осветных экспедиций, о встрече  Рождества  1768 года:
"Вчера праздновали Рождество. На корабле трезвых не было".
     Яков Яковлевич рассказывал  нам  о порядке  ведения  судового  журнала,
напоминая истину: судоводитель  должен  уяснить  себе,  что  на  вахте нужно
смотреть вперед и ни в коем случае не стоять спиной по ходу судна.
     Однако у Як-Яка  появился оппонент.  Мой учитель, а ныне писатель  Р.Ю.
Титов считает, что иногда неплохо  посмотреть и назад. В одной из своих книг
он пишет: "Оглянулся однажды назад на вахте и увидел далеко за кормой черную
точку.  Взял  бинокль: человек саженками догоняет пароход..."  Так что  глаз
везде необходим.
     На третьем курсе мы  начали  изучать морское право, которое  преподавал
Гуннар  Яанович Бейпман.  Он  был  крупного телосложения, ладно  скроен, как
говорят. До войны плавал на норвежских судах в качестве грузового помощника,
имел огромный опыт. Преподавал отлично. Ребята уважали его.
     Сам  того не замечая,  я оказался  во власти тонкостей  морского права.
Хотя поначалу  пытался себя  разубедить: зачем мне это, если  иду  в  рыбную
промышленность? А Гуннар Яанович был более прозорливым. В разговоре он часто
употреблял слово  "Hox!"  Однажды он  сказал мне: "Нох, Рястас,  я  уйду  на
пенсию,  ты  будешь  вместо  меня  вести  морское право".  Не  мог  я  тогда
представить,  что  когда-нибудь  мне доведется  не  только  преподавать этот
предмет, а на много лет морское право будет моим хлебом единым.
     ...Прошло  немало времени,  и  я, направляясь  на  лекции,  встретил  у
училища Г.Я. Бейпмана. За те годы, что  мы не виделись, он заметно постарел,
ходил уже с батожком. Мы очень тепло поздоровались.
     -- Нох, как дела? Кем плаваешь? -- спросил Гуннар Яанович.
     Плохо. Не плаваю. Мотор... Врачи не выпускают.
     -- Нох, а куда идешь?
     -- На лекции.
     -- Какие лекции?
     -- Морского права...
     -- ???
     -- Вы же сами мне  сказали, что после вашего ухода я буду вести морское
право. Так и вышло!
     -- Ах, да, да! Говорил!
     С тех пор, как Гуннар Яанович  вошел в  класс,  прошло 39  лет.  Многое
изменилось  в мире,  другими стали  люди, а  я с его легкой подачи входил  в
аудиторию 30 лет.
     Никогда больше не видел его, но светлую память о Г.Я. Бейпмане храню до
сих пор...
     А теперь  немного  о том, как мы отдыхали. В училище была давняя добрая
традиция  проводить  конкурсные  ротные  вечера самодеятельности.  При  этом
курсанты делали все: встречали гостей и помогали им раздеться, провожали  их
после вечера и убирали зал. И, конечно, готовили концерт.
     На  концертах обязательно  присутствовал  начальник училища с  супругой
Кирой Константиновной,  приходили преподаватели и  девушки. А  у нас была на
редкость дружная и богатая самобытными талантами рота.
     В  то  время еще  не развернулась целенаправленная борьба  с пьянством,
поэтому   Аркаша   Емельянов  читал  С.  Есенина-  "Тот   трюм  был  русским
кабаком...", а я пел песню Дюбюка "Улица". Феликс Винавер вздыхал: "Три года
ты мне снилась", В. Арумаяэ играл на саксофоне, С. Капралов -- на мандолине.
Был даже "Танец маленьких лебедей", одетых в тельники.
     Со сцены звучали стихи на тему дня:

     Не за то люблю, что стан твой узок
     И глаза с оттенком голубым.
     А за то, что сеешь кукурузу
     Методом квадратно-гнездовым.

     Программу вел известный талантливый артист и поэт Сергей Смоляков. Было
очень  весело и  чуть грустно.  Грустно  оттого,  что это  был наш последний
концерт, мы передавали эстафету младшим.
     Состоялся конкурсный  концерт и у  выпускного  курса механиков, которые
славились своими  музыкантами:  профессиональный пианист  У.  Лахе, один  из
лучших трубачей того времени В. Тарга. Очень оригинальным и впечатляющим был
номер нашего друга Арсо  Бобеля, который, прощаясь с мореходкой,  на высоком
профессиональном уровне спел:

     Не забывайте меня, цыгане!
