х много  годов  копила. Дать надо. Я,  сколь могу, подюжу. Но  ты,
Кузьма, не задерживай. Силенок совсем не стало.
     - Ты лучше поправляйся, тетка Наталья, - зачем-то сказал Кузьма.
     Она не стала ему отвечать.
     - А как не сдюжу, умру, деньги Василию отдай. Сразу отдай. С тем и даю.
Я хочу на свои помереть.
     - Отдам, тетка Наталья.
     Она спросила:
     - На похороны-то придешь?
     Он замялся.
     - Приходи. Выпей, помяни меня. Народу много будет, и ты приходи.
     Она протянула ему деньги, и он взял их, будто принял с того света.
     Хоть  и сказал Кузьма тетке Наталье,  что  Мария плачет, она  больше не
плакала. Молчала.  Если спросишь о чем-нибудь, ответит двумя-тремя словами и
опять  молчит,  а  то и  не ответит, сделает  вид,  что не  слышала.  Ходит,
убирается  по хозяйству,  а сама  будто ничего не  видит, будто ее  водят  и
показывают, что  надо  делать.  А  потом  упадет  на  кровать  и  лежит,  не
шевелится. Прибегут ребятишки, попросят есть - она поднимется и снова ходит,
как лунатик, не помня себя.
     Ребятишки тоже  присмирели, перестали возиться, кричать. Прислушиваются
и каждому слову взрослых, ждут, что будет  дальше. И никуда друг от друга не
отстают, боятся. Выстроятся рядом и смотрят на мать, а она их не видит.
     Изба большая, новая, а в ней тишина, как в нежилой.
     Лучше бы Кузьма не заходил домой. Он хотел обрадовать Марию, показал ей
деньги, которые  дала  тетка Наталья.  Она  взглянула на- них, как на пустые
бумажки,  и отошла. Кузьма подождал, но  она так  ничего и  не  сказала.  Он
понял, что  ей  все  стало безразлично. Вчера,  в первый день,  когда  страх
только  начинал свое дело,  ей  было  больно,  она плакала  и умоляла Кузьму
спасти ее. Сегодня она окаменела.  Смотрит и не видит, слышит и не понимает.
Так, наверно,  будет продолжаться  до  тех пор,  пока ее  судьба  не решится
окончательно,  пока  ее  не уведут или не скажут, что все кончилось хорошо и
она  может жить, как жила, дальше.  Тогда опять начнутся слезы, и,  если все
обойдется, душа ее понемножечку начнет оттаивать. Ее тоже понять надо.
     Кузьме стало невмоготу оставаться больше дома, и он ушел.
     День стоял пасмурный и  низкий, с тяжелыми обвисшими краями. Было тихо,
все  вокруг выглядело заброшенным  и неприбранным,  будто  один  хозяин  уже
выехал с этого места,  а другой еще  не нашелся. Так оно и было - не осень и
не зима. Осень  уже надоела,  а  зима не шла. Крадучись  ползли  над  избами
дымки,  не  осмеливаясь  подняться  в  небо,  словно время для этого еще  не
наступило. С тоскливым видом,  не зная,  чем заняться,  бродили  по  деревне
собаки. Выглядывали  из окон ребятишки, но  на улицу не  шли,  и улица  была
пуста. Неприкаянно и сиротливо темнел за деревней лес.
     Все чего-то ждали. Ждали праздников, когда можно будет погулять.  Ждали
зиму, когда начнется новая работа и повалят новые  заботы. Ждали завтрашнего
дня, который будет ближе к праздникам и зиме.  А  этот день, казалось,  всем
был  без  надобности,  все  его  лишь пережидали.  И только один Кузьме, для
которого он  начался удачно, ждал продолжения  этой удачливости, надеялся на
него.
     Кузьма шел  и  думал, к кому  лучше всего  теперь  зайти, но ничего  не
надумал и, чтобы не возвращаться домой, заглянул в контору
     Председатель спросил его:
     - Как там у тебя дела?
     - Да будто ничего.
     - Много собрал?
     - Пока немного.
     - А сколько - можешь сказать?
     - Если сегодня Евгений Николаевич привезет,  двести пятьдесят чуть-чуть
не будет.
     - И все?
     - Пока все.
     Председатель перебирал у себя за столом  бумаги и был чем-то недоволен.
Хмурился, вздыхал. Захлопнул одну папку, убрал ее  и достал другую. Спросил,
не отрываясь от бумаг:
     - Где остальные хочешь брать? Есть какие-нибудь виды?
     - Хожу вот, - пожал плечами Кузьма.
