ебе, Кузьма.
     - Смотри-ка ты, как получилось!
     -  Да, да. А сейчас сижу и думаю: может, зря ездил, зря бегал? Тебя все
нету и нету. Думаю, может, нашел уже? Но сижу, не поднимаюсь. Если пообещал,
надо до конца довести. Чтобы не было обид.
     - Да какие обиды, Евгений Николаевич! Спасибо тебе.
     - Значит, нужны деньги?
     - Нужны, Евгений Николаевич.
     - Тогда держи. Вот. Круглая сумма, посчитай.
     Кузьма взял у Евгения Николаевича пачку денег, спрятал ее в карман.
     - Чего их считать? Все тут.
     - Ну, смотри, это дело твое. Я тебя обманывать не буду. Как обещал, так
и сделал. С тебя пол-литра.
     - Это само собой, Евгений Николаевич.
     - Да нет, я шучу. Это просто так  говорится. Потом, когда все кончится,
можно и выпить, а сейчас  не надо.  Я знаю, у  тебя сейчас каждая копейка на
счету. Совесть надо иметь.  Мы друг  другу так  помогать должны, без выгоды.
Как русские князья объединялись  в старину против половцев, так и мы  должны
объединиться  против  несчастья.  Твоя беда  - это знаешь что?  Это половцы,
половецкое войско.  Помнишь  из  истории? Против них мы, как русские князья,
сходимся все вместе. Теперь нас попробуй тронь. Нас много,  мы просто так не
дадимся. А, Кузьма? Правильно?
     - Правильно, - засмеялся Кузьма. - Смотри, как ты рассудил! - И еще раз
засмеялся.
     Из комнаты высунулся Витька, глядя на них, радостно улыбался.
     - Правильно, Витька? - крикнул ему Евгений Николаевич. Проходили вы про
половцев?
     - Правильно. Я книжку про них читал,
     - Ну и как? Похоже?
     - Похоже.
     - Вот видишь, кое-что понимает, значит, у вас директор?
     Витька,  застеснявшись,  исчез. Евгений  Николаевич отчего-то вздохнул,
хотя по лицу его было видно, что он полностью доволен собой, и поднялся.
     - Идти надо. Эти половцы нам тоже  нелегко обходятся.  Устал я сегодня.
Пойду спать.
     - Задал я тебе работу, Евгений Николаевич.
     - Ничего, ничего. Я тебя  не упрекаю. Надо было - сделал.  Свои люди. В
другой раз ты для меня сделаешь. С  людьми жить - человеком надо быть. Иначе
тебя уважать не будут. Правильно я говорю?
     - Это правильно.
     - Вот  видишь. - Евгений  Николаевич осмотрелся. - Мария-то болеет, что
ли?
     Кузьма не знал, где Мария, но на всякий случай сказал:
     - Болеет.
     - Что с ней?
     - Голова болит.
     - А, ну это не страшно.
     С порога Евгений Николаевич негромко спросил:
     - Как там у тебя - обещают ссуду-то?
     - Обещают.
     - Ага. Ну, когда дадут, тогда и расплатишься. Я  тебя торопить не буду.
Я знаю, ты человек надежный, за тобой не пропадет. Ну, я пошел.
     Мария  сидела  на  кровати  и,   положив  себе  на  колени   старый,  с
обтрепанными углами альбом, рассматривала фотографии.  Когда Кузьма подошел,
она  смотрела  на себя, какой  была вех тридцать  назад:  с  тяжелой  косой,
перекинутой по тогдашней моде  через плечо, с  круглым  толстощеким  лицом -
невеста  невестой,  нерожавшая,  нестрадавшая,  плакавшая  только  детскими,
пустячными слезами. Ничего еще тогда она не знала о себе, кроме имени, кроме
того, что родилась и выросла в  этой деревне и теперь будет жить  дальше. Не
знала о войне, о своих  ребятишках, о магазине, о недостаче, думала, что для
всяких  бед и страданий на свете слишком много людей, чтобы все  эти напасти
могли выбрать ее,  деревенскую, незаметную,  гнала от себя  мысли о том, что
жизнь  будет трудной, со слезами и горем. И теперь, страдая, она  любовалась
собой - той, которая ничего  не  знала, завидовала ей  и  навеки прощалась с
ней.  Раньше за  всем тем, что  было в  жизни,  некогда было попрощаться,  а
сейчас вот нашлось время, она села и поняла, что ничего в ней не осталось от
той девчонки,  ничего, кроме имени  и воспоминаний,  все  остальное,  как на
войне, пропало без вести. О завтрашнем дне страшно было подумать.