     Прощай мой табор, пою в последний раз...

     Но прощаться с мореходкой  было еще рано.  Мы уходили на  преддипломную
практику.


ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ ЧЕРЕЗ ОКЕАН

     На  практику я попал  к  рыбакам. 4  февраля  1961  года прибыл в отдел
кадров  ЭРЭБ  (Эстонская  рыбопромысловая  экспедиционная  база).  Инспектор
отдела кадров П.И. Кобзев вручил мне направление на плавбазу "Урал" матросом
второго класса.
     Пришел на  судно. Плавбаза готовилась к выходу, шла  погрузка продуктов
для  судов  экспедиции.  Появление каждого  нового  члена экипажа как нельзя
кстати. Прием и размещение  --  дело нескольких минут, я определен в носовую
матросскую каюту по левому борту.
     "Урал"  -- паровой углерудовоз типа  "Чулым". Построен  в  1957 году  в
Щецине (ПНР). Судов  такого типа было выпущено 20 штук, из них  16 бороздили
"Золотую  линию"   Жданов  --  Поти  в  Азовском  пароходстве,  четыре  были
переоборудованы под  сельдяные  базы. Основные данные судна:  длина  -- 94,7
метра, ширина -- 13,55 метра,  осадка в грузу -- 4,79  метра, скорость -- 12
узлов,  полная  грузоподъемность  -- 3169  тонн.  Четыре  трюма.  С  паровой
машиной, расположенной в центре судна, с туннелями  валопровода в третьем  и
четвертом трюмах. Открытие  трюмов механическое. На каждый трюм  -- грузовая
стрела и паровая лебедка. Забегая вперед, скажу, что в рейсе я стоял на этой
лебедке  и  мне очень понравилось на  ней  работать,  хотя стрела  при качке
стремилась "гулять" по азимуту.
     Моя койка на втором ярусе, ближе к диаметральной плоскости.  Соседи  по
каюте матросы А.  Мулла,  К. Тавонец и старик Артур Арро. Из матросов  помню
выпускников  рыбного  училища, получившего название  "Академии Кару", --  Р.
Лоодла, С. Каськ, М. Нэльк.
     Помрыбмастера, плотник и матросы первого класса жили в корме.
     Я  был определен боцманом в  распоряжение начпрода, как называют  людей
этой  весьма специфической  профессии на флоте.  Безусловно,  все зависит от
личных качеств человека, но,  вероятно, прав был Петр Великий,  издавая Указ
об интендантах.  На  промысле  для любого члена  экипажа добывающего  судна,
кроме капитана, судовой начпрод дядя Вася по положению стоял выше начальника
экспедиции... А  пока я предстал перед водянистыми глазами нашего начпрода в
качестве грузоподъемного механизма мощностью в одну курсантскую силу.
     Этого большого  начальника  звали Кузьма Егорович Ляхов.  Он  -- бывший
железнодорожный  охранник,  мужчина  лет за  пятьдесят, говорил  через  нос,
чудновато. Но  вскоре мы нашли общий язык, и я  понял, что он мне  полностью
доверяет, а доверие ведь окрыляет человека. Я носил мешки с сахаром и рисом,
с мукой и крупой, ящики и коробки.
     Приемка продуктов была закончена. Мы продолжали размещать их в угольные
ямы,  переоборудованные  в  продовольственные кладовые.  В  награду за  труд
Егорыч  вручил  мне круг колбасы "Польская",  будучи уверенным,  что за  его
спиной я ничего не  экспроприировал. Так завязалась моя дружба  с  Егорычем,
продолжавшаяся до последнего дня моего пребывания на плавбазе "Урал".
     В носу "Урала" располагался большой кубрик на 12 матросских организмов,
переоборудованный из форпика  и  называемый  "гадюшником".  Нашими  соседями
оказались  матросы-рыбообработчики.  Публика  была пестрая  и,  к сожалению,
никого из  них  не  запомнил. На промысле я работал в  боцманской команде на
палубе, а они -- в трюме.
     Я  категорически  отрицаю  деление  людей на первый и  второй сорт. Мне
довелось  убедиться,  что  в  большинстве  своем  и  "трюмные  работяги"  --
прекрасные ребята,  организмы  и  воля которых  в  таком рейсе  подвергались
серьезным  испытаниям.  Если  выпускникам  мореходных  училищ  после  набора
плавательного  ценза   светило   стать  третьими   помощниками  на  СРТ,  то
рыбообработчикам суждено провести большую часть своей жизни в трюме и делать
свое дело так, чтобы в конце двенадцатичасового цикла не только держаться на
ногах, а еще и катать бочки. А потом -- еще четыре часа подвахты.
