жила прикладом... Да... В Китае в то  время
пооткрывалось множество  банков. Любой  мерзавец мог открыть  банк, ограбить
людей и скрыться... Много было таких случаев. И вот Джан Цзо-Линь приглашает
однажды  на  банкет десять  самых  крупных  банкиров...  Когда  он  вот  так
приглашал к себе, люди оставляли дома  завещание... Ну, и он им говорит:  "Я
разрешил вам открыть банки, думал, что будете поступать по справедливости...
Вы же кровососы и подлецы...".
     - ...Всех шлепнул?
     - ...Не всех, одного оставил,  чтобы тот потом  людям рассказывал... Их
выводили  по одному во двор, рубили головы.  А  Джан  Цзо-Линь  приговаривал
сидящим за столом: "Кушайте, кушайте, угощайтесь, приятного аппетита!"...
     - Я смотрю, он вам нравится, - заметила я.
     - Нет, не нравится.  Но он был одним  из тех, кто не дает забыть о себе
после своей смерти.
     Незаметно  ожили фонари,  на каждом столбе - по четыре простых  круглых
шара,  как  четыре желтые виноградины сорта "крымский".  Этот желтый  уютный
свет, приручая  старые  сосны,  одомашнивал  крошечное пространство  старого
парка. До блеска натертые подошвами  плиты каменного пола террасы празднично
отливали желтым.
     -  Ну, хорошо!  -  сказала  я решительно.  -  Хотите, мы  обучим  Алика
набирать  текст на  компьютере? Хотя, повторяю, для  нас  это будет  тяжелой
обузой...
     - Не знаю... - повторил он. - Не уверен, что это целесообразно.
     -  Целесообразно?! -  крикнула  я.  -  Це-лесо-об-разно!!  Нет, мне это
нравится! А "Бюллетень" ваш целесообразен? Лу преданно ухаживал за ней! Яков
Моисеевич, вы - умный интеллигентный человек, вас обучали русские офицеры!..
     - Дитя мое, - сказал он, - не тратьте пороху.
     И мы опять замолчали...
     -  Давайте-ка  я  лучше дорасскажу  вам, как  убили  Джан  Цзо-Линя!  -
проговорил Яков  Моисеевич  с  неожиданным  воодушевлением, но  и  некоторой
просьбой в голосе. - Вам интересно?
     - Валяйте, - вздохнув, сказала я.
     - Он,  видите ли, в Пекине связался с  американцами, и япошки этого ему
не простили. У него главный враг был генерал У Пей-Фу,  тот сколотил большую
армию. Почему-то называли  его христианским  генералом, и  действительно, он
крестил своих  солдат весьма оригинальным способом: поливал из шланга... Да,
так  вот,  японцы  уговорили  Джан  Цзо-Линя возвратиться  в  Манчжурию.  Но
американцы  предупредили  его  об  опасности  взрыва поезда, и  тот-  он был
человек бесстрашный - пошел и напрямик спросил: что, мол, убить меня хотите?
Тогда майор разведки, японец, сказал: "Я буду с тобой в одном купе до конца,
до самого  Мукдена". И вот когда  поезд уже подходил  к Мукдену, уже  сбавил
пары, а  я в этот момент покупал с лотка лепешки шао-бин... японец и говорит
Джан Цзо-Линю: Видишь, ничего не случилось, ты целехонек... а я пойду в свое
купе, там у меня остались фуражка и шашка..." Выскочил из поезда, и... взрыв
потряс город. И я все это видел... лепешки выронил... помню, лежат лепешки в
пыли, а я плачу, собираю их и боюсь, что родители заругают...
     - Какой это год? - спросила я.
     - Двадцать  седьмой... А  вскоре мы вернулись в Харбин, меня записали в
Первое коммерческое училище... Там давали прекрасное образование...
     - усские офицеры?
     - Напрасно иронизируете, это все были высокообразованные люди... усские
мальчики учили  закон Божий.  Евреи изучали  Ветхий Завет,  иврит... Вообще,
очень активная была еврейская жизнь... Знаете, много было кантонистов, они с
волной беженцев прибыли из Xбири. Люди  бывалые, грубые, с зычными голосами.
Помню, на  Xмхас-Тойре  -  это когда  Тойру должны обносить вокруг  "бимо" -
поручили нести  свиток  одному  старому  кантонисту-  большая  честь,  между
прочим.  И кто-то спрашивает  его, не тяжело, мол,  будет? Так  он обиделся,
кричит:  "Я  на своей спине пушки таскал! Что  я -  это говно  не  подниму?"
