иврите -  обреченно  и вечнородном  языке,  на
котором так свободно говорят мои дети.
     "Поставлю Ерушалаим во главу веселия моего"
     Неподалеку  от  синагоги,  в  закутке  переулка  стоит,  вернее,  сидит
бронзовый Маймонид.  Загнутый носок его левой  туфли блестит  на  солнце.  Я
вспомнила  еще  с  десяток  разбросанных  по  всему  миру  подобных,  весело
блестящих, башмаков, рогов, носов и грудей, отполированных прикосновениями -
"на счастье" - суеверных туристов.
     В  моем ташкентском  детстве  так - в  чалме  и халате -  было  принято
изображать  великого Ибн Xну  и других, менее великих персидских -  Фурката,
Низами,  аль-Хорезми  Эти  изображения  на  обложках тетрадок,  дневников  и
учебников  претерпевали  множество превращений:  к ним пририсовывались рога,
очки, курительные трубки  и сигары. Наверное,  Маймонид  действительно носил
халат  и чалму, и вот эти туфли с  загнутыми носами  Откуда  этот внутренний
протест из глубин колониального детства?
     Вот  оно что:  застрявшие в ученической памяти кадры "узбекфильмовских"
шедевров. Бронзовый Маймонид, величайший еврейский философ  и  врач, был как
две  капли воды похож на узбекского актера, в  известном фильме времен моего
детства игравшего осла (!) Ходжи Насреддина.
     Человек  пятнадцать  туристов  высыпали из-за угла и послушно обступили
достопримечательность.
     - Памятник Моисею Маймониду, известному еврейскому целителю и философу,
- объявила  на  английском  женщина-экскурсовод,  похожая  на  меня  гораздо
больше, чем моя собственная  сестра Вера. - Ярчайший представитель еврейской
общины  Кордовы - одной из самых  богатых и блестящих общин, процветавших во
времена кордовского  халифата.  Он прожил в  Кордове первые  тринадцать  лет
своей  жизни, затем  семья  вынуждена  была бежать  cществует  поверье,  что
прикосновение к его туфле приносит счастье. Можете попробовать.
     Все туристы как один оживленно потянулись к  левой  ноге философа. Мы с
Борей стояли поодаль и пережидали.
     Экскурсовод встретилась со мной  взглядом, вдруг  подмигнула,  негромко
проговорив  что-то по-испански, и стала  спускаться вниз  по улице,  взмахом
руки  уводя  за  собой своих  овечек.  Две зазевавшиеся тетки выбежали из-за
дома, подскочили к памятнику, судорожно ковшиком ладони начистили талисман и
побежали догонять группу.
     - ^всем одурели эти туристы, - сказал Борис.
     - Вот именно, - подтвердила я и, дождавшись, когда он свернет  за угол,
вороватым  движением   погладила   носок  бронзовой  туфли  статуи  великого
еврейского Командора, одинокого  сторожа  давно  угасшей синагоги,  ибо, как
писал  трагический  гений  этих мест Федерико  Гарсиа  Лорка: "Где-нибудь  в
другом месте можно утешиться чем-то и в одиночестве, но что может быть более
драматичным, чем остаться одиноким в Кордове..?"

     4

     Если  б  я  знал,  что есть  у  нашего народа свое царство на  земле, я
оставил бы свое высокое положение, бросил  бы свою семью и шел бы по горам и
долинам, по суше и по морю, пока не пришел бы в то место, где живет господин
мой, царь иудейский.  Я увидел  бы,  как  живет спокойно остаток  Израиля, и
тогда я  излил бы свою душу в  благодарностях Богу, который  не отнял своего
милосердия от бедного народа своего.
     (Из письма Хасдая Ибн-Шапрута -  министра  владыки Кордовского халифата
Абдуррахмана III - Иосифу, князю Хазарии (Х век)

     От Кордовы  до Гранады - оливковые рощи  вдоль  и вдаль,  по  диагонали
взбираются  по  холмам.  Будто  кто-то  рыбацкую сеть  набросил.  Чем  ближе
подбирается автобус к Гранаде, тем чаще он ныряет в улочки белых андалузских
городков, погруженных в обморок сиесты...
     И  наконец  -  снежная гряда  lерры-Невады разворачивает  свои  голубые
врата. И  ты ожидаешь  неги,  разлитой  на  трех  легендарных  холмах.  Твое
воображение уже  рисует живописные сцены прочувствованных  ночных фламенко в
живописном районе цыган Pкромонте, глубокий женский голос, источающий и тому
подобное,  что   щедро   сулит  тебе   скверно  переведенный   с  испанского
путеводитель...
