л создан для этих великих ассенизационных  работ,
которые приводят либо к костру  Инквизиции,  либо  к  трону  Инквизитора.  К
сожалению, его голос, когда удавалось забыть о словах, звучал  так  пылко  и
так мужественно, что это не могло не затрагивать потаенных  струн  ее  души.
Она села на  кровать  и  начала  снимать  чулки.  Раздеваясь,  она  холодно,
вызывающе наблюдала за ним: по крайней мере одного ее соперница дать ему  не
могла. Платье скользнуло к ее ступням - и  вот  она  уже  совершенно  нагая,
если не считать розы из алого тюля и мантильи на волосах. Он  колебался.  Он
все еще немного побаивался: пистолет по-прежнему был у него в руке.
     - У нас нет времени.
     - Что ж, значит, поторопись, - нетерпеливо проговорила она.
     Он наклонился, поцеловал ее в плечо... Она  полностью  отдалась  любви,
быстро, и она не могла бы с уверенностью сказать,  стонала  она  от  боли  и
злобы или от женского счастья, которого не испытает уже  больше  никогда.  И
никогда еще она не сопровождала свои вздохи таким количеством нежных слов  и
слов грубых...
     - О! Довольно, Перси,  не  смотрите  на  меня  так.  Должна  же  я  вам
объяснить, как я тоже пришла к терроризму. Иначе  вы  осудите  меня  слишком
строго. Да и к тому же во всем этом есть своя мораль, не так ли? Я  уверена,
что  мой  друг,  доктор  богословия  Фишер,  читающий  такие   замечательные
проповеди, непременно бы ее обнаружил. Вот что значит жить в мире без  Бога,
как делали это мы,  Арман  и  я;  вот  что  значит  абсолютизировать  мир  и
обрекать себя на поиски  земного  счастья.  Это  действительно  было  у  нас
общее, у него и у меня, только у  каждого  на  свой  лад.  Земля  становится
джунглями. Все  позволено,  если  пытаешься  осчастливить  человечество  или
добиться  счастья  для  себя  самого.  И  нет  никакой  альтернативы  нашему
страстному желанию, желанию, обостренному небытием...  Видите,  не  все  еще
потеряно, возможно, и меня тоже ждет мой высоконравственный  конец.  Нет,  я
не смеюсь над вами. Скажем, что я  нигилистка,  вот  и  все.  Дики  оказался
прозорлив. Анархисты чересчур робки. Им не хватает решимости идти до  конца.
В страсти, в экстремизме нужно всегда идти до конца и даже  немного  дальше.
В противном случае  всегда  найдется  еще  больший  экстремист,  чем  ты.  К
нигилистам я питаю самые нежные чувства. Арман был прав по  меньшей  мере  в
одном: свобода  -  это  самое  ценное,  что  у  нас  есть.  Итак,  я  решила
избавиться от своего тирана. Теперь я сама  собиралась  преподать  ему  урок
терроризма, предоставив ему и время, и возможность хорошенько над всем  этим
поразмыслить...
     Она глубоко вздохнула  и  начала  одеваться.  То,  что  она  собиралась
сейчас сделать, уже не казалось ей ни ужасным, ни даже  Жестоким:  поступить
иначе она просто  не  могла.  Лишь  слегка  обозначилась  на  ее  лице  чуть
виноватая улыбка, пока она поправляла на себе  одежду  и  прическу:  так  же
улыбался ее  сын,  когда  чувствовал,  что  провинился.  Она  попрощалась  с
Арманом, и теперь он никогда уже не покинет ее. Они  тихонько  будут  вместе
стареть, безмятежно живя бок о бок безо всяких историй,  вдали  от  Истории.
Она его проучит, покажет ему, на  что  способно  его  любимое  человечество,
когда, в свою очередь,  оно  тоже  отдается  страсти.  Очень  знатная  дама,
которую ничто не в силах скомпрометировать, чья репутация,  с  тех  пор  как
она заставляет страдать  всех  тех,  кого  любит,  ни  разу  не  подверглась
сомнению, и ее нетленный возлюбленный, который в конечном счете простит  ее,
когда обдумает случившееся,  прежде  чем  умрет:  он  отнесет  все  за  счет
какого-либо класса, общества, среды. Это будет не очень-то  красиво,  но  он
лучше, чем кто-либо, знал, что нельзя любить  страстно,  не  нарушая  иногда
правил светского общения, правил хорошего тона...
     - Я почти как  наяву  видела  одобряющую  улыбку  Дики.  Я  так  хорошо
запомнила его совет: "Бросьте бомбу и вы тоже. Окунитесь в его среду,  среду
эмоционального экстремизма. Кстати,  вы  не  находите,  что  он  стоит  чуть
правее? Слева от анархистов стоят  нигилисты,  не  будем  этого  забывать...
