот. Что еще говорить? Я же знаю, денег у тебя  нету, - со слабой
надеждой сказал Кузьма.
     - Нету. У бабы где-то лежат двадцать рублей, и все.
     - В избу заходить будешь?
     - Нет. Там разговора не получится. Давай сядем здесь.
     Они сели  на скамейку у ворот, закурили  и, посматривая в  темень перед
собой, долго молчали, но не тяжелым, понятным молчанием. Сбоку, уходя вправо
от них, горели деревенские огни, оттуда доносились голоса, иногда срывался и
затихал  где-то  возле  клуба   смех.  Было  не  поздно,   но  деревня   уже
успокаивалась,  не  успев  привыкнуть  к  ранней  темноте.  Голоса  и  звуки
раздавались поодиночке и становились все реже.
     Папиросы докурились; почти в одно время они бросили их себе под  ноги и
еще помолчали. Потом Кузьма пошевелился, сказал:
     - Живешь, живешь и не знаешь, с какой стороны тебя огреют.
     - Это так, - отозвался Василий.
     - Еще вчера все ладно было.
     - А завтра  кто-то другой  на очереди.  Может, не  из нашей,  из другой
деревни, а потом и до нашей снова дойдет - до  меня или еще до  кого. Вот  и
надо держаться друг за дружку.
     - Да-а.
     - Евгений Николаевич дает тебе, я знаю, а еще кто есть, нет?
     - Пока никого.  Хочу завтра  к Степаниде сходить, да, однако,  не шибко
выгорит.
     - К Степаниде? - Василий с сомнением повел головой, помолчав, сказал: -
А давай  завалимся  к ней сейчас. Вдвоем на нее надавим. Она  же в бригаде у
меня, может, при мне постыдится отказать.
     - Пошли. Чтоб уж сразу.
     - А откуда ты  знаешь про Евгения Николаевича? - уже по дороге  спросил
Кузьма.
     -  Баба  сказала. Да он  сам,  наверно, не  вытерпел,  доложил.  Как не
похвалиться - доброе дело собрался делать!
     - Я теперь как космонавт, - невесело пошутил Кузьма. Куда ни пойди, вся
деревня знает.
     -  А  ты  как думал?  Ты  теперь на  двор ходи и  оглядывайся,  чтоб не
сфотографировали.  Смех смехом, а  рубли твои - это уж точно -  вся  деревня
считает.
     - Сейчас Степаниде и  говорить не надо, зачем пришли. Она, поди, с утра
ждет.
     - И место подыскала, куда прятаться.
     Они засмеялись. Рядом с Василием Кузьма чувствовал  себя  легче, и беда
его не стояла теперь комом в одном месте, а разошлась по телу, стала мягче и
как бы податливей. И  хоть надежды на то, что им повезет,  было мало, Кузьма
знал,  что  от Степаниды  они выйдут вместе, прежде чем  расходиться,  будут
разговаривать и,  наверно,  о  чем-нибудь  договорятся  на  завтра. Это  его
успокаивало, помогало не думать все время об одном и том же.
     Степанида жила  в  большом,  на  две семьи, доме вдвоем  с  племянницей
Галькой, которая осталась ей от умершей сестры.
     Гальке  шел  семнадцатый год,  но девка  она  была крупная и  уже давно
переросла  Степаниду что ввысь, что вширь. Мир их  почему-то не брал, и  они
жили  как  кошка с  собакой; когда в избе  становилось тесно, выскакивали во
двор и крыли  друг друга  на всю деревню таким криком, что соседские собаки,
оглядываясь, с поджатыми хвостами переходили на другую сторону улицы.
     Когда мужики вошли, Степанида  засуетилась,  запричитала от радости, но
на ее лице появилось да так и не сошло потом настороженное выражение с одной
мыслью: к чему  бы это? Улыбка  то и дело проваливалась, но  Степанида снова
водворяла ее  на лицо и,  суетясь, ждала. Мужики  разделись, сели  рядом  на
скамейке. На  голоса  из  комнаты вышла  Галька  -  в  коротком,  тесном  ей
платьице, с голыми крепкими коленками.
     - Явилась!  -  найдя  себе  дело, напустилась на  Гальку  Степанида.  -
Смотрите на ее, красавицу писаную.  Хошь бы  оделась, не показывала  мужикам
срамоту свою.
     - А то они не видели! - лениво огрызнулась Галька.
     - У-у, бесстыжие твои глаза!
     - Ага, а твои не бесстыжие?
     - Иди отседова.
     Галька, подмигнув мужикам, ушла.