     Председатель уткнулся в бумаги и  молчал.  Кузьма, чтобы не мешать ему,
хотел уйти.
     - Сиди! - не сказал, а приказал председатель.
     А сам будто забыл про него.
     Кузьма сидел и вспоминал сентябрь сорок седьмого года. Поспели хлеба, к
самому   горлу  подкатила  страда,  а  машины   стояли.  Не  было  горючего.
Председатель пять  дней  в неделю жил в районе, бегал  от райкома  к  МТС  и
обратно, всякими правдами и неправдами выбивал бензин, который  машины потом
сжигали за два  дня и снова останавливались. А погода стояла  как на заказ -
ни одной тучки.  И  без того небогатые хлеба начали осыпаться. Несладко было
смотреть, как  падает зерно, после всего, что натерпелись за войну и за  два
последних  голодных  года. Снова  достали серпы,  пустили конные жатки -  да
много ли этим уберешь, когда и людей и коней за войну поубавилось втрое?
     Сам дьявол подчалил  тогда к берегу эту баржу. Шкипер, толстомясый, как
баба,  мужик, засучив штаны, весь день ловил рыбу, а вечером зажег на берегу
костер  и стал варить уху. В  огонь, чтобы лучше горел, он  плескал из банки
бензин. Туда, к костру, и пошел председатель.
     Они сговорились  быстро. Утром выкатили на  берег две бочки горючего, и
баржа ушла. В тот  день  -трактор снова потащил  в  поле  комбайн, а  Кузьма
поехал  отвозить от него пшеницу. О том, что бензин куплен у  шкипера, знала
вся деревня, но, пожалуй, только один председатель ясно понимал, чем ему это
грозит.
     Его  взяли  в  начале  ноября,  словно  дождавшись,  когда  он   кончит
уборочную.  Он  просил на праздники оставить дома -  не оставили.  И деревне
праздник  стал не праздник. Сначала недоумевали:  за  что? Бензин этот он не
украл, а купил, и купил не для себя, а для колхоза, потому что в МТС бензина
не было, а хлеб не ждал. Потом объяснили: бензин был государственный, шкипер
не  имел  права его продавать, а  председатель не имел  права  покупать. Кто
понял, а  кто нет. На собрании, как делегацию, выбрали трех человек, которые
должны были хлопотать за председателя. Они сделали все, что могли: много раз
ездили в район, один раз даже в область, писали бумаги в  Москву, но  ничего
не  добились,  а  может, еще и  повредили председателю, потому  что ему дали
пятнадцать лет. Тут уж было над чем ахнуть.
     Он вернулся назад  в пятьдесят  четвертом, после амнистии. Хотели снова
назначить его  председателем  - нельзя: был под судом,  партийность потерял.
Работал бригадиром. И только пять лет назад, после того как сменилась добрая
дюжина председателей и из колхоза убежала половина народу, написали в  обком
и  еще  раз просили председателем его.  Там  разрешили. Его  позвали на  его
старое хозяйское место вот так же осенью, после страды, как и сняли, - будто
ничего не случилось, если не считать, что  между этими двумя  осенями прошло
больше десяти лет.
     Председатель оторвался от бумаг, крикнул в дверь:
     - Полина!
     Вошла Полина из бухгалтерии.
     -  Полина, посмотри, сколько у нас получают за месяц  специалисты? Если
со мной брать?
     - Все вместе, что ли?
     - Ага, все вместе.
     - Я и так помню: шестьсот сорок рублей.
     Председатель подумал, спросил:
     - Бухгалтер не приехал?
     - Нет, он к вечеру будет, не раньше.
     - Ну ладно, иди. Пошли там кого-нибудь, пускай придут.
     - Кто?
     - Все, кто на  зарплате. Скажи:  дело срочное,  а то они  будут один за
другим тянуться. Мне их два часа ждать некогда.
     Кузьме он сказал:
     - Ты сиди.
     И снова занялся с бумагами.
     Стали подходить специалисты.
     Первым  пришел агроном,  который только  недавно  вернулся  с  леченья;
посреди уборочной его вдруг скрутила язва, и он ездил на курорт.
     В деревню агроном приехал два года  назад из сельхозуправления, сам, по
своей  воле  выбрал  дальний  колхоз,  и за  это его  уважали, хотя  сначала
встретили  недоверчиво: сидел в  кабинете, был начальством, черт его  знает,
как с ним  разговаривать, не  будет ли он  под видом агронома  делать работу
уполномоченного, каких  раньше посылали в каждый колхоз. Но потом,  наблюдая
за агрономом, об опасениях  этих как-то забыли? дело свое он любил, летом  с
утра до ночи пропадал в полях и очень скоро стал в деревне своим человеком.
