ришли стричься, работа спорилась в руках мастериц: скоро наши  голые черепа
отдавали  синевой  цыплят,  совершивших  пеший переход  от  Владивостока  до
Таллинна. После  нас  на  стул сел гражданский  парень,  и  парикмахерша  по
инерции прошлась по его шевелюре,  как комбайн по колхозному  полю. Увидя на
голове   сверкающий  след,  парень,  как  написал   один   автор,   закричал
"нечеловеческим голосом".
     Оставив  в  парикмахерской волосы, я переступил порог экипажа,  который
теперь стал  моим  родным домом. Получил  у  коменданта Коневицкого комплект
постельного белья и два полотенца. В нашем распоряжении -- жилое  помещение,
кубрик,  хозпомещение  и  туалет.  Здесь  все  называется  на  морской  лад:
общежитие  -- экипаж, туалет -- гальюн,  лестница --  трап, хозпомещение  --
баталерка, половая  щетка -- швабра, скамейка  -- банка,  рабочая  одежда --
роба, рабочие ботинки -- говнодавы, сокращенно -- "гады".
     Наш кубрик выходил окнами на улицу Сяде.  Напротив, через узкую  улицу,
-- окна швейного ателье "Лембиту". У входа  в кубрик, справа от двери стояла
видавшая виды казенного коричневого цвета тумбочка, рядом -- такого же цвета
табуретка. Это рабочее место дневального по  роте. Слева от двери -- красная
авральная лампочка, которая начинала  мигать  при  объявлении  тревоги,  над
дверью -- синяя лампочка ночного света, включаемая  после  отбоя.  В кубрике
вдоль стен выстроились  наши "четвероногие друзья" -- металлические кровати.
На спинке  каждой прицеплена  бирка  с наклеенной бумажкой,  на ней  указаны
номер роты и фамилия курсанта.
     В баталерке с двух сторон стеллажи, где у каждого своя ячейка, стол для
глаженья формы,  утюг.  Тут  же двухпудовая  гиря,  ее тягали перед  сном. В
баталерке же  в напряженную  экзаменационную  пору сидели над конспектами  и
клевали носом коряги-мореходы.
     Гальюн  выходил окном  во  двор, через  это  открытое окно возвращались
ночью самовольщики. Справа у входа в это важное заведение -- "толчок", слева
-- писсуары для сдачи "отстоя". В гальюне всегда идеальная чистота.
     Основная  тяжесть  текущих  приборок ложилась на  дневального по  роте.
Добросовестность и тщательность работы проверялась дежурным офицером древним
драконовским способом:  офицер доставал носовой платок  и проводил по нижней
раме койки или за батареей отопления. В случае обнаружения пыли "фитиль" был
обеспечен: за  плохую приборку командир роты мог отвалить  пять  нарядов вне
очереди,  а  старшина изыскивал  возможность  подогнать выполнение нарядов в
день  увольнения,  когда  все порядочные  люди позволяли себе расслабиться в
обществе прекрасных  представительниц лучшей половины человечества. Надежным
и верным партнером уборщика гальюна была безотказная подружка-швабра.
     В общем, порядок в  экипаже поддерживался  всегда.  И  туда никогда  не
ступала женская нога...
     Мы  получили робу, "гады", фуражки, которые с легкой руки Игоря Сараева
назвали  "типа спящего  железнодорожника". До  нас  недавно курсанты  носили
бескозырки, на ленточках которых красовалась надпись:

TALLINNA MEREKOOL и ТАЛЛИНСКОЕ МОРЕХОДНОЕ УЧИЛИЩЕ

     Теперь  эта традиция  была нарушена.  Но многие наши ребята разжились у
выпускников бескозырками, имелась она и у меня.
     Роба  была  почти  одного  размера  для  всех,  что  вызвало   заметные
неудобства:   у  долговязых  штаны  доходили  до  щиколоток,  у  низкорослых
опускались  ниже пяток.  Переодевшись, многие  не  узнавали  друг  друга,  а
некоторые  даже  и  себя. Подойдешь  к  зеркалу  и  опешишь: оттуда  на тебя
уставится незнакомец с  вызывающе торчащими  по  сторонам  ушами и  головой,
сверкающей, как петушиное колено. Становилось даже жаль себя.
     Впрочем,  старшина  сказал   бы:   "Солдат  должен  наводить  страх  на
противника".  А  тренировки по строевой мудрости  проводились у нас поначалу
регулярно. Подавалась  команда "Отбой!", мы  раздевались  и ложились, тотчас
следовала команда "Подъем!" -- мы поднимались, одевались... ну, и так далее.