Грубый народ, грубый народ... угаться все умели незаурядно, восхитительно!..
Помнится, уже здесь, во время Xнайской кампании, сидим как-то мы с Морисом в
палатке и - не помню, о чем ведем беседу... Вдруг, на полуслове, заглядывает
незнакомое лицо,  спрашивает: ребята, вы, случайно не из Китая? Да,  кричим,
из  Китая, откуда ты узнал? Как,  говорит, откуда -  такую ругань только  на
углу  Китайской  и  Биржевой  можно  слышать!  -  Яков  Моисеевич  улыбнулся
сконфуженно. -  И,  знаете, да:  на углу Китайской  и  Биржевой была стоянка
извозчиков.
     -  Я смотрю  - вы наш человек, Яков Моисеевич. А я-то боялась, что Витя
смутил ЦЕНТ своей несдержанностью...
     - Ваш  Витя  -  сморчок  и  тля противу  нашей  крепости! -  сказал  он
высокомерно.
     Я поднялась из-за  стола  и поцеловала  его  в  румяный  мешочек  щеки.
Впрочем,  в  желтом  свете  фонаря  лицо  старика  тоже приобрело желтоватый
оттенок. Хотя бы этим он напоминал сейчас китайца.
     - Мне пора, Яков Моисеевич. _асибо за штрудл, за булочки... Я нисколько
не жалею  о том, что  встретилась с вами, хотя, по логике  событий, мы  ведь
сейчас расстаемся навеки с вашими китайскими гульденами?
     - Не говорите так!  - взволнованно воскликнул старик. - Мы все взвесим,
Морис изучит проект и смету.
     - К чертям вашего Мориса.
     -  Я  уверен, что  мы  найдем выход из  создавшейся ситуации!  Мы  ведь
искренне хотим поставить дело на новые рельсы!
     - И пустить по этим рельсам конно-железку.
     Он понурил голову.
     - Придумайте что-нибудь! - умоляюще проговорил он. - Алик должен клеить
"Бюллетень". Он болен, он инвалид  детства. Он  добрый,  хороший  мальчик...
Придумайте  что-нибудь! Человек  в таком победительном красном плаще  должен
знать выход из всех тупиков...
     Прошла еще неделя, китайцы отмалчивались. Я советовала Вите забыть этот
незначительный  эпизод нашего  цветущего  бизнеса. Он  же  уверял,  что  все
впереди, что китайцы раскрутятся,  что  на  базе "Бюллетеня" мы еще создадим
международный журнал, и даже распределил рубрики.
     Я рассказываю  все это  только для  того, чтобы вы поняли, с кем я имею
дело.
     Основным нашим заказом оставалась газетка муниципалитета.
     ...Uйчас уже можно написать: светлой памяти газетка.
     Витя, тут ничего не  скажешь, - страшный идиот. Как упомянуто мною выше
-   он   очень  образованный  человек,  просто  -   ходячий  справочник.  Но
двигательный аппарат с мыслительным  у  Вити связаны опосредованно. Отсюда -
вечная путаница во всем,  за что  бы он ни  взялся.  Кажется, это называется
"дислексия", вещь  вполне  объяснимая  с точки зрения медицины, но мне-то от
этого  не  легче.  А  поскольку  живем мы в  разных  городах и  общаемся,  в
основном, по телефону и через компьютер, мне следить за каждым Витиным шагом
накладно.
     Передавая   газетный  материал  и   посылая  к  нему  фотографии,   мне
приходилось писать прямо  в  тексте  -  в скобках, конечно, -  пояснительные
приписочки с шеренгой восклицательных знаков. В выражениях я не  стеснялась,
тем  более  что  только так можно было привлечь  внимание рассеянного  Вити.
Предполагалось, что приписочки Витя в своем компьютере сотрет, чтобы, не дай
Бог, они не попали на  газетную полосу. Он  и стирал. Всегда. Ведь он не был
клиническим  идиотом. Хотя,  конечно, мне  следовало понимать,  что  сколько
веревочке ни виться...
     Ей-богу, дешевле  было  бы каждую  неделю мотаться в Яффо  и  самолично
надзирать за работами.
     Вы догадываетесь, куда дело клонится?
     аз в месяц Витя на своей колымаге привозил готовый тираж газеты в город
и  сразу  развозил  по точкам:  мы  забрасывали экземпляры в Дом культуры, в
поликлиники,  в магазины -  чего там  скромничать!  - среди русской  публики
газетенка имела оглушительный успех... А "Уголовная хроника" - та вообще шла
на ура...