     Кузьма подошел и сказал:
     - Сегодня хорошо получилось. Теперь ерунда осталась.
     Мария не ответила.  Она положила альбом  на  подоконник и вышла.  Он не
пошел за ней. Он сел на кровать и почувствовал, как устал. Хотелось спать.
     Ему показалось, что на него кто-то смотрит, он поднял голову - это была
Мария.  Она смотрела на него из  горницы, будто припоминая, что он  о чем-то
говорил.  Он вышел в горницу; Мария ушла в кухню. Он почувствовал, что она и
оттуда продолжает смотреть на него,  словно никак не может припомнить, о чем
он говорил. Он подождал, но она так ни о чем и не спросила.
     Тогда он разделся и лег.
     И второй день подошел к концу.
     Давным-давно,  еще в молодости, Кузьма  понял: каждый день наступает не
просто так, одинаково  для всех, а  приходит  ? для  кого-то одного, кому он
приносит только удачу. Если чело?  веку не  везет или если месяц, два у него
сплошные  будни значит, это были  чужие дни, а его собственный где-то уже на
подходе.
     Засыпая, Кузьма знал точно: сегодняшний день был для него. Еще утром он
не  смел даже мечтать о  таком везенье. Сначала пятнадцать рублей принес дед
Гордей,  больше   сотни  дала  тетка  Наталья,   потом  председатель  собрал
специалистов,  и получилась сразу  куча денег, которую осталось только утром
пойти и взять, и под конец принес обещанную сотню Евгений Николаевич. А день
был сумрачный, невидный  из себя, а такой удачный, такой богатый! И  хорошо,
что он подгадал сейчас, когда Кузьме казалось, что надо выходить на дорогу и
кричать караул - другого выхода нет.
     Кузьма засыпал счастливый, благодарный  своему дню и людям за доброту и
выручку. Так, счастливый, тогда и уснул, забыв, что его день уже прошел.
     Здесь, в поезде, среди ночи Кузьму будит парень.
     - Кузьма! А Кузьма! Ты спишь?
     - Чего тебе?
     - Дай закурить. Спасу нет, хочу курить, а у меня кончились.
     Кузьма  приподнимается,  нащупывает  на  металлической  сетке  у  стены
папиросы. Тычет их парню. Тот стонет:
     - Во-о-от хорошо. А то думал, пропаду.
     Кузьме  больше  спать  не  хочется.  Он  слезает вслед за парнем  вниз.
Старуха от шорохов просыпается, вглядываясь, приподнимает голову.
     - Спи, спи, бабуся, свои, - шепчет парень.
     Они  выходят в коридор. Здесь никого нет, стоит сонный, уютный для ночи
полумрак. Чуть покачиваются на  окнах,  закрывая темноту, розовые занавески,
чуть подрагивает под ковром пол.
     Закуривают. Стоят  друг против друга у окна и курят: парень  торопливо,
шумно вздыхая от удовольствия, Кузьма - привычно и спокойно.  Дым  ползет по
коридору в хвост вагона и там, покрутившись, теряется.
     Парень, утолив  первый,  сосущий голод, курит  спокойнее. Спрашивает  у
Кузьмы:
     - Ты ничего, что я тебя поднял?