Движения  наши были скованными  и заторможенными,  поэтому  как  правило,  в
норматив времени  не  укладывались.  И следовало  все  с  начала: "Подъем!",
"Отбой!",  так несколько  раз  подряд. Ведь еще  Суворов  говорил: "Тяжело в
учении -- легко в бою".
     Отходя ко сну,  курсант был  обязан  уложить свою форму в  определенном
порядке:  брюки,  форменка,  тельник, флотский  ремень сворачивался,  и  все
накрывалось фуражкой.
     Научились работать иглой и утюгом. Приходилось  отмечать каждый предмет
формы  белыми  нитками,  а брюки  должны  были выглажены  так, чтобы стрелки
начинали резать еще до прикосновения к ним.
     Параллельно мы познавали азы и  других  курсантских наук.  Прежде всего
курсант обязан знать, сколько категорий состояния имеют курсантские носки. А
именно:  первая --  когда брошенный носок  прилипает  к переборке, вторая --
когда можно  остригать ногти, не снимая носков, третья -- когда можно  снять
носки, не снимая ботинок. Наконец -- когда вес носков равен весу резинок.
     Наиболее опасен  в курсантском обиходе  носок  первой категории,  когда
можно  в  ответ схлопотать увесистым  "гадом" по  оттопыренному  уху или  по
сверкающей голове.
     Мы,  курсанты первого  курса судоводительского отделения,  объединены в
роту, в роте  два взвода  --  эстонский  и русский, в каждом  взводе по  два
отделения.
     Командиром нашей второй роты  был капитан-лейтенант В.  Колесников. Это
атлетического  телосложения  симпатичный мужчина с  незначительным  дефектом
речи,  который  позволял  ему  почти  после  каждого  произнесенного   слова
добавлять вдогонку принятое на флоте словечко "бенть".
     "Каплей" пришел в училище вместе с нами, перед этим служил на плавающем
эсминце. У  меня  нет  оснований, чтобы рассказать о  нем  что-либо  плохое.
Впрочем,  через год  он  ушел  от  нас, не  успев раскрыть  полностью  своих
командирских и человеческих качеств.
     Старшинский состав  назначал командир роты.  При  этом учитывались срок
армейской службы и возраст. У нас  старшиной  роты был Виктор Сорокин. Помню
его по  экзаменам,  на которые он  приходил в  армейской  форме  со  знаками
отличия старшего  сержанта. Лично у меня  с  ним сложились вполне нормальные
отношения, но некоторые ребята обвиняли его в солдафонстве.
     Я  был  назначен  командиром  эстонского  взвода,  а  москвич  Анатолий
Осипенко определен на русский взвод. Опережая события, поведаю читателю, что
мое  командирство  ничего, кроме  неприятностей  и  головной  боли,  мне  не
принесло. Дело в том,  что "сопли" -- старшинские нашивки --  кое-кого очень
манили, однако  мне эту тему поднимать неприятно. Время -- лучший судья, оно
расставило все точки над  "i",  а мне  не стыдно  посмотреть  в  глаза своим
однокашникам.
     Командирами отделений в нашей группе были Ю.  Кеввай и  Р.  Раянг,  оба
честные и надежные парни. В русской  группе  на эту должность назначены были
Ю. Бартенев и В. Шалунов. В группах в общем были нормальные ребята, но и без
дерьма не обошлось.
     Душой  эстонской группы оказались Ю.  Кеввай и Т. Тийвель, которого все
называли Сассь. В русской группе хохмачей было много, но особенно выделялись
С. Смоляков и И. Сараев. Наиболее спокойными в роте оказались  Т. Ниннас, П.
Пыдер, В. Салусоо и К. Ымблус.
     А вообще наиболее одаренным был Тойво Ниннас, который выгодно отличался
от многих серьезностью, вдумчивостью и  способностями. Его главная  черта --
скромность, он никогда не стремился возвысить себя над другими или заставить
их поверить в свои исключительные способности. Уехав после окончания училища
на  Дальний Восток, он  начал  свое  восхождение по  служебной  лестнице. Со
временем  Тойво  стал  крупнейшим  специалистом  по  эксплуатации   флота  в
республике и начальником Эстонского морского  пароходства. Без преувеличения
могу сказать, что Тойво Ниннас -- яркое явление нашего выпуска.
