ложенным
количеством миллилитров дорогостоящей  вакцины,  заносила руку со шприцем за
голову и  начинала разбег, как копьеметатель перед рекордным броском. Набрав
нужную скорость и преодолев четырехметровое  расстояние, она с остервенением
вонзала тупую иглу в слабоупитанную  курсантскую спину. Получив удар, парень
дергался  вперед,  а  потом начинал  сползать  по  стене  вниз,  стремясь  в
горизонтальное  положение. Когда  укол делали самому плоскому из нас, ребята
предупреждали  сестру, чтоб вакцина,  вводимая в человеческий организм таким
варварским способом, не вылилась в воздушное пространство...


ПОД ПАРУСАМИ

     Двадцатый  век  вынес смертный  приговор  парусному судоходству. Первый
чувствительный  удар  был  нанесен в  1869 году открытием  Суэцкого  канала,
который оказался  малопригодным для самостоятельного прохождения парусников.
Ввод  в  1914 году Панамского  канала окончательно расшатал позиции  шхун  и
барков.  Но  парус  не  исчез совсем с моря, парусники  бы-  ли  сохранены в
качестве учебных кораблей для подготовки подрастающего поколения моряков.
     С  достоинством несли  и несут  до сих пор вахту  на морях и в  океанах
прославленные барки "Крузенштерн" и "Седов". Почти каждое мореходное училище
имело  свое учебное  судно, которые носили названия звезд.  Так,  баркентина
ЛВИМУ именовалась по названию самой яркой звезды  на  небе -- "Сириус",  а в
Таллиннском  мореходном  училище  была трехмачтовая  баркентина  "Вега".  На
передней мачте она имела прямые паруса, а на остальных двух -- косые.
     25  мая 1959  года группа курсантов Таллиннского мореходного  училища в
составе 45 человек,  среди которых находился  автор  этих строк,  прибыла на
"Вегу"  для  прохождения  практики. С трепетом  в сердце  я ступил на палубу
судна мечты своего детства. Кое-что о  порядках на парусных  судах мне  было
известно из книг, но думалось: а как наяву?
     Обычно капитан на учебном судне недосягаем для практикантов, их главным
начальником является старший помощник капитана со своим верным  подручным --
судовым боцманом, которого издревле на флоте называли  "драконом". 0 злых  и
суровых боцманах написано немало нелестного  и  несправедливого. Безусловно,
мордобой, которым славились боцмана, издевательство и унижение человеческого
достоинства недопустимы,  что  же  касается порядка, то  он должен  быть и в
большом, и в малом. Нельзя, к примеру, забывать, что судовой гальюн является
визитной  карточкой,  по состоянию которого судят об общем порядке  на  всем
судне.
     Несмотря  на  то, что в  стенах мореходки мы изучали такелаж  парусного
судна, нас поразило обилие тросов, блоков, скоб.
     "Вега" построена в Финляндии в 1952 году. Ее главные размерения:
     Длина с бушпритом -- 44 м.
     Длина корпуса -- 39 м.
     Ширина -- 9 м.
     Высота надводного борта -- 4 м.
     Осадка -- 2,9 м.
     Мы  начали размещаться в четырех-  и шестиместных  кубриках.  Вместе со
мной оказались Леонид Соболев и Пеэтер Пыдер. Для нас полной  неожиданностью
было  несметное  количество  мух,  летающих  по  судну  роем,  как пчелы,  и
чувствовавших   себя  совершенно   безнаказанными.  Проявив   инициативу   и
энтузиазм,  Серега Смоляков  достал лист бумаги, на котором нарисовал  муху,
раздавленную  курсантским  пальцем.  Надпись гласила:  "А ты убил  муху?"  С
небывалым творческим подъемом мы при- ступили к массовому уничтожению мух.
     С  первого дня пребывания на  "Веге" почувствовали  строгую дисциплину,
твердый  порядок и пунктуальное исполнение Устава. Во всем ощущалась твердая
рука старпома. А теперь  опишу тех,  кому было  положено  за  время практики
существенно поубавить число ракушек с наших пятых точек опоры.
     Капитан "Веги" Борис Николаевич Иконников.  Небольшого  роста, среднего
сложения,  спокойный и замкнутый в себе человек. Правда, спокойный только  в
трезвом  состоянии,  а  "под градусом" он бывал злой и  агрессивный, ругался
по-английски, и курсантская братия не горела особым  желанием попадаться ему
на глаза. Безусловно, о прошлом капитана мы, беззаботные оболтусы, ничего не
знали.  Между  тем,  Борис  Николаевич  был  человеком   тяжелейшей  судьбы,
пострадавшим от врагов и от своих.
