веселье, еще  и  сегодня  охватывающее  Леди  Л.  при
чтении его труда. Этот добряк Кропоткин был до невозможности сентиментален.
     Бомба,  брошенная  в  "Кафе  Тортони",  наделала  больше   шума,    чем
разрушений,  но  та,  что  взорвалась  во  время  прохода    республиканских
гвардейцев в нескольких метрах от Елисейского дворца, убила пять  человек  и
взбудоражила весь Париж. Полиция произвела облавы в  городских  трущобах,  и
преступный мир почувствовал угрозу. Положение Лекера, хотя он и  отказывался
это признать, стало шатким. Пока он оставался обычным  уголовником,  полиция
могла закрывать глаза и терпеть его, поскольку  он  нормально  вписывался  в
существующий порядок вещей, однако теперь,  когда  его  деятельность  начала
инспирироваться  подрывной  политической  догмой,  он   становился    врагом
общества. И вот на одном из совещаний в  Министерстве  внутренних  дел,  где
ничего не было сказано, но  где  все  понимали  друг  друга  без  слов,  при
всеобщем смущении  было  наконец  решено  арестовать  Лекера.  Один  из  его
могущественнейших  покровителей,    которого    немедленно    поставили    в
известность, послал своему шантажисту  последнее  предупреждение,  предлагая
ему немедленно покинуть  страну.  Но  даже  после  этого  Альфонс  Лекер  не
перестал ходить в модные кафе с жокеем и щеголять своим  желтым  экипажем  в
Булонском лесу.  И  только  Арману  Дени  удалось  уговорить  его  уехать  в
Швейцарию.
     Основатель    "Папаши    Пенара"    порвал    с    Кропоткиным,     чью
сентиментальность, шарахания и увертки он не  мог  больше  переносить.  Было
решено создать независимое движение, полностью  ориентированное  на  борьбу,
руководимое из-за границы, откуда во  всех  направлениях  будут  рассылаться
боевые группы. Но для осуществления этих честолюбивых  замыслов  требовались
практически неограниченные суммы. В результате ряда ограблений  и  нападений
на  банки  приверженцы  "перманентной    революции"    получили    средства,
необходимые  для  того,  чтобы  организоваться   и    начать    действовать.
Предполагалось уехать в Швейцарию, довести до конца "сбор" денег и  укрыться
затем  в  Италии,  где  братья  Маротти  уже  создали   боевую    подпольную
организацию, самой выдающейся жертвой которой вскоре стал король Умберто.  В
то время Швейцария стала убежищем для анархистов, приезжавших туда  со  всех
уголков Европы. Вплоть до убийства королевы  Елизаветы  Австрийской  в  1902
году они там пользовались абсолютной свободой, спорили, собирались в кафе  и
ресторанах, издавались и подыхали с голоду;  соратник  Вязевского,  Стоиков,
отмечает в своей книге "Попутчики", что за один месяц он  проглотил  в  виде
пищи тридцать копченых селедок,  пять  килограммов  хлеба  и  сто  пятьдесят
чашек кофе, и это в то время, пишет он, "когда  богачи  наслаждаются  вокруг
меня ничегонеделаньем и в сейфах у буржуа  на  берегах  безмятежных  голубых
озер истлевают колоссальные состояния". Такую позицию Арман считал  типичной
для Кропоткина и  его  друзей;  позволять  "колоссальным  состояниям"  мирно
почивать, тогда как сам обречен на "копченую селедку" и  бездеятельность  по
причине отсутствия денег, представлялось ему  верхом  бессилия  и  глупости.