     - Да я почти и не спал. Так, дремал.
     - Чего это?
     - Днем, что ли, выспался. Теперь уж скоро приеду.
     - А-а. А я завсегда с похмелья плохо сплю.
     Потом, поглядывая сбоку, он с нарочитым равнодушием говорит:
     - А забавные эти старик со старухой. Ты заматил3
     - Ага.
     - Они что, правда такие или притворяются?
     - По-моему, правда такие. Люди всякие бывают.
     - Сюсюкает: Сережа, Сережа. По головке гладит. И он тоже терпит,  будто
так и надо. Я бы со стыда умер - да еще на людях.
     - Они, видно, всегда так.
     - Врет он, что не бегал от нее.
     - Кто его знает? Может, и не врет. По моему, не врет.
     - А она правда верит. По ней самой видать. Заметил?
     - Ага.
     -  А  когда верит, и сама  не побежит.  Всю войну, поди,  ждала. Это  ж
подумать надо!
     Парень останавливается, не курит. Задумчиво жует свои губы. Добавляет:
     - За  это орден надо было давать. Придумали  бы такой орден, специально
для баб.
     Проводница, услышав голоса,  выходит из  своей комнатушки, идет  к ним.
Молча останавливается рядом и смотрит.
     - Курим, - говорит ей парень.
     - Другого места не нашли, где курить.
     - Ты уж скорей кричать. Какие все же вы! Вон бери пример, здесь старуха
одна едет, она за всю жизнь ни разу на своего старика не крикнула. А вы чуть
чего - и гавкать. Вот народ! Почему раньше женщины не такие были?
     - Ты вот пооскорбляй меня...
     - Да кто тебя оскорбляет? Нужна ты мне! Я тебе втолковываю.
     Парень  и  правда  говорит  не  оскорбительным,  а   скорее  обиженным,
жалующимся  тоном человека, который много натерпелся. И проводница, подумав,
уходит. Парень закуривает  вторую папиросу  и в задумчивости приваливается к
стене. Кузьма,  спохватившись,  догоняет  проводницу  и  спрашивает, сколько
осталось до  города. Всего  три часа. Теперь уж не стоит и  ложиться. Кузьма
неторопливо возвращается к парню.
     Парень смотрит куда-то рядом с Кузьмой и говорит:
     - У меня баба вообще-то ничего была. А вот жизнь не получилась.
     - Сам, наверное, виноват.
     -  Как тебе сказать, Кузьма? Сам, не сам. Пил, конечно. Но другая давно
бы привыкла, и жили бы. Я  один, что ли, пью? Привыкают  же бабы.  Так,  для
порядка,  поворчат, и опять вместе.  Я  же  вижу. А  эта  сбрындила, принцип
поставила, ушла. Если бы я еще  каждый  день  пил.  Я не алкоголик.  Так, по
настроению, с ребятами когда. И  зарабатывал столько, что на все хватало - и
на водку и на семью. Я говорю: принцип. - Отдохнув, он  говорит спокойнее: -
Сам, конечно, дурак. Надо было смотреть, кого брал.  Для другой  бы и  такой
хороший был, а этой вот не подхожу, не тот сорт.
     - Ребятишки-то есть у вас?
     - Девчонка. Четвертый год.
     - Вернется, поди. Как же ребенку без отца?
     -  Не знаю,  не могу сказать. Она  один  раз уже уходила от меня,  но я
тогда знал, что обратно придет, никуда не денется. Почему знал, не пойму, но
чувствовал,  что придет, что это  нарочно, чтоб  характер  показать.  Думаю,
показывай,  дело  твое. А  сам  хоть бы  хны. Пришла. А сейчас не  чувствую.
Видно, всерьез. Да и по ней было заметно, что всерьез.
     - А ты к ней не ходил, не разговаривал?
     - Нет. Как ушла, я сразу отпуск, путевку и поехал.  Раз ты так, то и я.
Я тоже бедовый.