     22 июня  1941  года  экипаж  судна,  на  котором  Борис Николаевич  был
старпомом,  интернировали  и  заточили  в замок  Вюльцберг,  где  размещался
единственный в Германии  лагерь  для  членов команд пяти захваченных немцами
советских  судов:   "Волголес"  (капитан  Новодворской),  "Хасан"   (капитан
Богданов), "Магнитогорск" (капитан Дальк),  "Каганович"  (капитан Ермолаев),
"Эльтон" (капитан Филимонов). Лагерь назывался  ИЛАГ -- 13. В нем действовал
партийный центр, куда  входили капитан Савва Георгиевич Дальк, старпом Борис
Николаевич Иконников и механик Алексей Петрович Устинов.
     Освобожденный    американцами     из    лагеря,    Борис     Николаевич
непродолжительное   время  находился  в  американском  сборном  лагере,  где
союзники  агитировали  его не возвращаться, предлагая  высокую  должность на
своих судах и  хорошую зарплату. Вероятно, зная судьбу пленных, возвращенных
англичанами,* американцы предупреждали, что его ждет на родине, но он отверг
все предложения и вернулся в Ленинград...  И  если враги не  могли поставить
его на колени, то с этим успешно справились свои.

     * Речь идет о судьбе советских военнопленных,  возвратившихся на родину
из Англии. 31 октября 1944 года из Ливерпуля вышло судно "Скифия",  на борту
которого   было   10  тысяч   военнопленных   Красной  Армии.  В   Мурманске
военнопленных,  прибывших с лозунгом "Да здравствует 27-я годовщина Великого
Октября!", встречали автоматчики с овчарками, рвущимися с поводков.

     В 1947 году поступил приказ сверху, запрещающий интернированным плавать
в заграничных рейсах, а в 1949-ом запретили плавать вообще.  Б.Н. Иконникова
уволили  из Балтийского пароходства,  после чего  последовало  исключение из
рядов коммунистической партии со смехотворной и  циничной формулировкой: "3a
неуплату   членских   взносов  и  длительный   отрыв  от   работы  партийной
организации". Жалобы и попытки добиться справедливости оказались напрасными.
А.П.  Устинов  из  партийного  центра  дошел  до  КПК  (комиссия  партийного
контроля, или "партийного суда", как ее называли). В то время КПК возглавлял
верный подручный  Берии, кровожадный  карлик по фамилии Шкирятов. Он  сказал
Устинову:  "Вы  полноценный  гражданин,   но   по   части   вашей  партийной
принадлежности, тут вы понимаете..."
     Партийные билеты им  стали возвращать  лишь  после  перемен пятидесятых
годов.
     Ежедневно подвергавшийся  смертельной опасности на  протяжении  четырех
лет, Борис Николаевич с трудом сносил обиды от своих... Следы его затерялись
на Дальнем  Востоке. Мне неизвестна его судьба, но я  склоняю  голову  перед
светлой памятью этого мужественного и стойкого человека.
     Старший помощник капитана  Виктор  Иванович  Кала  --  само очарование.
Всегда опрятно  и  по форме  одет, подтянут, строен. Хорошо ухоженный шнурок
черных  усов.  Требователен  и  строг.  Курсанты  побаивались  старпома,  но
уважали. Нам было известно, что он  с отличием окончил мореходку и буквально
через три года стал старпомом учебного судна.
     Прямой  противоположностью  старпома  был  второй помощник  Отто Рулли.
Настоящий  штурман  парусника,  ему  бы во времена "чайных клиперов" цены не
было, но и здесь он держался  молодцом. Крепко  сложен, широкоплеч, о  таких
говорят "лад-  но скроен". Прекрасный человек, рубаха  парень,  но горячий и
заводной  до  невозможности.  Ему  курсанта "прихватить"  --  меда не  надо.
Вероятно, только он мог так лихо заламывать на затылок мичманку. Поправив на
голове фуражку, он не набрасывался на курсанта коршуном, а  подкрадывался  к
нему, немного наклонившись  вперед, и тогда следовал прихват: "3 -- Н! Ты не
есть матроз, ты есть ззука!"
     Рулли на  вахте.  В соответствии  с  уставом вахтенный  помощник обязан
сверять  курс, который держит стоящий  на руле матрос, и спрашивать: "Курс?"