     В  группе гласно  был  избран  секретарь  комсомольской  организации  и
негласно внедрен  агент КГБ. Остается только поражаться, откуда они находили
себе в помощники такую мразь.
     А жизнь шла. Утром -- подъем, физзарядка, умывание, построение, команда
"Становись!" Наш  строй  на  улице  Сяде  напоминал  след  колхозного  быка,
помочившегося на ходу. Но постепенно  усилиями  старшины В.  Сорокина начало
что-то получаться, хотя до идеала еще было далеко.
     ...После команды строй замер, некоторые вообще перестали дышать. "Шагом
марш!" -- и  строеподобная черная масса качнулась, дернулась вперед и начала
движение в училище.  Впереди  роты с сигнальным красным флажком в  руках шел
курсант Хасан Камалетдинов, а сзади -- Серега Смоляков. Маршрут движения был
определен четко: улицы Вене -- Суур-Карья --  Пярну маантее и -- поворот  на
бульвар Эстония. "Шкенталь" строя  являл  собой удручающее зрелище:  ребята,
путаясь в собственных штанинах, наступали на штаны  впереди идущих. Наконец,
без   особых  приключений,  наше  воинство  достигало  училищного  двора.  И
раздавалась долгожданная команда "Разойдись!"


НА СЕЛЬХОЗРАБОТАХ

     И вот однажды последовала другая команда: " Училище! По большому сбору,
поротно -- становись! Смирно, равнение  на середину!" Строй замер. Начальник
ОРСО  подполковник  Новицкий  доложил: "Товарищ  начальник  училища,  личный
состав вверенного вам училища по большому сбору построен!"
     А.В.  Аносов  поздоровался с  нами. С правого  фланга,  где  стояли мы,
раздался нестройный хор неокрепших голосов. О чем говорил начальник училища,
точно  уже  не  помню.  Нас  быстро  распустили,  во  двор  начали  заезжать
автомашины.
     Вероятно,  сознавая, что "каждый моряк в душе колхозник", правительство
республики приняло решение направить личный  состав ТМУ  на  сельхозработы в
Вяндраский  район.  В  нашей компании  было 10 бритоголовых  романтиков:  В.
Арумяэ, А. Биркхольц, Г. Варламов, П. Пыдер, В. Салусоо, Ю. Рястас, Э. Сузи,
В. Хейнла,  К. Ымблус. Т. Ниннас приехал позже. Старшим был пожилой мужик из
АХЧ, вместо повара -- женщина из библиотеки. Их имен не помню.
     Почти  все  из  нас  были сельскими  парнями и спортсменами-любителями,
поэтому договорились по утрам  делать физзарядку. Пока мы "разрывали морскую
грудь", Э. Сузи просто бегал.
     Судя по  тому, как нас кормили,  колхоз имени  Калинина был  зажиточным
хозяйством. Даже  наши  сельского  происхождения  желудки  не  могли вынести
обилия пищи,  особенно молока, так что к  вечеру  мы  вполне  могли заменить
духовой оркестр.
     Несколько дней  мы возили зерно от комбайна, а потом нас перебросили на
направление  "главного удара". Колхоз имени Калинина занимался возделыванием
льна. Одной из стадий его обработки являлась замочка. Стоя в яме с водой, мы
укладывали  слой  льна, накрывали  его  жердями, которые прижимали  плоскими
камнями.
     Где-то в середине сентября рядом с водоемом появился костер, у которого
мы грелись после "всплытия". Продолжительность  пребывания в воде по мере ее
охлаждения сокращалась, а время нахождения  у огня  увеличивалось.  И здесь,
совершенно для  нас неожиданно, серьезный научно-практический  урок преподал
всегда невозмутимый П.  Пыдер. Перед  "погружением",  достав банку  с  мазью
"JAAKARU",  он  смазал себя  с ног до головы  и пошел на  погружение.  Когда
ребята спросили у него после "всплытия"  о самочувствии,  наш новоиспеченный
негр только улыбнулся, высунув кончик языка.
     А потом колхозники пригласили нас  на вечеринку, куда мы пошли в полном
составе. Несмотря не стриженые головы, робу  и "гады", мы лихо отплясывали с
местными девчатами  на земляном полу сарая,  а попозже  парами разбрелись по
сеновалам.