Сокровища, накопленные  в  особняках  на  берегу  Женевского  озера,  банки,
охрана  которых  сладко  посапывала  в  обстановке  никем  не    нарушаемого
благоденствия, - все это он считал  идеальным  полем  деятельности.  Но  для
успешного осуществления подобного плана  ему  нужны  были  сообщники  внутри
этого блистательного закрытого мирка,  а  таковыми  он  не  располагал.  Ему
нужен  был  некто,  кто  внедрился  бы  в  этот  живой  "Готский  Альманах",
наслаждающийся созерцанием вечных снегов, и снабжал бы их надежной и  точной
информацией,  сообщая  маршруты,  распорядок   дня,    привычки    немецких,
австрийских, русских тиранов, которые в Швейцарии не ощущали никакой  угрозы
лишь потому, что знали: чем дальше от  народа,  тем  безопаснее.  Итак,  ему
нужен  был  сообщник,  влиятельный,  стоящий  вне  подозрений,    послушный,
надежный  и  легкоуправляемый  человек.  Он  довольно  быстро  решил,    что
наилучшей картой  в  этой  тонкой  игре  должна  стать  женщина  -  молодая,
красивая,  способная  вскружить  голову,  -  которая  могла  бы  не   только
возбуждать интерес пресыщенных жизнью  скептиков,  но  и  как  можно  дольше
поддерживать  его,  что  было  под  силу  лишь  профессионалке,    привыкшей
удовлетворять все требования  клиентов,  но  обладающей  достаточно  сильным
характером, чтобы привнести в эти игры холодную голову и  крепко  закаленную
волю. Сказать об Армане Дени, что он не колебался в выборе средств,  значило
бы  ничего  не  сказать.  По  меткому   замечанию    Дюрбаха,    "экстремист
воспламеняется, прибегая к низким средствам, он находит в этом  своего  рода
доказательство обоснованности своих убеждений;  кровь  проливают  не  только
потому, что того требует дело, ее проливают также и  затем,  чтобы  доказать
величие дела; в жестокости и гнусности средств, к которым  он  прибегает  не
колеблясь, он видит доказательство кровью важности  и  священного  характера
преследуемой цели"5. Вот при каких обстоятельствах Анетту вызвали вначале  к
Альфонсу Лекеру, а затем, без всяких объяснений, отвели в дом  терпимости  у
Центрального рынка, на улице де Фюрсей, где ее жизнь изменилась  коренным  и
чудесным образом.
     - Мне в самом деле крупно повезло, - сказала  Леди  Л.  -  Если  бы  не
анархисты, я бы наверняка кончила плохо. Им я обязана всем.
     Она повернулась к Поэту-Лауреату, который только что издал нечто  вроде
приглушенного хрипа. Он приставил к правому глазу монокль и смотрел на  Леди
Л. с выражением недоверия, ужаса и возмущения одновременно.
     - Полноте, полноте, голубчик, - сказала она.  -  Не  доводите  себя  до
такого состояния. Вы выглядите точь-в-точь  как  Бонбон,  мой  белый  щенок,
когда у бедняжки случился сердечный приступ. Успокойтесь,  Перси,  это  было
так давно... шестьдесят  три  года  назад!  Знаете,  время  все  сглаживает.
Впрочем, все это случилось за границей и потому не должно вызывать  в  ваших
таких английских глазах никакого удивления.
     Впервые за свою долгую  и  почетную  карьеру  скромного  и  сдержанного
человека сэр Перси Родинер позволил себе взорваться.
     - Тысяча чертей! - взревел он. - Проклятие,  вот  единственное,  что  я
могу вам сказать! Не верю ни единому вашему слову! Я... вы...
     - Вот это уже лучше,  -  сказала  Леди  Л.  -  Вам  следовало  бы  чаще
злиться, Перси. Так вас хотя бы замечают. Иногда кажется, что безликость  вы
сделали смыслом всей своей жизни. И кстати, вполне в этом преуспели.
     - О Боже, Диана, решительно, вы переходите границы!  Вы  всегда  любили
ошеломлять людей. Арнольд Бенет был прав, когда говорил, что,  подобно  всем
истинным аристократам, вы обладаете террористическим темпераментом  и  таким
чувством юмора, которое порой производит эффект взорвавшейся бомбы...
     Вдруг он умолк и посмотрел на нее, забыв закрыть  рот:  было  очевидно,
что отголоски только что сказанного им эхом отдаются у него в ушах.
     - Продолжайте, продолжайте, - тихо произнесла Леди Л. - То, на  что  вы
намекнули, очень, очень любопытно...
     Сэр Перси что-то судорожно сглотнул - возможно, свои мысли.
     - На этот раз, Диана, вы действительно переходите  границы.  Да  еще  в
день своего рождения, когда Ее Величество прислала  вам  такую  трогательную
телеграмму с поздравлениями! Вы  носите  одну  из  величайших  фамилий  этой
страны,  ваша  жизнь  -  раскрытая  книга,  где  весь  мир  может   прочесть
восхитительную историю изящества, красоты и достоинства, и вдруг -  какие-то
загадки... претензии... недомолвки...
     У сэра Перси Родинера был теперь такой подавленный и  возмущенный  вид,
что Леди Л., чтобы его приободрить,  инстинктивно  вставила  фразу,  которую
она  произнесла  в  аналогичных  обстоятельствах"  когда  японцы    потопили
гордость империи - "Prince of Wales" и "Repulse"6 - у берегов Сингапура.