     Он  вошел,  поздоровался  и  вопросительно  взглянул  на  председателя.
Председатель, не отвечая, сказал:
     - Садись пока, подождем.
     Потом прибежал ветеринар, который в деревне жил так давно, что уже мало
кто помнит, что он тоже специалист.
     Пришла  зоотехник, большая, с  мужским  голосом  женщина. Она  говорила
мало,  была спокойной,  но в колхозе  ее все равно побаивались, будто знали,
что  такая силушка и такой голос, как у нее, не могут  долго  оставаться без
применения и вот-вот должны что-нибудь натворить.
     Ждали механика. Председатель ворчал, поглядывая на дверь:
     - Где же он сразу пойдет! Ему десять приглашений надо.
     Наконец   появился   и   механик,  молодой  парень,  еще   не   снявший
институтского значка. Намеренно  усталой  походкой  человека, который  делал
дела, пока они тут сидели, он прошел к дивану и сел с краю.
     Специалисты  сидели на диване  у  одной  стены, Кузьма  напротив  них у
другой.
     Кажется,  только  теперь  председатель  понял,  что  дело,  которое  он
собрался  решать с  ними, совсем  не  простое. И  он  мялся, не начинал. Это
почувствовали и специалисты, умолкли.
     Наконец он начал:
     -  Я  вот  зачем  велел  вам  собраться. Завтра у  нас  зарплата.  Если
бухгалтер  вечером привезет деньги,  завтра вы имеете право их получить.  Но
тут еще вот какое  дело. -  Председатель помолчал, давая понять, что оно  не
пустяковое, потом снова заговорил - спокойным, ровным голосом. - Летом, да и
весной тоже мы не один раз  задерживали вам деньги.  Вы как-то перебивались,
находили какие-то возможности.  Я думаю, что такую  возможность  мы найдем и
теперь, а деньги я  предлагаю отдать Кузьме.  У  него, сами знаете,  история
хуже некуда. Ему за три дня надо тысячу  набрать, а где он  ее возьмет, если
не  оказать  помощь!  Потом  мы ему  собираемся дать  ссуду, но ему ждать ее
некогда. Поздно будет. А мы проживем, не пропадем. Колхозники вон живут. Вот
такое с моей  стороны предложение. Давайте решать. Неволить мы никого в этом
деле не можем.
     Кузьма простонал:
     - Меня-то  ты в  какое положение ставишь?  Хоть бы сказал, предупредил,
что  разговор  про это пойдет.  - Тебя  никто не спрашивает. Спросят - тогда
скажешь. Председатель повернул  голову  к другой стене.  - Ну  как, товарищи
специалисты?
     Специалисты молчали.
     Кузьма не мог смотреть в их сторону. Ему казалось, что от стыда он стал
прозрачным,  и  в  нем  теперь видно  все то жалкое  и  срамное, что есть  в
человеке. Он сидел перед  ними как на судилище и не знал, хочет ли он, чтобы
его помиловали, он чувствовал один стыд, горький и едкий стыд взрослого, уже
пожилого человека. Сейчас,  в эту  минуту, не думая о том, что будет дальше,
он даже  хотел, чтобы ему  отказали, потому  что тогда он ничем  не будет им
обязан.
     Но кто-то сказал:
     - Дать, конечно, надо.
     -  Надо  дать, -  твердо  повторил  председатель.  -  Я говорю:  мы  не
пропадем,  а   человек  может  пропасть.  Понятно,  что  вы  на  эти  деньги
рассчитывали,  но  в ноябре  мы что-нибудь  придумаем, постараемся  пораньше
выбить из банка. Вот так.  Значит,  завтра надо будет зайти и  расписаться в
ведомости, а  деньги выдадим  Кузьме. Если  кто  не согласен, пускай говорит
сразу.
     - Согласны, чего там! - ответил за всех агроном. Остальные молчали.
     - Тогда ты, Кузьма, сразу с утра подходи  и  возьмешь.  Полина говорит,
там шестьсот сорок рублей. Мало тебе, но больше нету. Бухгалтеру я скажу, он
знать будет.
     - Я  не  могу  понять:  мы  всю, что  ли,  зарплату  должны  отдать?  -
оглядываясь на специалистов возле себя, заволновался ветеринар.
     - Ты  ничего не должен, - недобрым голосом  сказал председатель.  - Это
дело добровольное. Не хочешь - забирай свои деньги Чего же ты раньше молчал,
когда решали? Мы свои деньги отдаем полностью, а ты как знаешь. Вот так.