     Это  были судовые "люмпены", если не  сказать "рабы", мускульная  сила,
используемая на  промысле  как  средство  малой  механизации. В  их сознание
вбивалось понятие: круглое катать,  плоское  кантовать.  Поскольку  на судне
плоского  было мало, оставалось в основном  круглое: бочки  с солью  по  160
килограммов, с рыбой -- по  80  -- 85 килограммов и  пустые -- 22 килограмма
весом.  Вот и весь ассортимент, и в сознании у каждого сидит: бочки катай --
план выполняй! И катали, порой по 16 часов кряду.
     Для этих целей действительно набирали довольно пеструю толпу. Приманкой
служила морская романтика и  "длинный рубль". Среди  них довелось мне видеть
разных  людей.  Многие прижились,  оморячились и подолгу находились в  море.
Некоторые переучивались, часть уходила на берег.
     Чтобы получить направление на любое судно,  нужно  пройти медкомиссию и
получить  заключение  "Годен".  Самый  страшный  медицинский  инструмент  --
тонометр,  он  мерит артериальное давление и  часто, подлец,  зашкаливает. В
подобных ситуациях  рыбак находил дублера, который по дружбе, знакомству или
за бутылку  проходил всю комиссию или  лишь терапевта. Должен  заметить, что
прибегать к услугам дублера  следует в исключительных случаях,  иначе велика
опасность краха подмены.
     На  соседнем СРТ  произошел курьезный  случай. Утром  в каюту  судового
радиста зашел молодой парень и представился:
     -- Я дублер радиста, прибыл на практику.
     -- Ты  пришел вовремя, пройди  за меня  комиссию,  --  с трудом оторвав
голову от подушки, выдавил из себя радист.
     На медкомиссии у парня обнаружили гонорею, и радиста уволили...
     И  еще  кое-что из жизни  рыбообработчиков.  Получив заветное "годен" в
медкнижке, счастливец мчался  галопом в кадры, где П.И.  Кобзев  выдавал ему
направление  на  п/б  "Урал".  И  после  этого  будущий  "раб"  уже  мог  не
торопиться:  пароход  не волк, в  лес не убежит. Он  шел к  "Фон Боку"  -- в
пивную, что рядом с главпочтамтом. Нацедив из  автомата  в разумных пределах
разбавленные водой две кружки пива и взяв две порции огромных, до неприличия
возбужденных сосисок,  он смаковал это, пытаясь сохранить горьковатый пивной
вкус  до прихода  в порт. Кто-то  утверждал, что лично видел  на "Фон  Боке"
объявление: "В связи с отсутствием воды пива нет".
     Самой  большой "достопримечательностью" всех жилых помещений "Урала", и
особенно носовых,  являлись клопы.  Из 2,5  тысяч  известных  разновидностей
клопов эти были если не  самые крупные, то  наиболее кровожадные паразиты --
постельные  клопы. Свое  веское  слово  они  сказали  позже при  пересечении
Атлантического океана, а пока я, никогда не видавший  такоro количества этих
страшных наездников,  поражался их обилию. Клопы были всюду: слева и справа,
на подволоке и даже на палубе, но больше всего их было в матрасе, который из
бело-голубого превратился в темно-бордовый.
     Меры  проводимой с  ними  борьбы  не  давали ощутимых  результатов.  Мы
буквально засыпали  их  толстым слоем  дуста  ДДТ, но знаменитый порошок  не
оказывал  на  клопов  никакого   устрашающего  действия.   Клопы,  казалось,
издевались  над  нами,  отфыркиваясь от  дуста,  как  скаковые лошади  после
прохождения дистанции. Это были настоящие хищники.
     Однажды кто-то предложил провести гонки клопов.  Ведь проводились  же в
американской армии  традиционные бега  тараканов. У  нас  для  гонок  каждый
отбирал и отлавливал приглянувшегося ему кровососа. Затем доброволец ложился
на спину, оголив  грудь, желательно  без растительности. На грудь насыпалась
полоса  дуста,  называемая "Линией Маннергейма". Чей клоп преодолевал первым
линию  препятствий,  тот  и объявлялся победителем... Безусловно,  о  клопах
можно писать еще долго, но нельзя увлекаться.