     - Успокойтесь, друг мой. Англия, во всяком случае, останется у нас!
     - Я бы просил вас держать Англию подальше от всего этого,  -  проворчал
Поэт-Лауреат. - Предупреждаю, вы напрасно пытаетесь заставить меня  поверить
в некоторые совершенно не характерные для вас вещи.  Конечно,  шокировать  -
это одна из  ваших  привилегий.  Однако  достаточно  взять  "Книгу  пэрства"
Бэрка... взглянуть на  портреты  ваших  предков...  Вы  родились  Дианой  де
Буаэеринье, вы сочетались первым браком  с  графом  де  Камоэнсом,  один  из
ваших предков участвовал в сражении под Креси...
     - Все эти подделки доставили мне немало хлопот, -  сказала  Леди  Л.  -
Месье  Пупа,  чиновник-каллиграф,  отлично   выполнил    работу.    Особенно
убедительны документы, касающиеся  Креси.  Пришлось  использовать  несколько
видов кислот, чтобы склонить их к старению. Знаете, Арман никогда ничего  не
делал наполовину. Все идеалисты, снедаемые своими химерами,  обладают  почти
безнадежной  склонностью  к  реалистическим    деталям.    Они    испытывают
удовлетворение от возможности влиять таким образом на действительность.  Что
касается семейных портретов, я скажу вам об этом два-три слова  чуть  позже.
Это было очень забавно. Впрочем, как только  мы  очутимся  в  павильоне,  вы
собственными  глазами  увидите,  что  я  ничего  не  придумываю.   Пойдемте.
Полагаю, рюмка коньяку вам не помешает.
     Поэт-Лауреат взял свой носовой платок и вытер пот со лба.
     Заходящее солнце висело на ветвях каштана, как созревший плод,  и  свет
окутывал Леди Л. своей снисходительной улыбкой.  Воздух  благоухал  сиренью:
последняя сирень лета и, быть может, ее жизни.  Однако  не  стоит  думать  о
смерти: это слишком грустно. Со стороны лужайки доносились смех и  радостные
крики - это дети начали партию в крокет.


     Глава IV
     Заведение на улице де Фюрсей представляло  собой  третьеразрядный  дом,
где свидание с проституткой стоило один франк  плюс  десять  су  за  мыло  и
полотенце. Выбирать можно было из трех девиц; клиентура состояла в  основном
из  грузчиков  Центрального  рынка,  но  в   поисках    отдельных,    дающих
отдохновение  гнусностей  сюда  весьма  охотно  заходили  и    представители
социальной элиты общества. На  одной  из  девиц  были  панталоны  с  черными
кружевами, доходившие до колен, и такой же черный корсет, приоткрывавший  ее
мощную    грудь;    две    другие    жертвы    общества    были     прикрыты
желто-зелено-оранжевым тюлем, но не  полностью:  все  это  заканчивалось  на
уровне  пупка,  что  придавало   всему    ансамблю    довольно    любопытный
лилово-черный  оттенок.  С  белыми  лицами,  посыпанными  дешевой    пудрой,
крупинки которой подчеркивали каждую неровность кожи,  они  с  глупым  видом
пялились на господина во фраке, сидевшего  за  роялем.  Возле  музыканта,  с
револьвером в руке и тоже во фраке, стоял  мужчина.  Он  бегло  взглянул  на
Анетту и, рассеянно улыбнувшись, вновь повернулся к пианисту.
     Вот так Анетта оказалась  на  месте  происшествия  и  стала  очевидицей
одного из любопытнейших подвигов  -  таких  привычных  для  Армана  Дени,  -
благодаря  которым  только  и  удалось  воспалить  воображение  и  завоевать
симпатии молодежи, не знавшей ни как изменить мир, ни куда бежать от  скуки,
охватившей буржуазию - обрюзгшую, безразличную,  по-бычьи  самодовольную,  -
от которой уже начинало попахивать бойней. Ведь сидевший за  роялем  виртуоз
во фраке был не кто  иной,  как  величайший  пианист  своего  времени  Антон
Краевский.