Есть еще... мы".
     Да и вряд ли это можно было  назвать  планом,  скорее,  просто  женский
каприз...
     Арман лежал  на  кровати,  глаза  его  были  закрыты:  он  словно  ждал
возвращения своего тела.  Она  не  осмеливалась  разглядывать  его  чересчур
откровенно: некоторую неловкость она все-таки испытывала. Но она знала,  что
ее одобряют и поддерживают,  и  это  придавало  ей  решимости,  так  же  как
сжигавшая ее страсть и гнев, присутствие которого она ясно ощущала в  каждом
ударе своего сердца.
     - Если бы женщины в мое время  умели  восставать  так,  как  я,  Перси,
думаю, нам удалось бы избежать тех грандиознейших  гекатомб,  что  принес  с
собой двадцатый век. Мне казалось, что я поведу  женщин  за  собой  на  бунт
против храмов абстрактного, где в срубленных головах больше всего любят  ум,
где самые благородные душевные порывы становятся лишь последними  судорогами
агонии...
     Сэр Перси Родинер вдруг очень странным образом  изменился  в  лице:  он
стал похож  на  пошляка.  Он  хитро  прищурил  один  глаз,  улыбнулся  почти
циничной улыбкой, намекавшей на большой опыт и в жизни, и даже  в  обращении
с женщинами, и сказал тем излишне самоуверенным тоном,  каким  еще  невинный
юноша спрашивает: "Сколько?" у своей первой проститутки:
     - Короче, вы сдали его в полицию.
     - Не будьте же таким идиотом, Перси, - сказала  Леди  Л.  -  Подумайте,
какой скандал... Он бы все рассказал, и  от  меня  бы  ничего  не  осталось.
Помню, я пребывала в странном возбуждении, а также  испытывала  очень  новое
для себя ощущение - ощущение необходимости выполнить свою миссию...  Во  мне
впервые как бы просыпалось чувство гражданского  долга.  Помните,  это  была
эпоха первых выступлений суфражисток, и я уверена,  когда  станет  известно,
что я сделала, мое имя окажется в учебниках истории в одном ряду  с  первыми
феминистками Англии...
     Арман открыл глаза и медленно  встал.  Роза  из  алого  тюля  упала  на
кровать, и он ее поднял.
     - Эти бесценные полчаса могут дорого мне стоить, - сказал он
     - Было бы безумием уходить именно сейчас, -  сказала  Леди  Л.  -  Тебе
нужно остаться здесь дня на два, на три. Никто не осмелится  шарить  в  моем
павильоне. Это немыслимо. Да и  ключ  только  один.  Нужно,  чтобы  улеглись
страсти. В полиции считают, что ты уже  далеко.  Когда  все  успокоится,  ты
спокойно уедешь поездом в Уигмор. Это единственное решение.
     Он раздумывал, поигрывая розой.
     - Вполне логично, Анетта. У тебя поистине трезвый ум.
     - А как же иначе. Ведь ты только и  делал,  что  хвалил  мою  логику  и
чистый разум.
     Он рассмеялся, нежно провел розой по своему подбородку:
     - Браво.
     - Теперь я тебя оставлю, милый. Не хотелось бы,  чтобы  мое  отсутствие
заметили. Мне нужно пойти посмотреть, что там творится. До  завтра...  Ни  о
чем не беспокойся. На этот раз все будет хорошо, я уверена.
     - Я тоже. И потом, ты знаешь... - Он пожал плечами. - Моя  жизнь,  твоя
жизнь, наша жизнь... В таких людях, как я, никогда  не  будет  недостатка...
Возможно, я и не увижу торжества моих идей, но так ли, уж  важно  тому,  кто
бросил семя, присутствовать на сборе урожая? Важно, чтобы собрали урожай.  И
его соберут.
     Леди Л. вздрогнула. Он был прав. В таких,  как  он,  никогда  не  будет
недостатка. И урожай будет собран.  Сколько  миллионов  голов?  Грядущий  XX
век, несомненно, стал веком жатвы.
     -  Верно,  -  согласилась  она.  -  Мы  не  в  счет.  Двоих  потеряешь,
приобретешь миллиард. В одном только Китае их,  кажется,  триста  миллионов.
Нет сомнений, урожаи будут неслыханно богатыми...
     Голос ее дрожал. Она мгновенно  отвернулась,  чтобы  он  не  увидел  ее
слез. "Да, действительно, слезы - это женщины легкого поведения, -  подумала
Леди Л., поднося к  глазам  носовой  платок,  -  и  шестьдесят  лет  иронии,
ледяного юмора и Англии так и не научили этих грязных  девок  сдержанности".
Она помнила, как та бедняжка Анетта еще немного боролась, быть  может,  даже
колебалась... Но другого выхода у нее просто не было. Она  не  могла  спасти
мир, но помочь ему хоть немного она все же могла. Что  же  до  остального...