     - Да-а.
     Вагон спит. Они разговаривают негромко, и разговор их никому не мешает,
они  будто  специально оставлены здесь, как  на  дежурство,  чтобы кто-то не
спал, думал  и разговаривал  о жизни  - не то всем вместе ее можно проспать.
Раз за разом со свистом кричит в ночи электровоз и смолкает  -  теперь  надо
прислушиваться, не закричит ли он снова. Ночью все непросто, все  тревожит и
пугает, завтрашний день кажется таким далеким, и еще неизвестно, наступит ли
он, не сломается  ли  что-нибудь в  этом извечном  порядке  дня  и ночи,  не
остановится  ли в темноте, не  замрет ли. Разве  возьмется кто-то совершенно
точно сказать, что это невозможно.
     Парень говорит:
     -  Обратно подумаю: одной ведь  тоже  с ребенком  несладко. Помотается,
помотается и поймет. Молодая, еще не взяла свое.  Это  когда  они ругаются с
нами, думают, что мы им не  нужны. Разойдется и... такой-сякой, поливает  на
чем  свет  стоит. А потом одумалась и обратно: ластится, задабривает. Живому
живое и надо. А чего она одна будет? Не выдюжит, поди.
     - Зачем одна? - с умыслом говорит Кузьма. - Найдет кого-нибудь.
     -  Пускай попробует,  - зашевелился  парень.  -  Это как  еще найдется!
Думаешь, я смотреть буду? Не поздоровится ни ему, ни ей.
     - Но раз вы разошлись...
     - Пускай тогда уезжает, чтоб не на моих глазах. Хоть до любого доведись
-  думаешь, приятно, когда с твоей бабой, хоть с разведенной,  другой живет!
Все равно что кусок мяса от тебя  от живого отдирают. Да у нас в деревне,  к
примеру, никто и не осмелится с ней. Знают меня. Знают, что терпеть не буду.
     Парень хотел  бросить окурок  в мусорное  ведро, наступил  на  педаль -
крышка с грохотом отскочила, не удержалась и брякнулась обратно.
     - Ч-черт! - выругался он.
     На шум выглянула проводница, сверкнула глазами и снова скрылась. В купе
кто-то заворочался и  тоже затих  - видно, проснулся и  сразу уснул. А поезд
как шел, так и идет.
     Парень мнет  окурок в руках, и табак сыплется на ковер. Оглядываясь, он
нагибается и  сдувает  табак  с ковра.  Потом руками  осторожно приподнимает
крышку и сует окурок в ведро. Хмуро молчит.
     Опять тихо, спокойно.
     И  не  видать, не слыхать, успокоился  ли  ветер.  Не видать, куда идет
поезд,  есть ли под ногами земля. Хорошо тем, кто  спит. Проснуться -  будет
утро, может быть, даже солнце. При солнце спокойней.
     Кузьма думает: скоро  город. Вот так бы ехать и ехать и подольше ничего
не знать - нет, скоро приедет и все узнает.
     Парень вдруг спрашивает?
     - Черт ее знает, может, мне обратно поехать? Они любят, когда из-за них
от чего-нибудь интересного откажешься, Пришел бы, сказал: так  и так. Как ты
считаешь, Кузьма?
     - Не знаю, - осторожно говорит Кузьма. - Это тебе самому надо решать...
     - Ну да. Я знаю,  что  самому.  - Парень от волнения  по-детски шмыгает
носом.  -  Черт ее знает... - Пока он думает, поезд увозит его все  дальше и
дальше.  И он решает: -  А-а,  теперь уже поздно.  Раз  поехал,  надо ехать.
Приеду, как-нибудь решится. Нет так нет - на ней белый свет не сошелся. - Он
хочет  свести  этот  разговор  к шутке: - А то вернусь,  куда деньги девать?
Опять пропивать надо. Лучше я их проезжу.