     Между тем, едва  выйдя на площадь перед автобусной станцией,  ты  кожей
ощущаешь в  воздухе  все что угодно,  но  только  не  негу.  И  очень  скоро
понимаешь, что Гранада - город жестокий, замкнутый на себе. Город, где живое
и мертвое переплетается и врастает друг в друга.
     Может быть, это неосознаваемое в первый миг чувство разлито в воздушной
среде города, в которой преобладает жесткое распределение светотени А может,
виновата  опасная  тьма  обшарпанных таверн  Альбайсина.  Мы  сдуру забрели,
вернее, вскарабкались вверх  по холму  в совсем  уж  укромные  улочки  этого
арабского  района. И  куда  бы  ни  сунули свои  простодушные  туристические
физиономии  насчет выпить кофейку, видели  в  полумраке только чьи-то  босые
ноги на  драных одеялах. Несколько  раз нам с любезно-криминальной улыбочкой
предлагали курнуть гашиша.
     Потом минут сорок, тяжело  дыша, уносили ноги из этих нешуточных  мест,
пока не спустились вниз, к более безопасным водопоям.
     * * *
     Этот город,  который  называли когда-то "еврейским", не только по числу
проживавших в нем евреев, но и по количеству зданий, виноградников и земель,
им  принадлежащих,  даже  название  свое  получил  от  еврейского   квартала
"Гарнатха Аль Яхуд".
     И - куда деться от персонажей  этой истории! - на одной  из центральных
площадей    -   памятник    Изабелле   Католичке   и   Христофору   Колумбу.
Коленопреклоненный  Колумб принимает  из рук королевы  письмо  с  высочайшим
повелением совершить экспедицию к берегам Индии.
     Экспедицию Колумба финансировали знатные и богатые евреи и марраны. Они
не были чересчур доверчивы. Что заставило того же Луиса де Pнтанхеля вложить
17 тысяч дукатов в эту безумную затею? И почему адмирал Колумб первое письмо
с отчетом об экспедиции отправил не великим королям, высочайшим своим указом
пославшим его  в экспедицию,  а  дону Аврааму Uниору, королевскому казначею,
приложившему немало усилий к  тому, чтобы  убедить  Изабеллу  и Фердинанда в
необходимости этого шага?..
     Почему, спрашивает все тот же Визенталь,  самыми излюбленными цитатами,
которые он наиболее часто приводит в  разговорах, письмах и дневниках, стали
две цитаты из пророчеств Исайи: "Острова ждут моего сигнала, и  прежде всего
кораблей, которые привезут  по морю издалека твоих сыновей. ]ими твое золото
и твое серебро, в честь Господа, бога твоего, и Rятого Израиля, который тебя
прославляет" (Исайя, LХ, 9).
     "Да, вот  здесь я собираюсь  создать новое небо и новую землю"  (Исайя,
LХ5, 17).
     Говоря  иными  словами  -  чего  ждали  евреи  и   марраны,  измученные
погромами, гонениями и кострами, от экспедиции Колумба?
     По  утверждению Xмона Визенталя, к тому  времени  среди  евреев Испании
ходили  легенды  о  пропавших  десяти  израильских коленах,  которые осели в
разных землях, на не открытых еще островах и архипелагах.
     "Pмым сенсационным событием для испанских евреев,  - пишет Визенталь, -
было появление  в Испании  (IX век) человека по имени  Эльдад  Хад-Дани, или
Данита, который  утверждал, что  является посланником колена Дан, одного  из
исчезнувших  израильских  колен  Путешественник  без  колебаний  отвечал  на
вопросы ученых. Но указания,  где находятся земли,  населенные людьми  колен
Дан,  Нафтали, Гад и Ашер,  были такими же неточными,  как  и географические
карты  того времени. Эти  колена,  утверждал  Данита, основали  государство,
называемое  Хавила. Остальные  шесть  колен  остались в Азии. Колено Иссахар
осело недалеко от Персии, колено Звулон проживало в горах Паран и кочевало в
районе реки Евфрат.  Колено еувен занялось  грабежами на караванном  пути из
Мекки  в Багдад. Колено  Эфраим  обитало  в горах Неджд  недалеко  от Мекки,
колена Шимон  и  Менаше -  в  Кардиме. Данита уточнял  расстояния:  путь  от
Иерусалима  до  страны Кардим длился  шесть  месяцев.  Он упоминал  также  о
хазарском  государстве ^временные  исследователи склонны считать, что Данита
сообщил  реальные  сведения  о  еврейских анклавах, еще существовавших  в те
времена в Южной Аравии, Абиссинии и других частях Азии  и Африки.  Например,
еврейская секта фалаша в Эфиопии до сих пор чтит обычаи, описанные  Эльдадом
Хад-Дани.