     Был на  "Урале" и другой отряд насекомых -- тараканы, о  которых все же
нужно замолвить слово. Они избирали себе  более престижное место -- посудные
шкафы  в  столовой команды. Если  ночью зайти в  столовую,  включить свет  и
открыть дверцу  шкафа, то  можно  было  с ними  хоть за руку (или за  лапу?)
здороваться. Иногда создавалось впечатление, что тараканьи усы длиннее моих.
Но тараканы, в отличие от клопов, особого вреда нам не делали.
     ...Работы  закончены.  Все ждали отходную комиссию.  Экипаж находился в
столовой команды.  Я обратил внимание,  что  все начали  что-то шептать  про
себя, словно молитву. Спросил: "Зачем?" Оказалось, чтобы  сбить напряжение и
не  забыть свое  имя  и  отчество. Старший  наряда называл по отходной  роли
фамилию, а  член  экипажа должен  был встать и  назвать  без  запинки имя  и
отчество.
     Услышав свою  фамилию, я сделал, как  надо, --  встал и ответил.  Вроде
пронесло. Ведь если человек  замельтешит, задергается, засуетится и не сразу
назовет себя, о нем могут плохо подумать.
     Наконец,  "Урал"  отдал  концы.  Теперь  пора   рассказать  о   главных
действующих лицах моего повествования.
     Капитан  "Урала" Петр  Алексеевич Ярковой. Это небольшого  роста, около
шестидесяти лет, некурящий, непьющий и почти  не ругающийся  матом  человек.
Судовые знатоки утверждали,  что он  баптист.  Петр  Алексеевич  в 1925 году
окончил  Бакинский  морской  техникум. Во время войны  сражался на  Волжской
флотилии.  Отходил  семь экспедиций в Антарктику за китами. Немногословный и
молчаливый, приученный к начальственным окрикам. Но  от  него  я  никогда не
слышал грубого слова, он никого не распекал и не "прихватывал".
     Оценивать  его капитанские  способности  не имею  морального  права.  В
экипаже поговаривали, что старик жадноват. На мостике он появлялся в кожаной
шапке-ушанке с потрескавшимся от времени верхом (знатоки утверждали, что она
была  участницей Сталинградской  битвы, как и ее хозяин). Полушубок,  ватные
брюки и валенки с калошами -- его нормальная зимняя экипировка.
     Судьба распорядилась так, что, годами позже, капитан дальнего плавания,
Заслуженный  рыбак  Эстонской ССР Петр Алексеевич Ярковой  умер  у  меня  на
руках.
     Первым помощником капитана был Харри  Яанович Виирма. Обычно  на  судах
помполитов не  слишком  уважали,  называя  за глаза бездельниками и крупными
специалистами по заглядыванию в замочные скважины женских кают. Наш помполит
был на удивление уважаемым человеком, возможно, за то, что особо своего носа
никуда не совал. На промысле он добросовестно получал от рыбмастеров  данные
и  подводил  итоги соревнования между сменами... Теперь  думаю,  трудно себе
представить лучшего помполита, чем наш.
     Помощником  капитана  по   производству  --  технологом   состоял  Иван
Сергеевич Шичкин. Крупный, с непомерно развитой грудной  мышцей, но при этом
весьма подвижный  человек. Для нас, молодых, был отцом в полном смысле этого
слова. Ни- когда  не ругался  матом,  веселый и  общительный. Его полнота  и
непомерный аппетит были объектом едких морских шуток и подначек.  Спортивные
брюки  маратовского производства  даже  после удаления из них резинки давили
ему в талии.  В его каюте постоянно работала электропечка, на которой что-то
варилось,  вплоть до акульей печени.  На общественных началах Иван Сергеевич
являлся душой,  организатором и "крестным  отцом"  всех судовых розыгрышей и
хохм.
     Второй  помощник капитана  Ульян  Никитич  Мельников  был  грамотным  и
опытным   судоводителем,  но  очень  вспыльчивым.  Мне  оказывал  помощь  по
выполнению программы практики.
     Третий помощник Юрий Лунин и четвертый -- Альберт Малышев были хорошими
ребятами, от них я имел тоже много помощи.
     Боцман  Николай Алексеевич  Брагин  --  добродушный  здоровяк  немногим
старше меня.
     ...Мы шли по  Балтике, о "свинцовых водах"  которой  приходилось где-то
читать.  Пройдет всего  несколько  дней, и  "Урал"  испытает на  себе  удары
стальных волн Атлантики.