     В  труде  и доступных развлечениях месяц пролетел  незаметно, и мы  уже
начали готовиться к отъезду, как поступил приказ: из-за тяжелых метеоусловий
в республике остаться  еще на  две  недели. Наш  старший  уехал,  другого не
прислали, пришлось мне  принимать обязанности  старшего на  себя  (как-никак
командир взвода). Все и дальше работали хорошо и дружно.
     За  отличную работу правление  премировало всех  ребят по 150 рублей, а
мне  как начальнику  выдали  300  рублей. По тем временам  это были  немалые
деньги,  радости  нашей  не  было  предела,  и  мы  приступили к  действиям.
Снарядили  в  экспедицию самого маленького из нас Гошу  Варламова. Учитывая,
что с  нашим приездом по решению районных властей  с прилавков  исчезло  все
спиртное, кроме ликера "Кянну кукк", решили побаловаться им.
     Повязал  Гоша  на  голову  хозяйкин  платок и  перевоплотился  в  некую
скотницу. Взял  он корзину, сел  на хозяйкин дамский  велосипед и попылил по
проселочной дороге  в сторону Вяндра.  Женщины тем временем накрывали столы.
Ожидание  --   самое  противное  времяпрепровождение,но   оно   кончилось  с
появлением улыбающейся физиономии гонца  и корзины, полной  бутылок.  Братва
гуляла...
     Даже сейчас, спустя сорок лет,  уверен, что сельский труд полезен всем,
особенно городским ребятам. Сергей  Смоляков,  который  считался  Гераклом в
засушенном  виде,  умудрился  набрать  8 килограммов  живого  веса,  которые
сохранил по сей день.
     По возвращении  из  колхоза  русские  ребята  рассказали,  что  местные
относились к ним очень хорошо, а женщины интересовались, почему они не ходят
к здешним  девушкам.  На  ответ о  незнании языка  колхозницы  смеялись:  "В
темноте и без языка друг друга понять можно!"


КУРСАНТСКИЕ БУДНИ И ГРАНИТ НАУКИ

     С  момента  возвращения  из  колхоза потекли своей чередой  курсантские
будни,  которые описываю так, как они  мне  запомнились. С  той поры  минуло
сорок  лет, а я никаких записей, увы, не вел. Потому, возможно, при описании
некоторых эпизодов мной допущены некоторые хронологические подвижки,  однако
достоверность событий подтверждаю -- так оно и было...
     По  возвращении из колхоза  получили комплект  парадно-выходной морской
формы: черные суконные флотские брюки, суконные синие форменки, гюйсы (синие
воротники с белыми полосками), черные кожаные  ботинки и в придачу --  белые
кальсоны  с  завязками.  Вначале  возникли  некоторые  неудобства  от  брюк,
поскольку они застегиваются на боку. Потом привыкли.
     Конечно, от ношения кальсон  все мы отлынивали, но в холодное время  на
строевых  занятиях  проверяли их наличие. Один  из нас никак не мог  постичь
искусства завязывания нелепых  штрипок, и  они весьма  эффектно  развевались
из-под брюк.
     Суконные флотские бушлаты мы получили позднее, но  и здесь  не обошлось
без курьеза. Каким-то  непонятным путем в партию черных  бушлатов  затесался
один с  коричневатым оттенком, и  достался  он  именно  тому,  кто  не  умел
завязывать  кальсонные  завязки.  (Кстати,  относительно  секрета  укрощения
завязок  на  кальсонах написано  несколько  лирических строк, которые  автор
опускает).
     В погоне за модой все бросились к экипажной портнихе:  одни --  ушивать
штаны, другие -- расширять. Наметились различия вкусов  эстонских и  русских
ребят:  первые  предпочитали   узкие  брюки-дудочки,  а  вторые  --  широкие
брюки-клеш. Узкие брюки надевались на владельца  с помощью товарищей и мыла,
а увеличение ширины обеспечивалось клиньями до  габаритов маминого сарафана,
который можно было надевать через голову.
     Отцы-командиры,   понятно,   вели  целенаправленную   войну  с   любыми
излишествами:  с широкими  брюками поступали  очень  просто, вырезая  клинья
бритвенными лезвиям. Любители узких брюк пережили страшные времена гонений и
запретов,  и  даже обвинений  на идеологической основе.  Официальная  пропа-
гандистская  машина  обвиняла  их  в  том,  что  у них  появились  "черты  и
наклонности,  несовместимые с  принципами  коммунистической морали". Тогда и
возникла поговорка: " Сегодня он играет джаз, а завтра -- Родину продаст!"