     -  Измаялась я  с ней,  -  стала жаловаться  Степанида. - Ой девка,  не
приведи господь никому такую. Сколько она из меня крови высосала!
     - Ага, была там у тебя кровь,  - отозвалась Галька. - У тебя там помои,
а не кровь.
     - Во, слыхали? Ей слово,  она тебе  десять. Ей десять, она тебе тыщу. И
как я еще дюжу, сама не знаю. Вот счастье-то выпало под старость лет.
     - Делать вам нечего, вот и грызетесь, -  сказал Василий. Ты, Степанида,
лучше другое скажи: неужели ты нам ничего не подашь?
     Степанида растерянно прищурилась.
     - Ну и хитрый ты, Василий!
     - А чего тут хитрого? Я тебе прямо говорю. Мы с Кузьмой идем и про себя
думаем: одна надежда. на Степаниду, она, если есть, последнее выставит.
     - Ой, Василий, да я  для хороших  людей и сама хорошая. Когда есть, мне
ее жалко, ли че ли? Для того  и держу: а вдруг хороший человек зайдет, а мне
и поднести нечего.
     - Это правильно.
     Подбирая юбки,  Степанида полезла в подполье,  подала оттуда зеленую, в
земле,  бутылку,  закапанную сургучом. Кузьма,  сидевший ближе  к  подполью,
принял бутылку, прищурив один глаз, посмотрел ее на свет.
     - Она, она, - заверила Степанида.
     - Вот с этого бы и начинала,  - повеселел Василий, - а  то связалась со
своей Галькой.
     - Не поминай мне про ее.
     Степанида вытерла бутылку о подол, поставила ее на середину пустого еще
стола и побежала в амбар - видно, за закуской.
     -  О  деньгах  сразу не заговаривай, - предупредил  Василий. - Обождем,
когда готова будет.
     - Да ты сам и скажешь.
     Из комнаты вышла Галька, увидела на столе бутылку.
     - Ого, уже облапошили мою тетку! Ловко вы!
     - Ну и змея  же ты,  Галька!  - рассердился Василий. - Тебя спрашивают?
Еще не выросла, чтобы со мной на таком тоне разговаривать.
     - Смотри-ка ты! А как  с тобой прикажешь разговаривать? По батюшке или,
может, по матушке?
     - А, да чего с тобой говорить! Ты разве поймешь?
     -  Ну и не говори. Я к  тебе не навязываюсь. Обидел он меня? Думаешь, я
не знаю, зачем вы сюда закатились?
     - Тише ты! - зашипел Василий.
     - Ага, испугался? Не бойся, не скажу. Только не заедайся, понял?  Я еще
и  помогать вам буду, если со  мной по-хорошему. - Она взглянула  на Кузьму,
жалобным голосом сказала: Мне  тетку Марию жалко. - Снова перевела взгляд на
Василия. - Думаешь, если  ты постарше, так имеешь право на меня покрикивать?
На бабу свою покрикивай. Я к тебе не нанималась.
     - 3дорова же ты горло драть, - сдерживаясь, подивился Василий.
     - Ага, не на ту напал.
     -  Ладно  вам,  -  стал успокаивать  их  Кузьма.  Прибежала  Степанида,
засуетилась возле стола. Усаживая  за стол мужиков,  стала причитать обычное
при гостях, заменившее молитву:
     -  Ничего  такого  нету  -  прямо  стыд! Если  бы знала,  что  придете,
чего-нибудь бы и приготовила, а то все на скору руку. Стыд, стыд...
     - Ты, Степанида, не  прибедняйся. С такой закуской можно неделю гулять,
- успокоил ее Василий.
     - Уж ты, Василий, скажешь.
     Разлили  в  три стакана. В точно рассчитанный момент, когда чокнулись и
остановили дыхание, встряла Галька:
     - А мне?
     Степанида даже дернулась от злости, подалась вперед.
     - Ну, скажите  мне,  что  она не вредитель! Ведь  это  уметь  надо!  Ни
раньше,  ни  позже,  в  самый  раз  угадала,  чтоб испортить людям  аппетит.
Ой-ей-ей. И за что меня господь бог покарал такой холерой?
     Галька, ухмыляясь, принесла стакан, поставила  его  перед Степанидой, в
себе взяла ее стакан.
     - Не трожь, окаянная сила! Кому говорю: поставь на место!
     - Нальешь в этот - поставлю.
     - Неохота при людях с тобой займоваться, а то бы я тебе показала, как с
родной теткой разговаривать, я бы тебя научила...
     - Где уж там!
     - Ой, окаянная  сила! Ой,  окаянная сила! - запричитала Степанида, но в
стакан  плеснула.  Галка взяла его, отлила  еще  в  него из Степанидиного  и
потянулась чокаться.