Как-то рулевой не  понял вопроса и  подумал, что вахтенный штурман  спросил,
кто на руле.
     Курсант Альт, -- ответил курсант, смутившись.
     -- Курс?! -- взревел Рулли.
     -- Первый, -- спокойно ответил курсант.
     И здесь Рулли  дал ему наглядный  урок не совсем педагогическим методом
-- в непечатных выражениях.
     На "Веге"  огромное  рулевое колесо, которым курсанты должны удерживать
судно на заданном курсе. Если судно рыскало,  Рулли любил замечать: "За нами
гонится гремучая змея".
     Начальником практики  был капитан первого  ранга Катунцевский.  Крепыш,
наголо бритый, что позволило курсантам прозвать его ""Курадимуна" (" Чертово
яйцо"  --  по  названию одноименной банки на  Балтике).  Он  практически  не
выпускал изо рта трубку, курил табак  "Золотое руно", от  которого на палубе
был приятный аромат.  Впрочем, бывали  случаи, когда в курсантских кубриках,
где курение категорически запрещено, также попахивало "Золотым руном".
     Под  старость  Катунцевский  стал сварливым  и  въедливым.  Ребята  его
недолюбливали, но  побаивались.  Во  время практики произошло  одно событие,
изменившее  отношение многих ребят к Григорию Васильевичу в лучшую  сторону.
Об этом чуть позже.
     Судовой  боцман  Лев Ланцов.  Никто,  даже опытный  моряк,  никогда  не
признал бы в нем боцмана парусника, окажись  с ним  в несудовых условиях. Он
маленького роста,  сухощав,  но жилист. На поясе неизменный  боцманский нож.
Тяжелый  взгляд  из-под густых бровей. Прекрасная черная окладистая  борода.
Немногословен, но слова укладывает, как снайпер пули.  Чувствуется, что этот
небольшого роста человек обладает твердым характером и  огромной силой воли.
Наш  боцман прекрасно знал рангоут,  такелаж  и судовые  работы, воистину --
"такелажный ас"... Увы, услышал недавно, что Лев Ланцов ушел из жизни.
     Еще об одном человеке хочу замолвить слово. Это Антс Рауд. Он прибыл на
"Вегу"  в феврале 1959 года матросом, а ушел в  1979 году  капитаном, пройдя
все морские ступени.
     На судне  была  строгая дисциплина и  распорядок дня.  Конечно, нам  до
выполнения  команды "Все наверх!  Паруса ставить!"  было далеко. Мы начинали
свою практику  с такелажного дела -- учились циклевать мачты и реи, работать
с парусной иглой и гардаманом. Парусная игла имеет трехгранную форму острия,
а гардаман представляет из  себя огромный наперсток, закрепленный на кожаном
ремне и  надеваемый на правую  руку. Мы делали сплесни, плели мягкие маты  и
кранцы,  кнопы и мусинги  (утолщения на тросах). Начали  осваивать рангоут и
такелаж.
     Нас расписали  по заведованиям. Я попал на фок-мачту. Командир здесь --
старпом.  Место  мне  определили  на фок-рее, на который  расписывали  самых
крупных ребят,  учитывая, что  фок-парус самый  большой и  тяжелый.  На  рее
работало 8  курсантов. Вначале лазать по вантам было страшновато. Постепенно
стали  привыкать  к высоте,  особенно  это  хорошо делать  в темноте,  когда
человек не чувствует, куда забрался.
     За ночь  проходило  несколько  тренировок. Только успеешь  лечь,  опять
аврал. Мы  лазали по  вантам, как  обезьяны. Наконец, дожили  и  до  команды
"Паруса ставить!"  Ставили  и убирали,  ставили  и убирали...  Под  парусами
"Вега"  легко  порхала,  как молодая гимназистка в танце.  Это  незабываемое
ощущение-- свободный полет над волнами. Неповторимое чувство!
     При подходе на  рейд  Приморска капитан сказал: "Отдадим якорь, объявим
купание".  Не успел  капитан рта  закрыть,  как  один  курсантский  организм
прыгнул за борт вперед ногами. Капитан был разъярен  и взбешен -- на учебном
судне анархия  и  партизанщина  недопустимы.  Объявили  тревогу  "Человек за
бортом", спустили шлюпку и вытащили пловца.
     На рейде Приморска мы много купались  и занимались шлюпочными учениями.
Каждый  из нас должен был сдать зачет на самостоятельное управление шлюпкой.