     - Да я согласен, согласен, - торопливо закивал ветеринар.
     - Смотри сам.
     - Согласен, согласен.
     -  Не надо  полностью. - Кузьма, обращаясь к председателю,  поднялся. -
Что я, грабитель с большой дороги, что ли? Им тоже жить надо, а я все деньги
заберу.  Если на то пошло, если  вы согласны,  давайте я половину  возьму, а
половина  останется вам. - Теперь он говорил  специалистами - Давайте так? А
то это что получается? Вы, значит, работали...
     Председатель оборвал его:
     - Ты тут не торгуйся. Дают - бери, бьют - беги, а торговаться нечего.
     - Так у меня совесть-то есть или нету?
     - Иди-ка ты к такой-то матери со своей совестью! Совесть у него есть. А
у нас, по-твоему, нету совести? Ты бы лучше подумал, где остальные  взять, а
не  о совести рассуждал. Ты этой  совести себе сильно много нахватал, другим
не осталось. Думаешь, тебе деньги домой принесут? Дожидайся! Ты вон хотел со
Степанидой  по  совести,  ну  и  как,  много  она  тебе  дала?  Председатель
раздраженно перебросил с места на место папку с бумагами. - Завтра придешь и
получишь  все деньги, или можешь Марии сухари сушить. Мне  тоже, если хочешь
знать, деньги нужны, но я тебе их отдаю, потому  что я без них проживу, а ты
пропадешь. Так и другие. Если ты с совестью, то и у нас она помаленьку есть.
     - Да я разве...
     - Все. Хватит разговаривать! Можете идти, кому надо.
     Механик ушел сразу. Вслед за ним поднялась зоотехник, негромко спросила
что-то  у председателя, что-то о ферме, и тоже ушла. Пооглядевшись, выскочил
за дверь ветеринар. Остались втроем: председатель, агроном и Кузьма.
     Кузьма сел опять на свое место напротив агронома.
     Молчали.
     Поднялся  агроном, попрощался  с председателем и  с  Кузьмой  за  руку,
Кузьме сказал, показывая на председателя:
     -  Ты не думай,  что  он нас  заставил. Он правильно  сделал.  Бери эти
деньги, не стесняйся. Считай, что они твои.
     Ободряюще  кивнул  и  вышел.  Председатель  заметил,  что  Кузьма  тоже
собирается уходить, сказал:
     - Подожди меня.
     Он убрал папки в стол, проверил, закрыт ли сейф и стал одеваться.
     Смеркалось.  В  двух-трех избах  из  окон слабо желтел  свет, остальные
дремали.  Деревня  лежала усталым,  приткнувшимся  и  реке  табором, который
откуда-то пришел и, отдохнув, снова куда-то пойдет дальше.
     Странно  было  сознавать,  что  это  ощущение  исходит  от  собственной
усталости  и что деревня  не спит, а просто  пережидает переходное  и как бы
никуда не годное  время  между днем и ночью;  потом, когда  наступит  полная
темнота, можно будет до сна снова заняться работой, делать какие-то  дела, а
сейчас надо просто ждать - такой это беспутный час.
     Шли молча, и только возле своего дома председатель сказал:
     - Зайдем, если не торопишься.
     Свернули. Председатель отомкнул  дверь,  включил свет.  Они  были  дома
одни.  Председатель  достал  откуда-то  уже  начатую   бутылку,  разлил   по
полстакана, принес в ковше воды. Показывая на бутылку, сказал:
     - Спирт.
     - Где это ты его взял?
     -  Давно уж стоит. Весной еще  ездил  на  рудник, купил одну.  Немножко
осталось. Ну, давай. За Марию. Чтоб не попала она куда не надо.
     От этих  слов у Кузьмы внутри  все затаилось;  он  скорей выпил и убил,
сжег спиртом то,  что хотело заболеть. Сразу же  запил  водой,  отдышался  и
спокойно, без боли, сказал:
     - Теперь уж, поди, выкрутились. Помог ты мне здорово.
     -  А  эту паскуду Степаниду  я  прижму.  Вот  начнется  год,  пригрозил
председатель.
     - Может, у нее, правда, не было.
     -  Да  что ты мне говоришь, когда мы ей в сентябре за корову выплатили!
Ест она их, что ли? Лежат в тряпочку завернутые, куда им деться!
     - Не трогай ты ее. Такой человек. Что с нее взять?
     -  Прижму как миленькую,  чтоб  понимала. Деньги эти  у  нее  так,  без
пользы,  лежать  будут, а  нет, не даст.  И  ведь самой  взять нельзя -  вот
положение! И деньги вроде свои, а  не  пойдешь, ни холеры на них  не купишь.