     - Не рано тебе наравне с мужиками пить? - не сдержался Василий.
     Галька  прищурила  глаза,  выразительно уставила их  на Василия, но  он
продолжал:
     - Еще молоко на губах не обсохло, а туда же. Что из тебя потом будет?
     - Во-во, - поддакнула Степанида. - Слушай, что тебе умные люди говорят,
раз уж ты родную тетку ни в грош не ставишь.
     Но Галька смотрела на Василия.
     - Катись-ка ты  отсюда со своей лекцией, - спокойно сказала она.  - Я и
без тебя грамотная, понял?
     - Как ты разговариваешь с человеком? - затряслась  Степанида.  - Он кто
тебе - дядя  родной? - так с ним  разговаривать! Ты уж совсем, ли че ли, ума
решилась?
     - А пускай помалкивает, а то я его быстро на чистую воду выведу.
     Кузьма под столом  толкнул  Василия  коленкой, чтобы он  отступился  от
Гальки.
     - Ходит где-то  хороший парень и не  знает,  что на него  уж тут  петля
заготовлена, - не смог  остановиться  сразу Василий. Вот кому-то  достанется
золотце.
     - Да уж не тебе.
     - Упаси бог.
     - То-то ты и заоблизывался, когда я в том платье вышла.
     Кузьма перебил их:
     - Может, мы в бутылку обратно сольем да вас слушать будем?
     Выпили.  Галька  подмигнула  Кузьме и показала  глазами  на  Степаниду.
Кузьма  незаметно  покачал  головой. Гальке не терпелось  видеть, как  будут
раскошеливать  ее тетку. Вот змея! Вызвалась в помощники,  а умишко детский,
как бы она со своим гонором не испортила все дело.
     - А ты чего в клуб не пошла? - совсем некстати спросил он ее.
     Галька прищурилась.
     - Мешаю, что ли? Я  же вам  сказала, я за вас, если он, она показала на
Василия, - не будет заедаться.
     - Чего это, чего? - насторожилась Степанида.
     - Проехали, - отрезала Галька.
     Кузьма  замер.  Разговаривать  с Галькой было опасно. Она  и понятия не
имела о том,  что существуют обходные  маневры, или  считала их лишними  для
своей  тетки,  с которой,  мол,  не  стоит  цацкаться,  а  надо, как курицу,
хватать, пока она сидит на месте, и щипать. Нахмурившись, Кузьма показал ей,
чтобы она помалкивала. Галька отвернулась.
     -  А  ты чего, тетка,  не  допиваешь? - разглядела  она. -  Всех хитрей
хочешь быть?
     - Э, нет, так у нас не пойдет, - приподнялся Василий. - Что же  ты это,
хозяюшка? Давай, давай. Так у нас не делают.
     - Ой, да я с ее хвораю, - стала отказываться Степанида.
     - Ты,  Степанида,  чудная, как  я  на тебя погляжу: я,  значит, не буду
пить, чтобы и вы, гости дорогие, на меня глядючи, тоже кончали это дело. Так
выходит?
     - Да ты что, Василий, зачем ты на меня так говоришь?  Разве я такая? Ты
скажешь так скажешь. Разве мне ее жалко? Да пейте всю, для того и достала.
     - Без тебя не можем, ты хозяйка.
     -  Сейчас,  сейчас. - Степанида  заторопилась, допила.  -  Ты, Василий,
прямо  обидел  меня. Я теперь все  буду думать про это. Да мне  для  хороших
людей ничего не жалко. Посмотрим, - сказала Галька.
     - Чего это ты, змея подколодная, собралась смотреть?
     Кузьма торопливо сказал:
     - Наверно, в кино  собралась, а на билет нету. Ухажера  еще не заимела,
чтоб на свои водил.
     - Да ее,  кобылу, все киномеханики бесплатно пускают. У ей  вся деревня
ухажеры.  Доброго  человека с рублем не пустят,  а  она, откуда ноги растут,
вертанет, и денег не надо. Прямо Василиса Прекрасная - куды тебе с добром! Я
оттого и в кино это не хожу, что мне за ее перед народом стыдно.
     У Гальки раздулись ноздри, но Кузьма не дал ей взорваться.
     - Давайте еще по одной, - сказал он. - Тебе, Галька, налить?
     - Назло ей буду пить, чтоб она от жадности лопнула.
     - У-у, язва! Ждет не  дождется моей смерти, а я ей с девяти лет заместо
матери была. Поила, кормила, и вот вырастила, полюбуйтесь, хорошие люди. Все
для ее делала, а от ее доброго слова не слышу. Отблагодарила!