     Я стоял на  руле, когда мы шли проливом  Зунд. Слева  столица  Датского
королевства -- город Копенгаген. Свои почетные места заняла партийная вахта.
Оказывается, в целях предупреждения попыток побега при прохождении узкостей,
выставлялась  вахта  из  членов  КПСС  и  судовых  активистов.  Хотел  бы  я
посмотреть  на  идиота,   готового  прыгнуть   за  борт  в   ледяную   воду.
Представляется,  что  это  была  детская  игра  взрослых  людей.  Но  такова
установка, которую тогда приходилось выполнять без рассуждений.
     Проходили траверз красивого замка, его называют замком Гамлета. До него
рукой подать, и вдруг... 0 боже, милостивый, "Урал" пошел вправо, не  слушая
руля. И  справа  же  на  пересечение  нашего  курса мчался датский паромчик.
Капитан закричал:  "Вправо не ходить!" А  когда  услышал от меня,  что  руль
заклинило,  весь съежился, подобрал  под себя  ноги,  оттолкнулся и,  трижды
подпрыгнув, произнес после каждого прыжка: "Блядская отрава!", сплевывая при
этом через  верхнюю  губу.  Стрелку  телеграфа  перевели на  "полный назад".
Паромчик каким-то чудом проскочил под носом и помчался в столицу.  С третьей
космической скоростью на мостик влетел второй механик с  масленкой в одной и
ключом  в  другой   руке.  За   надежную  работу  и   техническое  состояние
механической части рулевого устройства ведь он отвечал.
     Механик  отдал   пробку,  и   я  в   строгом  соответствии  с   законом
Бойля-Мариотта получил  в  физиономию  полагающуюся  мне  порцию  коричневой
жидкости,  невольно  вспомнив  своего  школьного   учителя  физики   Николая
Григорьевича  по  прозвищу  "ехидный". Когда он  произносил:  "Слово  физика
происходит от слова "физис", слюни долетали до четвертой парты.
     Свою порцию масла получил в лицо и второй механик, остальное приняла на
себя  кормовая  переборка  рулевой  рубки.  Вахтенный  помощник  позвонил по
телефону  в румпельное отделение, откуда теперь удерживали  судно  на курсе.
Наконец, рулевая машинка исправлена, и мы пошли дальше.
     Обогнув мыс  Скаген,  легли  на  вест  и оказались  в объятиях  пролива
Скагеррак.  "Урал" начал  отвешивать  поклоны  его  водам.  А  когда вышел в
Северное море,  стая волн  накинулась  на судно.  Разбиваясь  о  скулу,  они
образовали сплошной водяной вал перед рубкой. Создавалось ощущение, что море
соединилось с небом. Находившиеся в  носовом кубрике рыбообработчики  начали
оморячиваться и ощущать прелесть  романтики  океана.  Их раскалывающиеся  от
боли головы получали удары становых якорей конструкции английского  инженера
Холла.  Наверное, они полагали, что якоря бьют не  по  борту, а по их дурным
головам, принявшим решение податься на  заработки. Двенадцатиместный  кубрик
"Урала", называемый гадюшником, начинал оправдывать свое название.
     На волне полупустой  "Урал" превратился в огромные  сатанинские качели,
на которых тела рыбообработчиков вырыгивали на себя остатки пищи. Судно, как
молодая кобылица, лягнуло задом, винт оголился и бешено стал рубить  воздух.
Корпус дрожал.  С подволока начали сыпаться клопы, доселе не участвовавшие в
кровопитии, и сразу включились в дело.
     В  кубрике стояло  ужасное  зловоние  от блевотины,  от  двенадцати пар
мужских носков  первой категории, стоящих на палубе колом,  и  от двенадцати
немытых  мужских   тел.   Горизонтальное  положение  лежащих  без   движения
"моряков", обессиленных жестокой качкой, зачтут в  табеле рабочего времени в
счет переработанных  на промысле часов. А между тем,  шла нормальная судовая
жизнь: штурмана и механики, матросы и кочегары несли вахту.
     Ученые утверждают, что в природе нет человека, который не реагировал бы
на качку. Другое дело, как и кто это  воспринимает: одних  рвет, выворачивая
наизнанку,  у  других отсутствует  аппетит,  третьи  заболевают  обжорством,
четвертые спят мертвецким сном,  пятые не спят  сутками, у некоторых "уходит
крыша".  Самым  верным лекарством от морской болезни  является  человеческая
воля, умение заставить себя работать.
     Да, к вопросу  об аппетите.  Когда-то среди военных моряков была  такая
п