     Он признается:
     - Это все старик со старухой.  Посмотрел на  них,  и как-то не по  себе
стало. Расчувствовался.  Я  чувствительный какой-то. Родился, что ли,  таким
ненормальным. В кино  другой раз сижу и  чуть не плачу, когда там что-нибудь
такое показывают.  С ребятами из-за  этого боюсь рядом садиться. Стыд  один:
они смеются, а я губы сжимаю, чтоб не зареветь. Душа какая-то бабья.
     Поезд  вдруг вскрикивает и начинает  тормозить. Проводница с фонарем не
торопясь идет  к выходу - значит, ничего страшного, просто остановка. Парень
отводит шторку в сторону и смотрит в темноту. Видит огоньки. И говорит:
     - Тоже люди живут.
     До города остаются совсем пустяки.
     Наступил третий день.
     Кузьма  поднялся с тем  спокойным и довольным чувством, когда, все идет
хорошо. Сам разбудил ребят  в школу,  постоял, посмотрел, как  они, суетясь,
одеваются, подумал про себя, что надо бы им как-то сказать про деньги, чтобы
они  повеселели. Когда сели  за стол  и  Мария, как  всегда,  налила ребятам
молока, а себе и Кузьме чаю, Кузьма подмигнул Витьке, показал на стаканы:
     - Давай меняться.
     Витька удивился, радостно встрепенулся:
     - Давай.
     - Молока, что  ли,  нету -  у ребенка отбираешь!  Надо -  так  налью! -
вскинулась Мария.
     - Не надо.
     Кузьма нисколько  не  обиделся  на  Марию и  даже в  душе был  немножко
доволен  тем,  что  она   рассердилась:  если  может  сердиться,   сможет  и
радоваться, значит, застыла не совсем и  скоро отойдет. С Витькой они,  пока
сидели, все время заговорщически переглядывались, и  Кузьма теперь знал, что
Витька, как мог, понял: все хорошо. В школу он побежал подпрыгивая.
     Кузьма  подождал, когда совсем рассвело, неторопливо, удерживая себя от
спешки, оделся. Уходя, сказал Марии:
     - Пойду деньги возьму.
     Она не ответила, но он и не ждал, что она ответит, ему надо было только
сказать, чтобы слова эти остались в ней и делали свое дело.
     День поднимался хмурый, сродни вчерашнему, который приходил для Кузьмы,
-  вот и  этот, видно,  будет ему как свой. Все идет к тому. Кузьма  шагал и
чувствовал, как приятной  тяжестью отдаются  в теле  шаги и тело ждет новых,
следующих.  У него часто бывало, когда хочется идти и идти, и  он отдыхал во
время ходьбы.
     Ему  все  же  показалось,  что  день  встает какой-то непрочный, словно
стеклянный, с тонким и ломким стеклом. Он подумал, что так оно и есть, такое
время: не  осень и не зима, осень каждую  минуту может сломаться, и наступит
зима. Снег нынче на удивление еще ни разу не пробрасывало. Теперь уж недолго
осталось ждать.
     Недалеко  от конторы Кузьму окликнул механик, подошел и поздоровался  с
ним за руку. Кузьма почувствовал неловкость перед механиком:  как-никак идет
получать  его  деньги. Чего  уж  тут  приятного?  Стыдно  в  глаза  человеку
смотреть.
     Механик сказал:
     - Ты меня, Кузьма, конечно, извини, что  я  к тебе  с этим подъезжаю. Я
знаю,  нельзя так, но больше ни черта не мог придумать. Понимаешь,  я к себе
на  праздник товарища  пригласил, вместе в институте  учились, а денег нету.
Бутылку не на что взять.
     -  Да  я тебе дам! -  обрадовался  Кузьма.  -  Чего  ты за  свой деньги
извиняешься. Вот еще не хватало!
     - Ага, если можешь, дай:  рублей двадцать. Я тут  почти никого не знаю,
занять не у кого.
     - Дам, дам. Какой может быть разговор!