     Степанида приготовилась плакать, полезла за подолом.
     - Ладно вам,  - сказал  Кузьма. - Давай, Степанида, выпьем, чтоб ты еще
сто лет жила да беды не знала.
     - Зачем мне,  Кузьма, сто лет? Я уж намаялась, и  правда  скорей  бы на
покой. Работать не могу, а люди не верят.  Я ведь только с  виду здоровая, а
изнутри вся порченая. Она вот  смеется,  а  время  подойдет, поймет, как это
бывает. Поймешь,  поймешь, голубушка, не  подсмеивайся, -  голос у Степаниды
снова отвердел.
     - Сколько у тебя, Степанида, в этом году трудодней? - спросил Василий.
     - Двести пятьдесят.
     - Да сколько не работала.
     - Больная я, Василий.
     - Я это к тому говорю, что ты на меня как на бригадира не обижаешься?
     - Что ты, Василий, что ты - какие  обиды! Где бы  я столько заработала?
Спасибо тебе.
     - И по правлениям тебя нынче таскать не будут, минимум есть.
     -  Есть, есть. Нынче  я спокойна,  не подкопаются. А  все  ты со  своей
капустой.  Я на  тебя  рада богу  молиться,  а ты выдумал, будто мне бутылку
жалко. Ой, Василий, да как это тебе на ум пришло?
     Василий сказал:
     - А ты знаешь, Степанида, зачем мы пришли?
     - Не-ет. - Степанида, не выдержав, быстро и тревожно глянула на Кузьму.
- Я думала, так просто, посидеть.
     - Притворяется, - безжалостно сказала Галька.
     Василий одернул ее:
     - Да помолчи ты! Без тебя  обойдется. - Степаниде сказал:  - Посидеть -
это  само собой. Но у нас с Кузьмой к тебе еще  одно дело есть. Ты  слышала,
что у Марии большая недостача?
     - Слышать слышала, кто-то сказывал.
     - Выручи их, Степанида. Дело серьезное: если завтра, послезавтра они не
соберут, Марию могут забрать. А у тебя, наверно, деньги есть.
     - Ой, да откуда у меня деньги?
     - Дай им, Степанида. Я ото всей деревни тебя прошу. Дело такое.
     -  Мы  скоро отдадим, - сказал Кузьма.  - Мне  после отчетного собрания
ссуду дают. Это ненадолго.
     - Вот видишь, это ненадолго,  - продолжал Василий. - Они люди надежные,
дай им, Степанида.
     - Да если бы они у меня были, я бы не дала, ли че ли?
     Галька закричала:
     - Есть они у ней, есть, не верьте! Есть они у тебя, тетка! крикнула она
Степаниде. - Чего ты врешь?
     - А ты их у меня видала? Ты их у меня считала? - подскочила Степанида.
     -  Не видала и не считала, а знаю, что есть.  Ты бы давно уж удавилась,
если  бы  у тебя  их не было.  Ты бы их украла. Ты кулак,  хуже кулака, тебя
раскулачивать надо!
     - Ты мне ответишь  за эти  слова.  В суде  ответишь. Ты мне ответишь! -
подскакивала Степанида.
     - Испугала! Еще поглядим, кто ответит. Кулачиха, кулачиха!
     -  Тише  вы!  -  крикнул  Василий.  Наступило  молчание, потом  Василий
негромко  сказал: - Ты посмотри,  Степанида,  может, сколько есть. Посмотри.
Сама знаешь: четверо ребятишек у Марии.
     - Не надо, Василий, - попросил Кузьма.
     Галька взглянула на него, не пряча лица, заплакала.
     - Тетку  Марию жалко, - причитала она. Слез  у нее было много,  и они с
крупного  покрасневшего  лица  стекали  на  шею. Степанида нагнулась и  тоже
промакнула свои глаза подолом, плачущим голосом сказала:
     - Мне Мария как родная. Да я бы для ее последнего не  пожалела. Она мне
столько добра делала.
     Снова замолчали. Степанида  то  и дело  наклонялась,  вытирала  подолом
глаза,  будто  надраивала  их, как пуговицы, чтобы  они  наконец заблестели.
Наклоняясь,  снизу,  почти  из-под  стола,  выглядывала на  мужиков,  не  то
всхлипывала, не то мычала.
     - Хватит тебе,  Гальке, реветь,  - скандал  Василий.  -  Рано еще Марию
оплакивать.
     -  Врет она,  врет! - закричала опять  Галька. -  Я  знаю. Видеть ее не
хочу.