Пускай человечество найдет себе другого простачка...
     Она направилась к двери, тихонько открыла  ее  и  вышла.  Парк  начинал
бледнеть. Был слышен только лай собак,  прощавшихся  с  луной.  Секунду  она
стояла, словно парализованная, закрыв глаза, приложив к  груди  руку,  затем
вскрикнула и вбежала назад в павильон.
     - Арман, скорее...
     - Что такое?
     - Они идут... Скорее... Полиция... О, Боже мой, Боже мой...
     Она увидела так хорошо знакомую ей ухмылку, которая  всегда  появлялась
у него на лице в минуты опасности, словно жизнь была для него лишь  соринкой
в глазу, от которой он хотел поскорее  избавиться,  и  с  веселым  видом,  с
немного презрительной непринужденностью, казавшейся  из-за  его  придворного
платья еще более небрежно-надменной, произнес:
     - Черт возьми... Надо бы подстрелить хотя бы парочку...
     - Нет!
     Сделав вид, что озирается вокруг, она повернулась к мадрасскому  сейфу,
мгновение поколебалась.
     - Сюда, скорее...
     Она подбежала к сейфу, повернула  ключ  в  замке  и  потянула  на  себя
массивную, обитую медью дверь...  Заглянула  внутрь,  облегченно  вздохнула:
места хватало только-только для одного человека, только-только...
     - Спрячься здесь, скорее! Я их спроважу... Да поторапливайся же, ну!
     Он подчинился, не спеша, вероятно, стремясь до конца  выдержать  стиль,
продолжая держать в одной руке розу, в другой пистолет. Она  схватила  сумку
с драгоценностями и бросила ему в ноги. Он восхищенно смотрел на нее.
     - Чуть было не забыли, - сказал  он.  -  Решительно,  мы  совершим  еще
немало великих дел вместе с тобой...
     Она нежно ему улыбнулась - ах, эта нежная и чуть жестокая  улыбка  Леди
Л.! Наконец-то она поймала  свою  улыбку,  и  теперь  ей  оставалось  только
сделать ее знаменитой. Она легонько махнула ему рукой, тихо  закрыла  дверцу
и трижды повернула ключ.
     Поэт-Лауреат, приподнявшись  в  кресле  и  выпучив  глаза,  смотрел  на
странный предмет мебели, словно вышедший из какой-то восточной сказки, и  на
эту знатную английскую даму, которая зябко кутала плечи в шаль и  улыбалась,
стоя перед сейфом с ключом в руке.
     - А потом? Что вы сделали потом?
     - Ну, я вернулась на бал. Если вы не  забыли,  я  обещала  танец  графу
Норфолку... Прибыла полиция. Разумеется, они ничего не нашли.  Я  танцевала,
много пила шампанского... много... О! Оставьте этот возмущенный вид,  Перси.
Да, я много пила. Кажется, даже захмелела... И было отчего, согласитесь...
     - Вы вернулись в павильон?
     - Иногда бывает очень сложно быть одновременно женщиной и дамой.
     - Когда вы вернулись в павильон, Диана?
     - Перестаньте кричать, Перси, я этого  не  переношу...  Говорю  вам,  я
много выпила. Со мной случился приступ буйного веселья.
     - Приступ буйного веселья?
     - Впрочем, вскоре после этого мы уехали из  Англии:  мой  муж,  как  вы
знаете, получил в конце концов свое посольство. Да, в итоге  все  получилось
довольно удачно.  Наш  сын,  конечно  же,  стал  герцогом  де  Глендейлом...
Англичане его очень любят, и он прекрасно справляется со своей работой.  Все
внуки Армана сделали  блестящую  карьеру.  Подумайте  только,  Энтони  скоро
станет  епископом,  Роланд  -  министр  чего-то  там,  Джеймс  -    директор
Английского банка. Впрочем, вы все это знаете. Жаль, что он не  может  этого
увидеть. Я им во многом помогла. Я просто обязана была преподать  ему  урок.
Впрочем, лучше, наверное, будет предупредить  семью,  в  конечном  счете,  я
уверена, они помогут мне вывезти его отсюда. Заметьте, мы накануне  выборов.
Если то, что я сделала,  выплывет  наружу,  партия  консерваторов  не  скоро
оправится от шока!
     Сэру Перси удалось  наконец  поднять  руку  в  направлении  тяжелого  и
приземистого сейфа, напоминавшего ладью из какого-то  чудовищного  комплекта
шахмат.
     - Вы хотите сказать, что он до сих пор... что вы никогда...