     Интересны  описания,  которые  давал  Данита  упомянутым  странам.   Он
говорил, что  там  полно  золота  и природных  богатств, особенно  в странах
Порайнот и  Парваим.  _устя несколько веков мы  встречаем  эти  названия  на
картах Христофора Колумба, которые он отправил королям Португалии и Испании.
     В конце XV века  евреи Испании были  убеждены,  что в  Азии  существуют
земли и страны, где правят евреи. Именно этой надеждой они  и жили. Они были
уверены,  что  рано  или поздно  в  отчетах  об  экспедициях появится точная
информация  об этих государствах. Планы  Колумба отражали сокровенные  мечты
иудеев"
     Интересно, какими словами этот  тонкий психолог  убеждал богобоязненную
злодейку, что "предприятие будет  служить  прежде  всего интересам церкви  и
цели распространения христианства во вновь открытых странах"?
     И еще интереснее - каким образом  он стал бы крестить  аборигенов, если
доказано, что на кораблях Колумба среди 120 членов команды не было ни одного
священника! Он  просто не взял его. Зато взял переводчика с иврита.  Кстати,
этот  переводчик, крещеный  еврей Луис де Торрес,  и был  первым  человеком,
ступившим на новую землю.
     Именно он и обратился к туземцам.
     На иврите.
     Я  стояла  на   площади,  смотрела  на  памятник  Изабелле  и  великому
мореплавателю (у него так галантно  была отставлена бронзовая нога в чулке и
с бантом, она таким царственным жестом вручала  ему большой бронзовый лист с
указом - он заворачивался книзу) и думала о том, что, если бы псы Торквемады
разнюхали  тайну этого  храбреца,  интересно  - пощадили бы его католические
короли в благодарность за великую услугу, оказанную испанской короне, или он
разделил бы на костре общую участь своих соплеменников?
     * * *
     Цыгане на площади Бибарамбла откровенно плохо бренчат на гитаре и вопят
пронзительными голосами песни, слишком близко, впритирку подходя к обедающим
на террасе. Закончив  свои немудреные серенады, переворачивают  гитару вверх
дном и,  обходя  столики,  бесцеремонно ждут,  чтобы на нижнюю  деку туристы
выкладывали дань. Требовательно и  насмешливо глядят из-под косматых бровей.
И  хотя мы-то  натренированы  на победной  наглости  иерусалимских  нищих  и
некоторое   смутно-родственное   любопытство    толкало   меня   всмотреться
пристальней в  эти жесткие лица  все же, при  реальном  приближении к нашему
столику   какой-нибудь  косматой  бороды,  хотелось  немедленно  вскочить  и
куда-нибудь скрыться.
     В воздухе разлита опасность, чего  не чувствовалось  ни в приветливой и
легкомысленной Uвилье, ни в благородной Кордове.
     По ночам воздух полон каких-то вскриков, всхлипов, далекого бренчания и
шальных  мотоциклетных   очередей,  а  под  окнами  отеля  шныряют  странные
гологрудые юноши.
     В  одну  из двух этих ночей  я стояла у окна с полчаса,  вглядываясь  в
скудно освещенную улицу. И совершенно кинематографично, с банкой пива в руке
легкой  ночной походкой проскользил такой  юноша. Почему-то  мне стало ясно,
что  только  что он убил человека.  На мгновение  притормозив  на  углу,  он
нагнулся, поставил банку на тротуар у  стены и нырнул  в  приоткрытые  двери
ночного паба.
     "А  смерть все выходит  и входит", -  вспомнила я, - выходит и входит А
смерть все уходит - и все не уйдет из таверны".
     Вообще, ни от певучей лавины  лорковских строк, которые здесь постоянно
выплескивает память, ни  от  ощущения  растворенности в воздухе  Гранады его
предсмертного вопля - невозможно отмахнуться.