Шлюпка  под управлением курсанта  Камалетдинова,  получившего  свидетельство
старшины  плавсредств  еще  при  Московском  Дворце  пионеров,  стремительно
неслась  к "Веге",  и  баковый  не  смог удержать  опорным крюком  посудину,
которая шла вдоль  борта, а в этот исторический  момент старший начальник по
гальюнам курсант Губа- рев вылил ведро воды в фановую систему. Вода, обильно
разбавленная испражнениями, с шипением вылилась  из гальюнного шпигата прямо
в шлюпку, к сверкающим штиблетам каперанга  Катунцевского. Одной  миллионной
доли   секунды   не   хватило  для  того,  чтобы  девственно   белый   чехол
каперанговской  фуражки и  китель  не  приобрели  бы  желто-коричневый  цвет
пахучей жидкости.
     Купание и шлюпочные учения для нас, молодых, были удовольствием, а  для
старого моряка рейдовая стоянка утомительна. Так вот, еще про Катунцевского.
Даже  упавшая  рядом  кисть,  оброненная  курсантом  Сараевым  с  салинговой
площадки, явно  предназначавшаяся для его  лысины,  не вывела  каперанга  из
удивительного состояния  безразличия к окружающему.  И  вообще  --  он  даже
ворчать стал меньше,  после  окончания  занятий выходил на палубу  и  пыхтел
своей  неразлучной  трубкой.  Однажды   внимательно  смотрел  вдаль,  где  у
горизонта  стоял  крейсер.  Возможно, вспомнил старый моряк  свою молодость,
когда в 1914 году пришел  матросом на  Черноморский флот.  И увидел Григорий
Васильевич, как от борта крейсера отвалил командирский катер.
     Срочно  вызвав курсанта Камалетдинова, владевшего флажным семафором, он
приказал  вызвать катер на связь. О  содержании  разговора рассказал  бывший
сигнальщик автору сорок лет спустя.
     "Прошу подойти к борту".
     "Кто приказывает?"
     " Капитан первого ранга Катунцевский".
     "Мы такого не знаем. Кто он?"
     "Капитан первого ранга в отставке".
     "Пошел он на х..  !" --  ответили  послевоенные  моряки  десятикратному
орденоносцу. Катер, набирая ход, начал удаляться.
     "Что  он  ответил?" --  спросил  каперанг нетерпеливо.  Не мог  молодой
курсант  сообщить пожилому герою войны, что в  житейском обиходе  существует
трехосная система координат на базе буквы "х", и сказал: "Они очень спешат".
     ..."Вега" пришла на таллиннский рейд и  отдала якорь. Кому из читателей
довелось  видеть  фильм  "Озорные  повороты", тот  помнит  в  первых  кадрах
парусник. Увы, за кадром осталась наша шлюпка, в которую актриса  Терье Луйк
выпрыгнула из яхты.
     Мы пришли  в Ленинград и встали у причала торгового порта. Лагом к  нам
стоял  "Сириус". На вахте  у трапа  я  болтал  с вахтенным "Сириуса", благо,
никого рядышком не было. Около пяти часов на палубу  соседей вышла женщина в
возрасте. Она  была в сапогах,  черной юбке,  в  синем форменном  кителе без
знаков  различия  и  в черном берете с кокардой  старшего комсостава. И  так
отчихвостила  бедного  вахтенного,  что  я  удивился.  Посмотрев  ей  вслед,
спросил:  "Ваша  буфетчица не  с  той ноги  встала?"  Курсант как-то странно
посмотрел на меня, приложил палец ко рту и прошептал: "Это Анна Ивановна..."
К моему стыду  я ничего не слышал  о  ней  и  продолжал  глупо таращиться на
парня. Видя мое идиотское выражение, он добавил: "Щетинина".
     Это  была легендарная Анна Ивановна  Щетинина, первая в мире женщина --
капитан  дальнего  плавания. Она стала капитаном в 27 лет --  в  1935  году,
получив  пароход "Чавыча",  вывела его  из  Гамбурга  19  июня. Слыла  среди
моряков  лихим  швартовщиком и  славилась  крутым  характером,  из  кабинета
которой даже некоторые мужики выгребали задним ходом. Анна Ивановна -- целая
эпоха на морском флоте. Во время войны она осуществляла  ответственные рейсы
на дальневосточных морях, потом долгие  годы  была деканом судоводительского
факультета  в  Ленинградском  и  Владивостокском высших мореходных училищах.