     - А не  хочешь - ну и  выметайся - подхватила  Степанида. - Не заплачу.
Хошь сейчас выметайся. Ты мне всю шею переела.
     - Пойдем, Василий, - сказал,Кузьма.
     - Пошли.
     Они оделись  и вышли. Из Степанидиной избы нарастал крик; с двух сторон
деревни  на него откликнулись собаки, загавкали густо  и дребезжаще. Василий
шагая рядом  с  Кузьмой, грозился, что выгонит Степаниду; из бригады. Кузьме
стало  все безразлично.  Боль за  Марию и ребятишек, вспыхнувшая за  столом,
когда заговорили  о деньгах, теперь  прошла,  и недостача  казалась такой же
нестрашной, как  это  собачье  гавканье. Будь  что будет.  Кузьма чувствовал
только, что он устал и хочет спать, все остальное было неважно.
     - Завтра я зайду, - сказал Василий, сворачивая к себе.
     - Ага.
     Кузьма остался один. Он  шел  на самый край деревни, в свой новый  дом,
поставленный для того, чтобы жить в нем, поживать да добра наживать. Деревня
спала,  только все еще  подлаивали друг другу собаки. Спали люди, и вместе с
ними спали их заботы, отдыхая для завтрашнего дня, чтобы двигаться в  ту или
другую сторону. А пока все оставалось на своих местах, все было неподвижно.
     Кузьма пришел домой и сразу лег.  Он  уснул быстро и спал крепко, забыв
во сне обо всем на свете.
     Так закончился первый день.
     Поезд рвется вперед,  разбрасывая  по сторонам  дрожащие  и тусклые  на
ветру огоньки. Потом огоньки пропадают, и за окном остается белесоватая, еще
не налившаяся до  конца темнота.  Снова  покажется  дальний одинокий огонек,
грустно посветит и отойдет, но за ним вдруг выскочат два, а то и три огонька
вместе, высветят  перед собой  кусок земли - совсем  небольшой, с крохотным:
домиком  и поленницей  дров  или углом  сарая. Он  сразу же  отступает,  его
смывает темнотой! и  опять надо ждать следующий  огонек  и следующий домик,.
потому что без них как-то не по себе.
     Кузьма лежит и смотрит в окно. Он устал лежать без движения, смотреть в
темноту, как  в стену, но  что  еще можно делать, он  не знает. Хорошо,  что
поезд идет и  идет и город все ближе. Так, отыскивая огоньки, можно ни о чем
не думать - это игра, чтобы обмануть себя.
     Заворочался на своей полке парень, заскрипел  во сне зубами, и  старуха
внизу, тоже дремавшая, открывает глаза, смотрит на часы.
     - Сережа, - негромко зовет она. - Проснись, Сережа.
     - Я не сплю, - отзывается старик. - Так лежу.
     - Время принимать лекарство.
     - Если время, давай.
     - Не болит сейчас?
     - Нет, нет.
     Кузьма ложится на  спину; теперь,  когда заговорили старик со старухой,
можно  опять  послушать их и не таращиться  больше в  окно. Услышав  голоса,
снова заворочался парень и сразу же, хмурясь, приподнялся, свесил ноги.
     -  О-о. - Парень увидел, что старик  что-то пьет  из стакана. - Наш дед
уже опохмелиться решил. Ничего себе.
     - У тебя одно на уме, - не сердито отвечает старуха. - Сережа лекарство
водой запил, а ты уж бог знает что подумал.
     - А что - дед раньше-то, поди, поддавал.
     - Нет, Сережа никогда не пил много. Выпивать выпивал, а пьяным я его не
видела.
     - А,  потом все  так  говорят.  Я, если до старости  доживу, тоже  буду
говорить, что один квас пил.
     - Скажи ему, Сережа, сам.
     - А зачем? - рассудительно отвечает старик.
     - И то правильно. Они теперь не поймут.
     В другое время парень, наверно,  сцепился  бы спорить, но сейчас ему не
до  того.  Бережно,  постанывая  и покряхтывая,  он опускается  вниз  и  там
признается:
     - Голова трещит - спасу нет!
     -  Как  же ей, голубчик, не трещать,  когда ты  ее  совсем  замучил,  -
говорит старуха.
     - Кого замучил?
     - Голову свою замучил.
     Парень через силу улыбается.
     - Чудная ты. Говорит, голову свою  замучил. Меня баба моя  пилит, что я
ее замучил, а ты говоришь, голову.
     - На кого вот ты теперь похож? На человека совсем не похож.
     -  Это  дело  поправимое,  бабуся.  Вон Кузьма, поди, знает, что  такое
вечернее  похмелье.  Лучше у