     Так  молчаливые  духи  сопровождают случайного  путника  в заговоренной
долине  смерти:   неотступное  преследование,  настойчивая  мысль  и   толпа
лорковских   образов    встает   невидимой,   но   плотной   стеной   вокруг
путешественника.
     Что (помимо моей мнительной фантазии) создает  т а к о й образ  города?
Чередование плоскостей,  резкое,  стилетное архитектурное противостояние.  В
стене - ослепшей, оглохшей  от солнца -  единственное черное окно под  пегой
черепичной  крышей. Во все подмешан серый цвет, создавая  жесткость световых
соотношений  и  особую  терпкость   среды,  которая  диктует  неотвратимость
действия, кинжальность каждого мига бытия И вдруг
     вдруг  - нереально  и едва  переносимо: Альгамбра,  как горб  на  спине
города.
     Когда маршрутка оставляет внизу лорковскую Гранаду и, одолевая лесистый
холм,  поднимается к  Альгамбре  и садам Хенералифе,  когда  она въезжает на
территорию  старинной столицы мавританских королей,  -  меняется все,  и  не
только внешние пространства, температура воздуха,  густота и прозелень теней
Вы попадаете  совсем в другой  мир, выстроенный по иным законам, словно бы у
людей, создавших  его,  было другое устройство  глаз, другое строение  кожи,
другое - обостренно-трепещущее - восприятие драгоценной сути бытия
     И  потом, когда часами вы  бродите по ослепительным,  поражающим своими
пропорциями залам и  бельведерам,  когда сидите в Львином  дворике, глядя на
воду, непрерывно извергающуюся из  пасти  львов  когда через подковообразные
окна смотрите на раскинувшийся внизу Альбайсин, вы  видите не  только  и  не
столько золотистые сотовые гроздья  потолков, кружева  стен,  матовый  блеск
лазорево-оливковых  изразцов.  Вы  -   при  условии  обладания  хоть  каплей
воображения  - попадаете в  сновиденное пространство,  когда  -  как  бывает
только в снах  -  руки и ноги  наливаются  вязкой  тяжестью,  глаз заворожен
кружением  колонн и аркад, голубиной синевой ажурных окон и неба над крышей,
запорошенного мельканием ласточек.
     Изощренная вязь  в гипсе и  дереве  оконных  решеток  создает дробление
света, смягчает взгляд, замедляя созерцание.
     Давным-давно выцветшие синь и золото - как благородная слоновая кость -
на резных капителях хрупких, словно бамбук, колонн
     Полдневное солнце на мшистых черепицах
     Бег воды по желобам фонтанов
     Всепроникающая в воздухе душистость мирта
     Вы  погружаетесь  в   божественную  летаргию,  вы  просто  не  в  силах
выкарабкаться  из  этого   сна,  выбраться  из  ритмов   кружения  застывших
черно-зеленых кипарисов
     - Видишь,  -  сказал  задумчиво мой муж, который  то пропадал  где-то в
глубинах  залов, то выныривал  оттуда  и возникал рядом -  они окружали себя
такой изысканной красотой. оскошь и нега - вот что заполняло их жизнь... Все
здесь создано для расслабления. Казалось бы,  после двух месяцев такой жизни
и сабли не поднять, не удержать в изнеженной руке. А  они вон  - садились  в
седло  и  мчались  рубить   человеческие  головы.  Там  -  понятно:  суровые
христианские  рыцари,  их  мрачные  холодные  замки,  суровость  и  грубость
солдатского  бивуака. Но эти,  погрузившие себя в сладостный покой  миртовых
аллей..?
     - Потому и были разбиты и изгнаны, - ответила я.
     В зале, где  казнили  благородных рыцарей  семьи Абенсеррахес,  один из
гидов  ложился на пол, призывая  к тому  же пожилых японских экскурсанток из
своей  группы, - хотел показать,  как  что-то отражается в фонтане, если под
определенным  от пола  углом  смотреть  через дворик в противоположную  залу
Вскакивал и ложился, вскакивал и вновь припадал к узорным плитам
     Японки  вежливо приседали на корточки, склоняли головы, честно пытались
углядеть какие-то знаки на водяной глади мавританских зеркал

     5

     От Гранады до  Мадрида  - поля красных маков, порой так густо растущих,
что из окна автобуса кажется - большая кровь здесь пролита.