     Они  вошли  в  контору, и механик  кивнул  на комнату,  где  собирались
специалисты:
     - Я тут буду.
     Кузьма  пошел  к бухгалтеру. Тот увидел Кузьму  с порога,  откинулся на
спинку стула и ждал, когда Кузьма подойдет, показывая всем своим видом,  что
он  его ждет. Как и все бухгалтеры,  он был дотошный и  скуповатый, и Кузьма
вдруг  спохватился,  что  он  почему-то  ни разу  не  подумал, что может  не
получить деньги; это было вероятней  всего,  потому что мало  кому удавалось
получить их  с  первого  захода, бухгалтер считал, что этого недостаточно, и
заставлял приходить по три, по четыре раза.
     Кузьма сам  себе  удивился, почему  он вчера, да и сегодня  с  утра был
уверен, -что получит деньги.
     И, подходя к бухгалтеру, весь сжался, приготовился к самому худшему.
     - Здорово!
     - Здравствуй, - с вызовом ответил бухгалтер. - Пришел?
     - Пришел.
     - Получить хочешь?
     - Если дашь.
     Казалось, бухгалтер почувствовал, что Кузьма понимает,  насколько он от
него,  от  бухгалтера,  зависит,  и,  помолчав,  выждав  время, чтобы Кузьма
поволновался, сказал:
     -  Тут  неприятность получилась. - Еще  с удовольствием похмурился, еще
потянул время.  - Я же  не знал,  что теперь ты будешь наши деньги получать.
Взял и истратил свою зарплату.
     - Как истратил?
     - Как деньги тратят. В магазине. Могу отчитаться: купил жене тужурку на
зиму, себе валенки.
     Кузьма наконец понял, кивнул.
     - А остальные? - спросил он.
     Бухгалтеру,  видно, доставляло удовольствие отвечать не  сразу,  и  он,
глядя на Кузьму, молчал. Все же сказал сердито:
     - Остальные в сейфе, у Полины. Там в ведомости не все расписались. Если
Полина выдаст под свою ответственность, пускай выдает.
     Кузьма пошел к столику Полины. Бухгалтер крикнул ему в спину:
     -  Перепиши там себе на бумажку, кому  сколько должен будешь.  Отдавать
придется.
     Он отпускал его от себя с неохотой? жалея, что так быстро все сказал.
     Полина прошептала:
     - Я тебе выдам, только  ты  сразу  же  найди  зоотехника  и ветеринара,
пускай зайдут.
     - Ладно.
     Она стала считать  деньги, быстро-быстро перебирая бумажки, и  все-таки
считала долго: деньги были только трешками и рублями, и она потом их еще раз
пересчитывала.  Кузьма стоял,  без  интереса  и  без  волнения  смотрел, как
мелькают бумажки в руках Полины, ждал. Отдавая  ему деньги,  она все так  же
шепотом спросила:
     - Много еще осталось?
     - Теперь опять много.
     Кузьма  затолкал деньги в карманы,  и карманы оттопырились. Он придавил
их сверху  ладонью,  потом вспомни, что надо  двадцать рублей  сразу  отдать
механику, и  достал верхнюю  пачку, в которой были  трешки; он  отсчитал  не
двадцать рублей, потому  что  двадцать тройками  не  получалось, а тридцать.
Бухгалтер с холодным любопытством наблюдал за ним из своего угла, и Кузьма в
ответ тоже уставился на бухгалтера и не отводил взгляда до тех пор, пока тот
не отвернулся. Бухгалтер решил отомстить:
     - Не пропей.
     - Иди-ка ты... - без особого зла ответил Кузьма.
     Он  зашел  в комнату специалистов,  где сидел  механик, и тихонько, как
взятку,  сунул  ему  в  руку  тридцать  рублей.  Механик,  не  оборачиваясь,
бормотнул:
     - Ага.
     В коридоре  Кузьме попалась  жена ве