     Помню, как  в последний раз явилась  я к Pси Pсону за очередной порцией
безобразий.
     - А!  -  сказал он,  обрадовавшись при виде  меня.  - Ты  вовремя. Есть
горячий материал для вашей газеты.
     Я сразу поняла, что отличился опять кто-нибудь из "наших" и  опять  - с
неожиданной  стороны.  Это  Pси и  называл  горячим  материалом:  когда  ему
удавалось порадоваться за "русских".
     Я включила диктофон.
     - Такой вот один ваш идьет... из города Ди-не-пер-тер...
     - Днепропетровска,- подсказала я, - дальше!
     - ...Идиот  и прохвост, не  способный  к какой бы то ни  было работе, -
рассказывал Pси... - Единственное и  первое,  в чем преуспел, -  развозил на
машине блядей по клиентам. Xдел внизу, в машине, ждал окончания сеанса. ешал
кроссворды. Однажды  заехал к  приятелю на день рождения, говорит: "[ушай, я
на работе, мне некогда. Хотел вот подарок купить, да  с деньгами туго. Там у
меня внизу в машине блядь сидит... спустись, трахни ее, считай, что  от меня
- подарок. Вроде как  я пятьдесят шекелей  тебе подарил". Приятель обиделся,
говорит:  "Да  кто сейчас  на  день  рождения  пятьдесят шекелей дарит?" Тот
подумал, прикинул: "Ну, два раза трахни". Так  вот,  этот приятель и стукнул
нам, видно,  сильно разозлился, - продолжал  Pси... -  Потому  что,  если  у
человека день  рождения, так дари ему подарок как человеку, я так считаю, а?
А мы положили глаз на этого типа из Дер-пи-дет...
     - Днепропетровска...
     - И что же выяснилось? За двадцать тысяч шекелей он  купил проститутку,
какую-то  мулатку из Гвинеи. Поселил  ее  в отдельной квартире,  платил тыщу
долларов в месяц и водил к  ней клиентов. Тут мы его взяли... И,  представь,
он охотно дает показания, уверяет, что одумался, и, когда освободится, будет
вести только законную жизнь. Наверное, станет торговать надувными резиновыми
женщинами. За них  хоть не сажают... Интересно,  чем  он  занимался  в своем
Пер-де-пен...
     - Pси, - сказала я. - К черту подробности!
     Поздно  вечером  я отослала Вите  по модему все  файлы с моими деловыми
комментариями,  которые  в  процессе   верстки  он  должен  был  стереть  за
ненадобностью.
     \ешно вспоминать, что именно этот номер казался мне наиболее удачным.
     Ну, так вот. Через день,  к вечеру,  привез он,  значит, тираж в город,
раскидал  по  точкам... а на следующее  утро -  как принято  писать в  таких
случаях- мы проснулись знаменитыми.
     Короче:  объяснительные  мои  приписочки   в   целости  и   сохранности
сопровождали фотографии видных деятелей города. На первой полосе, где обычно
подавались городские новости, под заголовком: "Городу - расти и расцветать!"
помещалась групповая фотография членов муниципалитета, под которой шел лично
мною  набранный жирным италиком  текст: "Внимание! Не перепутай эту компанию
мошенников с другой, на фотографии поменьше. Тут- сотрудники муниципалитета,
там  -  работники  отдела  обеспечения.  _рава  налево:   крашеная  блядь  с
омерзительным оскалом - Офра Бен-Цви, заместитель мэра. За ней мужик с рожей
уголовника-рецидивиста - глава отдела благосостояния Шай Дебек. Микроцефал в
вязаной кипе - начальник отдела безопасности Нисим Хариш, а в центре - пузач
с  конфузным  выражением на  физии,  словно  он  в  штаны наложил, - министр
транспорта Эли Базак.
     Ниже шел вполне культурный, отредактированный мною текст о визите в наш
прекрасный город нового министра транспорта Эли Базака.
     И так  далее. Мои  интимные домашние  комментарии  сопровождали  каждую
фотографию. А фотографий у нас всегда было в изобилии.
     Все  это  венчала  "Уголовная хроника" с  ярким репортажем  о  торговце
проститутками.
     Тут  над  скандалом  я  опускаю  плотный занавес,  если  вам  угодно  -
бархатный, с кистями,  ибо действительно ничего не помню, не знаю: неделю  я
не  выходила  из  дому  и  всерьез подумывала  о  том,  чтобы  сменить место
жительства.  Если не  в  глобальном  смысле  (почему бы не слинять  в  Новую
Зеландию к единоутробной сестре?), то хотя бы  в локальном. Мои  домашние не
звали меня к телефону и строго отвечали, что я серьезно  больна. В сущности,
это  было правдой: стоило мне представить выражение лица первого раскрывшего
газету жителя города, как на меня нападал захлебывающийся визгливый смех.