     Леди Л. стояла под портретом своего кота  Тротто,  поднявшего  в  атаку
кавалерийский эскадрон в Крыму: изображенный поверх благородных  черт  лорда
Рэглана, он размахивал среди пушечных ядер своим хвостом - знаменем  Святого
Георгия. Благожелательно наблюдал за ней попугай Гавот, желтый клюв и  перья
которого заменяли нос и мундир Веллингтона, находившегося на поле  битв  при
Ватерлоо. Обезьяна по кличке  Бадин  защищала  свободу  посреди  трупов  при
Бородино, прекрасно чувствуя себя в мундире старика Кутузова.  Понго,  щенок
породы пекинес,  показывал  свою  голову  народу  на  гравюре,  изображавшей
Робеспьера, а у молодого Бонапарта, стоявшего перед убитыми  солдатами,  был
клюв нежной самки-попугая  Матильды,  которая,  однако,  никому  не  сделала
ничего худого. Леди Л. стояла  с  высоко  поднятой  головой,  с  улыбкой  на
губах, окруженная своими друзьями. Несмотря на их  молчаливость,  ей  всегда
казалось, что они понимают ее  и  поддерживают.  Осуждать  ее  могли  только
женщины, никогда и не помышлявшие о том, чтобы  избавить  своих  сыновей  от
влияния великих исторических деятелей, либо те, что были  способны  полюбить
за свою жизнь нескольких мужчин.
     Поэт-Лауреат осознал, что Леди Л. продолжает говорить.
     - В сущности, мне очень не повезло, - посетовала  она.  -  Я  могла  бы
полюбить пьяницу, картежника,  прохвоста,  наркомана...  Но  нет!  Случилось
так, что  я  полюбила  настоящего  идеалиста.  И  вот  я  тоже  скатилась  к
терроризму. Скажем, я оказалась способной ученицей, не более  того.  Сколько
раз, милый, я приходила сюда и с  улыбкой  отчаяния  рассказывала  тебе  эту
оду, которую ты  бы  мог  сам  посвятить  человечеству,  своей  единственной
"прекрасной даме, не знающей пощады".
     Ах, надо же мне было вас увидеть И, полюбив, об этом вам сказать,  Чтоб
вы, не побоясь меня обидеть, Решили все же гордо промолчать.
     Ах, надо же так было полюбить. Чтоб вы надеждою меня не одарили,  Чтобы
я стала вас боготворить, Л вы меня за это погубили!
     Она повернула ключ в замке и открыла дверцу.  Пистолет  лежал  рядом  с
кожаной сумкой,  а  с  пожелтевшего  придворного  платья  слетело  небольшое
облачко пыли. Арман Дени сидел в задумчивой позе, голова его была опущена  к
розе из алого тюля, которую он все еще держал в руке.

      1"Будлз" - известный лондонский аристократический  клуб,  основанный  в
1762 году.
      2"Это будет весьма забавно" (фр.).
      3"Боже, спаси короля" (англ.).
      4Зуав - солдат корпуса французской пехоты, созданного в Алжире  в  1831
году.
      5Дюрбах. "Доказательство кровью". - Фрибург, 1937. (Примеч. автора.)
      6"Принц Уэльский" и "Отпор" (англ.).
      7Антон   Краевский.   "Моя   жизнь   в   искусстве".  -  Лондон,  1892.
(Примеч. автора.)
      8Вздор, вздор, вздор! (Англ.)
      9Спасибо, милок! (Фр.)
     10"Революции, революционеры", 1907. (Примеч. автора.)
     11"О, мое солнце" (ит.).
     12Арман Дени. "Пасторальная иллюзия" в номере "Свободного человека",  2
января, 1890. (Примеч. автора.)
     13Там же. (Примеч. автора.)
     14Арман  Дени,  "Преступники  и  мы",  статья  в  номере    "Свободного
человека", 14 ноября, 1889. (Примеч. автора.)
     15Арман Дени. Письмо, опубликованное в "Воспоминаниях" Скаволы  в  1904
году - следовательно, за тридцать три года до  почти  идентичного  заявления
Геббельса. (Примеч. автора.)
     16"Тигр, тигр, пылающий ярко в ночном лесу..." (Англ.)
     17Рыбак (ит.).
     18В действительности П. С. А. Томас; сын органиста церкви в  Чичестере,
член группы "Экшн", созданной Кропоткиным в Англии. Анархисты,  так  же  как
позднее балетные танцовщики,  уже  в  то  время  брали  русские  псевдонимы.
(Примеч. автора.)
     19"Шаривари" - сатирическая газета, выходившая в Париже с 1832 года.
     20Имеется в виду произведение Т.  Мэлори  "Смерть  Артура",  в  котором
собраны различные легенды о короле Артуре.
     21Монсиньори (ит.).
     22Майерлинг - охотничий домик в 40 км от Вены, где 30 января 1889  года
были найдены мертвыми кронпринц Рудольф и баронесса Мария Вечера.