     На следующий день газеты с возмущением  писали  о  похищении.  Накануне
вечером виртуоз выступал перед восторженным парижским бомондом,  заплатившим
целое состояние за привилегию присутствовать на его сольном концерте.  Когда
пианист покидал зал через потайную дверь,  чтобы  не  попасть  в  объятия  к
своим поклонникам, на  улице  к  нему  подошел  мужчина  во  фраке.  Вежливо
поздоровавшись,  незнакомец  приставил  к  груди  пианиста  дуло  пистолета,
который он прикрывал шелковым котелком, увлек его к стоявшей поодаль  карете
и повез в один из самых гнусных борделей Парижа,  где  заставил  играть  для
остолбеневших проституток. Краевский играл уже больше часа, когда  появилась
Анетта. Впоследствии в своих мемуарах7  он  рассказывал,  как  ему  пришлось
показать в тот вечер все  лучшее,  на  что  он  был  способен,  ибо  молодой
анархист оказался тонким  знатоком  музыки,  и  всякий  раз,  когда  виртуоз
немного расслаблялся, Арман Дени строго ему выговаривал:
     - Ну, ну, маэстро! Вы способны на большее. Я,  конечно,  знаю,  что  вы
полностью выкладываетесь лишь перед теми, кто  вам  хорошо  платит  за  ваше
проституирование,  но  если  присутствующие  здесь  дамы,  возможно,  и   не
являются элитой в вашем понимании, они все же стоят неизмеримо  больше,  чем
та тухлятина, что заполняет  обычно  ваши  залы.  Поэтому  я  предлагаю  вам
показать им все лучшее, на что вы способны, в порядке  простой  компенсации.
Он навел на пианиста пистолет.
     - Играйте, маэстро, играйте! Впервые  за  свою  карьеру  вы  выступаете
наконец перед пристойной публикой. Вы прожили жизнь" предлагая  себя  рвачам
и палачам, так предложите же себя хоть раз жертвам  и  эксплуатируемым.  Ну,
постарайтесь!
     В своем труде Антон Краевский утверждает, что его возмущение  полностью
рассеялось, когда он услышал  этот  обволакивающий  голос,  который  пытался
скрыть  глубокомысленные  и  серьезные  нотки  под  иронией,  но  в  котором
ощущалась  и  почти  неистовая,  непримиримая  жажда  абсолютной  социальной
справедливости. В его лице, в его голосе,  в  его  напряженной  отстраненной
неподвижности и особенно в этой  немного  звериной  маске  под  шевелюрой  с
рыжеватыми отблесками, с  глазами,  бросающими  вызов  и  взывающими  к  вам
одновременно, было нечто уникальное, необъяснимое, отчего у  вас  появлялось
желание оправдаться, извиниться только за то, что вы просто человек.
     "Я прекрасно понимаю те чувства безграничной  преданности,  которые  он
вызывал у своих слушателей и которые, несомненно, больше относились  к  нему
самому, чем к его мыслям. Этот человек  был  создан  для  того,  чтобы  быть
обожаемым толпами, и в иные времена наверняка  повел  бы  их  на  завоевание
мира, как Александр Македонский, на которого он походил немного  в  профиль,
если судить по дошедшим до нас медалям.  Во  всяком  случае,  этот  странный
человек, угрожавший мне пистолетом, эти девицы,  выставлявшие  напоказ  свои
прелести, будто мясо в лавке мясника,  это  зловещее  местечко,  пропитанное
запахом абсента и  опилок,  являли  собой  картину,  которая  на  всю  жизнь
запечатлелась у меня в памяти. Незадолго до  окончания  моего  "концерта"  к
нам присоединились  двое  сообщников  Армана  Дени,  одним  из  которых  был
знаменитый  Саппер,  бывший  жокей-бомбометатель,  а  другим  -   один    из
известнейших королей воровского мира того  времени  Альфонс  Лекер,  который
впоследствии сошел с ума и кончил свою жизнь в псих-лечебнице и чьи связи  с
анархистами были по меньшей мере неожиданными. Стоит ли говорить,  что  лишь
во время дачи показаний в полиции я  узнал  имена  похитителей.  Впрочем,  в
полиции считали,  что  Альфонс  Лекер  оказался  в  этом  месте  случайно  и
совершенно не был причастен к тому, что  произошло  со  мной.  С  ними  была
также одна  девушка,  ярко  выраженная  блондинка  необычайной  красоты,  не
старше шестнадцати-семнадцати лет. Я был ошеломлен  ее  красотой,  возможно,
потому, что она являла собой такой контраст этому ужасному заведению  и  тем
несчастным, которые там находились. Я так  никогда  и  не  узнал,  кто  она,
откуда появилась и что там делала. Полиции о ней ничего не было известно,  и
мои восторги  по  поводу  этого  прелестного  создания  вызывали  одни  лишь
веселые улыбки".