     Через  неделю  позвонил  Витя,  который  не  утратил  ни  грана  своего
великолепного апломба. Я уже  могла говорить  с ним почти спокойно. Компания
"Джерузалем  паблишинг корпорейшн", сказал он в странном оживлении, почила в
бозе, дала дуба, приказала долго жить, и черт с ней. Муниципалитет отказался
от наших услуг,  и  приходится признать, что  до  известной степени  он-таки
прав. В то же  время налоговое  управление потребовало представить подробный
отчет  о деятельности  "Джерузалем  паблишинг корпорейшн", так что легче уже
объявить банкротство и слинять в другую область деятельности... Жаль только,
что с  китайцами получилось  неудобно - они надеялись на  нас, и кто же  еще
сможет  им  делать  культурное издание,  которое  открыло  бы миру ценнейшее
наследие этих мудаковатых еврейских хунвейбинов...
     Я вяло подумала: Алик спасен.
     Напоследок  Витя похвастался, что  получил место охранника  на каком-то
предприятии высоких технологий.  Чудное место - все  блага цивилизации, чай,
кофе, какао... Платят  по шестнадцать шкалей в час. По ночам можно спать.  У
него есть спальный мешок. Отключит в двенадцать ночи какое-то чертово  реле,
завернется в мешок и будет спокойно спать.
     - Вот именно,  - сказала  я, - и  дашь наконец отцу спать спокойно там,
где он спит.
     Витя вдруг замолчал и спросил меланхолично:
     - Кстати, ты знаешь, где отец?
     - Ну... как же... Что ты имеешь  в виду, дурак?  В Киеве, на  еврейском
кладбище? - предположила я.
     - Отец в мамином шкафу на балконе, на верхней полке.
     На обоих концах провода воцарилась трескучая пустота.
     - Вв...нн...ты... Нет!! - сказала я наконец. - В... в каком виде?
     Он усмехнулся:
     - В виде пепла, конечно.  А ты думала - мумия? Мать  настояла, чтобы мы
его вывезли. Она же чокнутая.
     - Но... Господи, Витя, почему вы его не захороните?!
     -  Не разрешают.  Ты  что, не  знаешь  это  государство?!  Мы  потеряли
документы, что он еврей, и сейчас, чтобы доказать, нужны свидетели, а где их
взять?
     - Но... нет, послушай... - я ужасно разволновалась. Мысль, что пять лет
еженедельно  я редактировала газету,  сидя рядом со шкафом, на верхней полке
которого стоит урна с прахом верного ленинца, совершенно лишила  меня покоя.
- Да, похорони ты его на христианском кладбище, наконец!! - воскликнула я.
     -  Ну, знаешь!  - сказал он  гордо. - Если я  жру  свинину, это еще  не
значит, что меня можно оскорблять!
     И тут же, сменив гнев на милость, принялся рассказывать, как в голодные
времена  на  Украине  одной  семье родственники из  Америки прислали  урну с
прахом умершей общей бабушки, которая  завещала похоронить себя  на  родине.
По-видимому, забыли  вложить  объяснительное письмо  в посылку. А те решили,
что  это американская  помощь.  Ну и... нажарили оладушек...  Короче,  съели
бабушку.  Потом дядя все приговаривал: не-ет, наша-то мучица, пшеничная, она
и посветлее, и повкуснее будет!..
     -  bарая  хохма,  - сказала  я. - [ышала этот  ужастик из самых  разных
источников.
     - Тебе не угодишь! - сказал он.
     На сей раз я решила сама позвонить старику.
     -  Яков Моисеевич, - сказала я, - хочу вас обрадовать: я нашла выход из
тупика, все устроилось.
     - Так  и  должно  было  случиться!  - крикнул он.  -  Человеку в  таком
победительном красном плаще повсюду сопутствует удача!
     -  Вот  именно...  Я  распустила  "Джерузалем паблишинг  корпорейшн"  к
чертовой матери... Акции проданы, биржа бурлит,  кредиторы стреляются... Так
что Алику ничего не угрожает... Пусть мальчик клеит газету...
     Мы немного помолчали оба, и в эти несколько мгновений я пыталась понять
- что общего у меня и Вити с этими странными стариками.