     Афиши, расклеенные на тумбах по всему городу, предлагали  поучаствовать
в феерии Pн-Исидро Землепашца - святого, покровителя  города. Наша гостиница
оказалась  неподалеку от  арены де  Торос - гигантского колизея,  пропахшего
мясокомбинатом.  Индустрия забоя  быков,  издревле  поставленная  на широкую
ногу...  Четыре яруса мавританских  арок  с  гербами  - внизу одинарных,  на
втором и третьем ярусе двойных - подпирали все это великолепие.
     Феерия Pн-Исидро была в самом разгаре
     Ежедневно, утром  и  вечером,  забивали по традиции шесть  быков. Перед
началом  корриды  у  касс  выстраивалась   длинная  очередь.  Всем  желающим
раздавали козырьки  от  солнца и  газету  "Ля  рацон"  с обзорами  коррид  и
фотографиями фаворитов в особо волнующие  моменты боя. В этом году любимцами
публики были Жозе Томас, Курро Васкуэс, Жозелитто и особенно отчаянный Давид
Луджульяно, посылающий трибунам победные мальчишеские улыбки.
     По окончании  корриды  со стороны  арены  де  Торос  неслись  марши, до
смеш-ного  -  ритмом  и  общефанфарным бравым притоптыванием  - напоминающие
знаменитый "Марш тореадора" из оперы Бизе.
     Затем поливальные машины ползли по площади, смывая праздничный сор...
     В историческом своем центре Мадрид -  город с  избыточной архитектурой.
Там  и  тут  с  колонн и  карнизов свисают  груди и гениталии, припечатанные
выпуклым  листом.   Не  самая  ослепительная  и  не  самая  оригинальная  из
европейских  столиц, Мадрид  все же даст фору любой из них своим  уникальным
собранием картин в Прадо.
     Неподготовленный   человек   уже   минут   через  десять  одуревает  от
марципановых грудей и задов рубенсовских теток в нижних залах Прадо
     Подготовленный,  вроде меня, скисает часа через  три. Доканывает обилие
витражного Эль Греко, его остроухие остробородые люди с выломанными членами,
с  астральными  лицами, с глазами, глядящими вверх  сквозь  кристалл крупной
вертикальной  слезы.  Вязь  заломленных  рук  и  вывернутых   ног,  арабески
католического Толедо.
     cмасшедший  художник,  вроде моего мужа,  часами  может стоять  у  двух
картин  Веласкеса:  у  его "Прях"  и  "Менин"  -  пронизанных,  пропитанных,
продутых воздухом
     Вообще, понять Испанию без Прадо - невозможно.
     Гойя. анние его пейзанские жанровые  сценки. Ясные  краски,  куртуазные
позы - картины незатейливые, "приятные во всех отношениях". Затем его "махи"
- картины желаний.  [овно  художник точно знает, что видит человек  в первое
мгновение,  освещенное,  как  удар  молнии, -  это  внезапное  возникновение
визуального  знака  пронзает  человека острым  ощущением: мгновенная реакция
мужчины.  Мгновенное  видение  эротической   сути  женщины.  Когда  еще   не
чувствуешь   температуры   тела  (как   на   картинах   Веласкеса,   который
разворачивает  свое стремление  к женщине мягко и властно), не успеваешь еще
обежать взглядом линию бедра или локтя.
     Удар! - сердцевина желания.
     И вдруг - его черные страшные картины из "Дома глухого". Что должен был
пережить  человек, чтобы  проделать этот  путь?  В какие немыслимые  глубины
должен был заглянуть художник, чтобы так беспощадно писать свой народ? После
чего вынужден был бежать. А может быть, в жизни каждого настоящего художника
наступает момент,  когда он вынужден спасаться бегством от суда собственного
народа, - чтобы  вернуться  после  смерти?  (Данную мысль,  приятную во всех
отношениях, следовало бы додумать в автобиографическую сторону.)
     "Тайная  вечеря" Гойи - это притон контрабандистов. Они  лежат вповалку
вокруг  низкого  столика.  И  только  голова  разглагольствующего   главаря,
приступившего к дележу добычи, почему-то излучает нежное свечение.
     В Мадриде мне  было  хорошо, спокойно,  любопытно.  Я не оглядывалась в
поисках средневековых мостовых;  меня  не мучила "кровь сожженных  городов",
ведь  эта  столица,  возникшая  из  деревушки  семнадцатого  века, была  уже
свободна от трагедии моего рода.
     bарая  сеньора, с  лицом иссушенного  странствиями Казановы,  сидела на
ступенях  Прадо. Ее  надменная  спина в черных оде