     По мнению  КГБ,  такие индивидуумы наносили "социальный  и политический
вред интересам  Советского государства". Впрочем,  мрачное  время  пещерного
невежества скоро прошло, и  в отношении наших ребят никаких репрессивных мер
не последовало.
     Некоторые наши ребята еще носили фуражки-блины, вынимая из них  пружину
и слегка помяв их, а другие -- фуражки-аэродромы с максимально растягиваемой
пружиной.
     Хотя  на строевых занятиях,  демонстрациях и парадах все  были в  форме
уставного образца. Поздней осенью мы получили двубортные офицерские  шинели,
и здесь не  обошлось без  конфуза. В увольнение мы носили белые шарфы-кашне,
что заставляло встреченных на улице  рядовых Советской  Армии  лихо козырять
нам... Крупно не повезло С. Смолякову,  ему досталась матросская однобортная
шинель с ремнем, а потому он  часто  имел неприятности в городе от неотдания
чести офицерам.
     Курсантская жизнь протекала в строгом соответствии с распорядком дня. А
начинался он с побудки, которую по доброй морской традиции проводили трубой.
Штатный  трубач  --  курсант  судомеханического  отделения Виктор Тарга.  За
несколько  минут  до подъема он  играл  прекрасные мелодии из  американского
фильма  "Серенада Солнечной долины",  "Вишневый  сад",  а  также  попурри из
классических   оперетт   и    мюзиклов.   Вероятно,   эти   чудесные   звуки
предназначались  для  работниц  третьей  сме-  ны  швейного  ателье,   наших
соседушек.
     В  зависимости  от погоды дежурный  офицер  определял форму  одежды  на
физзарядку. На этот счет  частенько наши мнения  расходились с  офицерскими,
тогда в адрес дежурного раздавались тирады явно не библейского характера.
     Специального  комплекса упражнений  на  утренней  зарядке  не было, это
зависело  от фантазии  старшины роты, проводившего  зарядку.  Нашим  любимым
упражнением был "разрыв  морской груди", которую мы были готовы разрывать до
бесконечности.  После выполнения физических  упражнений следовала  пробежка,
сопровождаемая гулким  топотом курсантских  "гадов" о  булыжную  мостовую  и
заливчатым лаем бродячих собак.
     Затем следовало умывание, обтирание  по  пояс холодной водой,  заправка
коек, утренний осмотр и выход на  построение. Начало движения  от экипажа по
времени  совпадало с открытием  известного  пивного подвала "Карья". Иногда,
чаще  всего по по-  недельникам,  внутри  некоторых  курсантских  организмов
"горели трубы". В  данной ситуации кружка  пива, пусть даже разбавленного  в
разумных пределах из водопровода, как  рукой снимала временное  недомогание.
Обслуживание  было  моментальным.  Недомогающие  старались  пристроиться  на
"шкентеле"  строя и на  траверзе пивной  броситься в  предрассветный  туман.
Вылив  в  себя  залпом  содержимое  кружки,  имярек,  сломя голову, бросался
догонять строй, чтоб успеть  проскочить через ворота, которые закрывались за
последним  сигнальщиком.  Если  догнать  строй  не  удавалось, был  запасной
вариант  --  перелезть через забор, отделявший  милицию Центрального  района
Таллинна от училищного двора.
     Раздевшись,  становились  в строй и  следовали на  завтрак. Утром к чаю
была булка, масло, сахар, плавленый сырок или  колбаса, а по пятницам давали
ветчину.
     С  ветчиной ассоциируется  смешной  случай, происшедший уже  на третьем
курсе. Многие  городские  парни срезали с ветчины кожу, а у нас был сельский
парень, привыкший есть соленый шпик вместе со шкурой. Обычно он брал тарелку
и обходил  столы, собирал  обрезки и смаковал в свое  удовольствие.  Однажды
ребята  поинтересовались,  зачем  он  это  делает.  Не  сориентировавшись  в
сложившейся ситуации, он допустил  непростительную ошибку,  заявив:  "Хорошо
стоит!" А до  того  Игорь Сараев  запустил "утку",  что  приготовление  пищи
сопровождается  опусканием  в  котел  какой-то гадости, пагубно  влияющей на
курсантскую потенцию. Ясно, в следующую пятницу любитель  ветчинной  корочки
обнаружил на столах ее полное отсутствие. Вернувшись на свое  место, он чуть
не плача выплеснул свои  эмоции  в  тираде:  "Турак!  Зачем я коворил  такой
клу