     Я думала о призрачности нашего существования. О трагической легкости, с
которой ветер  волочит  наш  воздушный шар по здешним небесам,  о  крошечном
замкнутом  пространстве  этой земли,  уже  исхоженном вдоль  и поперек...  О
подспудном яростном желании выкарабкаться из клетки собственных ребер...
     О,  дорогой,  единственный, никчемный  наш русский язык, которым мы все
повязаны здесь до смерти!
     Жаль,  подумала  я,  что  мы  так  и   не  выпускали  "Бюллетень"  этих
псевдокитайских призраков. Подобный альянс, пожалуй, был бы вполне логичен.
     -  Но  мы  ведь  встретимся  по  этому  поводу?  -  робко  спросил Яков
Моисеевич. - Как насчет штрудла Анны?
     - Почему бы и нет, - сказала я.
     - И все-таки ваше пристрастие к красному цвету меня тревожит.
     Мы  только  что спустились со второго этажа, где на очередном пятничном
концерте  Миша Кернер  исполнял  ре-минорную  сонату Брамса. Небольшая  зала
наверху была, как всегда, переполнена публикой. Позади всех, у дверей стояла
хозяйка-распорядительница  этого  дома  -  жизнерадостная  пожилая   дама  с
невообразимым количеством разнообразных бус на  свободной цветной блузе. Они
погремушечно  щелкали, позвякивали, потренькивали. Каждый раз эта милая дама
появлялась  в новой блузе с  новыми, еще более разнообразными  бирюльками на
булыжной груди.
     Когда  Миша рассыпал  рокочущие  пассажи  позднеромантического  Брамса,
распорядительница  счастливо  оглядывала публику  и сообщала гордым шепотом:
"Это наш охранник!"
     А я опять  мучительно думала -  куда  Миша дел свою  форменную куртку и
оружие, и это, как всегда, мешало мне слушать...
     Наконец, бурлящий  пассажами "Блютнер" стих, Миша  сбросил с клавиатуры
ненужные руки,  откинулся, встал - и  публика яростно  захлопала:  сюда,  на
концерты в дом Тихо, приходили обычно настоящие ценители.
     - Это наш охранник! - победно воскликнула погремучая дура.
     Миша  откланялся и  ушел  в боковую комнату - вероятно, переодеваться и
идти домой. В день концерта обычно он брал отпуск за свой счет.
     А мы  с Яковом Моисеевичем сразу спустились  вниз,  на террасу - занять
столик. После концерта многие из публики оставались здесь пообедать...
     - Меня тревожит ваша любовь к красному... - повторил он.
     - Напрасно, - возразила я, - нынче этот цвет означает совсем не то, что
означал во времена вашей молодости. Кстати, что там за юная особа щеголяла в
красном плаще? асскажите о какой-нибудь интрижке, а то мне может показаться,
что во  времена китайских императоров  молодые евреи  только  и делали,  что
учились по программам русских гимназий, ругались, как извозчики...
     - ...И катались на коньках, - вставил он вдруг.
     - На конь-ках? В Китае? Это любопытно.
     - Вы  невежественны,  дитя.  Вы не  учили  географии в школе. Или учили
какую-то другую географию.  В Китае зимой  температура опускается  до  минус
двадцати... Катки  отличные.  Все  мы были прекрасными конькобежцами. Вообще
спорт  в  нашей жизни  был  на первом  месте...  Все романы  завязывались  и
рушились  на  катках...  Музыка  играла  -  вальсы,  фокстроты...  Вальсы  в
основном... Штраус "Zазки Венского  леса"... "У голубого  Дуная"... Знаете -
это  поразительно живо:  я  даже слышу сейчас, как с сухим хрустом режут лед
коньки...   Да  -  короткая  шубка,  муфта,  коньки  "шарлотта",  коричневые
ботиночки - тугая шнуровка...
     Он замолчал, зачарованно  всматриваясь в далекий ледовый блеск слепящей
юности.
     -  Видели бы вы, какие  кренделя выписывал Морис и как  восторженно  на
него смотрели девочки!  У  него были  настоящие "норвежки". У  меня  - тоже.
Знаете, такие коньки для соревнований, высокие ботинки... И я вам скажу, что
он довольно успешно противостоял знаменитому в то время удченко.
     Я вспомнила, как  на Мориса  смотрели  две пожилые  овечки  в китайской
резиденции.
     - А что, Морис и вправду был когда-то молодым?
     - Морис  был  отчаянной, наглой смелости парнем! -  воскликнул обиженно
Яков Моисеевич. -  Хлесткий, резкий, очень остроумный...  Если б я рассказал
вам хоть пятую часть всех безрассудств е