Люди увидят, поймут, что  обманула. Так и будет по рублю таскать.  Сама себе
наказание придумала и у людей из доверия  вышла. Куда дешевле было дать тебе
эти деньги. Нет, жадность раньше ее родилась.
     -  Ну  ее. Я на нее не шибко  и  рассчитывал.  А  вот со  специалистами
неловко все же получилось,  сердце не на месте. Ждали, ждали эту зарплату, а
получать буду я. Сердятся, поди, на меня. Да и на тебя тоже - ты заставил.
     -  Ничего, обойдутся.  Ну, пришел бы  ты завтра к агроному, а ему, если
разобраться,  и правда деньги самому  нужны. Может, он бы  тебе и  дал -  да
немного,  для тебя  это  не  выход.  А  ветеринар, тот совсем бы не  дал. По
отдельности-то  легче  отказывать,  А  я  их  вместе  всех.  -  Председатель
усмехнулся. - Я знаю: когда вместе - так  просто не откажешь, никому неохота
перед другими себя не с той стороны открывать, а когда один - больше свое на
уме,  и никто  не  видит, что хитришь,  разговор без  свидетелей. Это  давно
запримечено.
     - А ведь и правда, - удивленно согласился Кузьма.
     - Правда, правда. У нас в  лагере, когда я сидел, один чудак был, он об
этом целую тетрадь,  толстую  такую, общую, исписал. Много там  у  него было
напридумано всякого, но вот это я помню, это я знал еще раньше, из жизни.
     - Я все у тебя спросить хочу, - сказал  Кузьма. - Когда  тебя посадили,
имел ты на нас обиду или нет?
     - На кого - на вас?
     -  Ну, на меня,  на деревенских. Мы этим  бензином  все пользовались, а
осудили одного тебя. Ты не для себя старался.
     - А за что я на вас-то должен был обижаться? Вы здесь ни при чем.
     - Да оно и при чем и ни при чем - смотря с какой стороны подойти.
     -  Брось ты, Кузьма,  - отмахнулся председатель.  - Что теперь  об этом
говорить?
     Разлили  остатки и  выпили.  Председатель  задумчиво  умолк  и  теперь,
раскрасневшись  после  спирта, совсем  не походил на  председателя: лицо его
стало  безвольным,  мясистым,  без   всегдашней  твердости,  глаза  смотрели
тоскливо,  Если бы Кузьма не видел, что  председатель выпил всего ничего, то
решил бы, что он пьян.
     -  Ты говоришь, была или нет  у меня  на вас обида? - сказал  потом  он
совсем трезвым голосом и взглянул на Кузьму. Вы здесь, конечно,  ни при чем.
Может,  чуть-чуть поначалу и была, что вы  за меня плохо  хлопочете.  Я ведь
тоже думал: не для себя старался, для колхоза, должны учесть. Колхоз напишет
поручительство, дадут принудиловку, и все. Мне бы и этого хватило. А на суде
вижу:  мне  вредительство  паяют.  Вот так,  словно удивляясь  до  сих  пор,
председатель хмыкнул.  - Обида потом была, но на другое. Я, конечно, виноват
с этим бензином, я с себя вину не снимаю. Но если поразмыслить, не один же я
виноват,  ведь не  из  вредительства  же в самом  деле я  стал  этот  бензин
покупать. Нужда заставила. У меня хлеб осыпался. Выходит, кто-то повыше тоже
был виноват, где-то получился недосмотр с горючим, раз его не было. Но никто
не захотел на себя вину брать, одного меня осудили.
     - Вот-вот.
     - Когда стали меня обратно в председатели звать, сначала не хотел идти.
А потом думаю: над кем  это я собираюсь каприз строить?  Над колхозом? Он не
виноват.  Над государством? Этого еще не  хватало... - Председатель помолчал
и,  улыбаясь, но твердо  добавил:  -  Жалко только, что эти семь лет из моей
жизни зазря отхвачены.
     Дома Кузьму ждал Евгений Николаевич.
     -  Загулялся ты, Кузьма, загулялся. А я сижу и думаю: если гора не идет
к Магомету, Магомет сам идет к горе.
     - Давно ждешь, Евгений Николаевич?
     -  Так  давненько уже. Но  решил сидеть  до победного  конца.  Я  такой
человек: если пообещал - надо сделать. Приезжаю сегодня в сберкассу, а ее на
ремонт закрывают. Я туда-сюда,  не можем, говорят, и все. Побежал  на  дом к
заведующему. Хорошо, меня там знают. Выдали. Повезло т