     Краевский  находился  тогда  в  закате  своей  карьеры,  но,  по    его
собственному признанию, он никогда не  играл  так  вдохновенно,  как  в  тот
вечер. "Таким образом я воздавал должное  идеалу,  пылавшему  в  душе  этого
человека, - пишет поляк и добавляет с этой своей  склонностью  к  прикрасам,
следы которых Леди Л. с  сожалением  находила  порой  и  в  его  музыкальных
интерпретациях, - идеалу, который приливами своих чувств грозил  обратить  в
пепел весь мир".
     Подвигов такого рода в карьере Армана Дени было немало. Быть  может,  в
этом и вправду следовало видеть печать "буржуазного романтизма",  в  котором
его упрекал Кропоткин, но Леди Л.  казалось,  что  эта  тяга  к  поражающему
воображение,  театральному  свидетельствовала  в  действительности  о  новом
понимании пропаганды и агитации - явлении, секрет которого был раскрыт  лишь
в XX веке. "Овладение  массами"  стало  единственной  целью  эпохи  во  всех
сферах и не могло осуществляться только за счет  силы  идей;  театральность,
инсценировка и разукрашенная всеми соблазнами сердца,  воображения  и  мысли
демагогия стали оружием в великих попытках  обольщения,  подготовка  которых
шла полным ходом. Франция всегда являла  собой  скороспелый  плод,  и  драма
Армана Дени заключалась в том, что он был первопроходцем.
     Происшествие с итальянским дирижером Серафини показывает, что речь  шла
не о какой-то импровизации, случайно возникшей в голове юного идеалиста,  но
о  четко  спланированной,   широкомасштабной    кампании.    Достопочтенного
итальянца похитили по дороге в Оперу,  где  публика  напрасно  прождала  его
весь вечер; Арман и Фелисьен Лешан отвезли его  в  приют  на  берегу  канала
Сен-Мартен, где  на  убогих  нарах  храпело,  вычесывало  вшей  и  горланило
пестрое сборище  бедняков  и  пьяниц.  Там  маэстро  попросили  дирижировать
воображаемым оркестром, и два часа подряд, во фраке и с палочкой в руке,  он
жестикулировал, как кукла, перед кошмарной аудиторией, которая  аплодировала
и,  судя  по  всему"  очень  возлюбила  эту  пантомиму,  ибо  едва    давала
несчастному время перевести дух и вытереть пот,  градом  катившийся  по  его
испуганному  лицу.  Впрочем,  Арман  Дени  питал  глубокую    идеологическую
ненависть к музыке, поэзии и искусству вообще:  во-первых,  потому  что  оно
предназначалось  лишь  для  избранных,  а  также  из-за  того,  что    любое
стремление к прекрасному казалось ему оскорбительным  для  народа,  если  не
вписывалось  в  рамки  всеобщей  борьбы    за    изменение    условий    его
существования...
     Альфонс Лекер сказал несколько слов Арману  Дени,  и  тот  сделал  знак
Анетте следовать  за  ним.  Он  взглянул  на  нее  лишь  мельком.  Леди  Л.,
вспоминая ту сцену, даже сейчас еще в биении своего сердца  и  в  неожиданно
подступавшем к горлу комке ощущала всю неукротимость и  глубину  охватившего
ее тогда чувства. Это было первым проявлением одной из черт  тиранической  и
властной натуры, ошибки которой сегодня ей  были  слишком  хорошо  известны.
Красота - мира, людей и вещей - всегда как бы приводила ее в  смятение  либо
вызывала  наводящее  смертную  тоску  ощущение   эфемерности;    потребность
продлить, увековечить  перерастала  в  стремление  к  страстному  обладанию,
неуступчивое и отчаянное одновременно. Она  никогда  не  могла  смотреть  на
Армана без возмущения, ибо знала, что через  минуту  он  отвернется,  уйдет,
бросит ее, и неистовое, абсолютное счастье, которое  она  испытывала,  когда
ощущала его в себе, не сможет продлиться, что, в сущности,  оно  эфемерно  и
обречено на гибель и что эти скоротечные мгновения и есть  то  единственное,
что  она  сможет  когда-либо  узнать  о  вечности.  Жажда  обладать    вновь
просыпалась в ней с такой силой, что она заранее была готова на любые  формы
подчинения.
     - Наверное,  я  была  еще  просто  маленькой  обывательницей, - сказала
Леди Л.
     По узкой винтовой лестнице они поднял