Любила выходить с  курсантами  на практику.  Живой ум,  целенаправленность и
доброе отношение к людям снискали  А.И. Щетининой  заслуженное  уважение.  К
сожалению, это была моя единственная встреча с ней.
     Город  Ленинград оставил неизгладимое впечатление от  знакомства с ним,
особо нас всех поразила прелесть Петродворца...
     В  ходе  практики мы совершили  "агитпоход", который кончился  для  нас
весьма печально, хотя начало не предвещало ничего плохого.
     Мы  зашли  в Пярну.  На  следующий  день  планировалось посещение судна
жителями города, а  также проведение учения без парусов и шлюпочных гонок на
реке. Все это рассчитывалось на  привлечение в  училище  эстонских ребят. Но
наши благие намерения омрачились одним обстоятельством конфузного характера.
Был как раз Jaanip ev (Янов день), когда, казалось, все население веселилось
в  Валгеранна.  Извечное  курсантское  безденежье  привело меня  в  каюту  к
Григорию  Васильевичу,  где  я  изложил  проблему.  Набив трубку  табаком  и
раскурив ее, он спросил: "Сколько, ты говоришь, душ?"
     -- Сорок пять, -- ответил я.
     -- Так. Даю тебе по  червонцу на брата под твою ответственность. Отдашь
после стипендии.
     -- Обязательно отдам, -- поспешил заверить я.
     Григорий Васильевич  достал из  внутреннего  кармана пачку  червонцев и
отсчитал  мне 45  штук.  Вряд  ли мог  тогда  предположить что-нибудь плохое
капитан первого  ранга.  Хотя  теперь думаю,  что он  не  очень  хорошо знал
курсантскую  душу...  И  события развернулись  в  стороне от  фарватера  его
мыслей.
     За  проезд на автобусе до места  гуляния  мы  заплатили честно  по  три
рубля, столько же стоил билет на празднество, которое  уже  было в  разгаре.
Поле на берегу пылало от множества костров разного калибра, а вокруг каждого
из них громоздились  батареи  бутылок  с различными  этикетками.  В то время
межнациональных  проблем не существовало, и "братание" произошло немедленно.
У каждого из костров оказалось по 1 -- 2 курсанта. Гуляние шло полным ходом.
     Я встретил  знакомых ребят из Тапа  и, поудобнее устроившись у  костра,
уплетал за обе  щеки вкусную закусь, изредка  запивая  ее водкой. А потом ко
мне подошел  мальчик и,  наклонившись,  сказал:  "Дядя,  там ваши..." Пройдя
несколько метров, я увидел будущего капитана, мирно спавшего у самого берега
и удобно положившего голову на  прибрежный  камень.  Вода нежно обмывала его
ноги. Я  поднял бедолагу  и взял  под левую руку. Пройдя  несколько  метров,
увидел курсанта,  идущего  с  креном  на левый борт в страшном  "перегрузе".
Пришлось брать и его под правую руку. Так началась "буксировка" безжизненных
тел "лагом".
     Мы благополучно  миновали большую часть дороги и приехали на автобусе в
город.  Возможно,  наш  путь  переменными  ходами и  курсами  закончился  бы
благополучно, если бы один  из "буксируемых  объектов" не  проявил огромного
рвения  к  вокалу.  Тут  совершенно отчетливо  я услышал  трель милицейского
свистка. Прошли бы мы  и через этот риф, но нервы моего товарища подвели,  и
он попытался объясниться со стражами порядка на  непонятном мне языке: "Деди
сраки мутели".
     Как  рассказал  спустя свыше  сорока  лет участник описываемых событий,
находившийся  слева, пока я старался укротить горячего "южанина", он получил
"свободную практику"  и оказался от нас  в нескольких  метрах. В  результате
взяли двоих.
     Дебошира  куда-то  увели, а я пытался уговорить  дежурившего по  отделу
лейтенанта отпустить моего товарища.
     --  Что  ты-то  стоишь?  Иди,  --  сказал лейтенант. -- Иди!  Начальник
приказал  способных передвигаться самостоятельно не брать. Ночь еще впереди,
а мы уже шестой ряд укладываем.
     Между тем клиенты помаленьку  прибывали. Я вышел из отдела, но товарища
нигде  не было  -- сам прибрел  на "Вегу". Прибыв туда,  я застал  капитана,
который кого-то "воспитывал".
     Участники  празднества подтягивались до  утра. Около двух часов ночи на
судне   появился  в  одних  трусах  будущий  генеральный  капитан-испытатель
Ярославского судостроительного завода. Тогда мы его звали "