Игаха". Он принял
решение  добираться до "Веги"  вплавь, предварительно  повязав вокруг головы
свою  форму, но, не  привыкший носить чалму,  через несколько гребков утопил
ее.  А  другой герой  провел  единоборство  с колхозным  быком, находящимся,
правда, на цепи.
     Около пяти утра к борту подошел рыболовный баркас, с которого спросили:
"Ваш?", показывая на тело без явных признаков жизни, распластавшееся  на дне
баркаса.  Два дюжих  молодца весьма  резво взяли  его  за  ноги, за  руки  и
перебросили  через планширь. Недвижимое  тело  будущего  морского начальника
мягко опустилось на палубу.
     Утром  построили  братию,  пересчитали,  и  один  оказался  в  пассиве.
Запираться  было бессмысленно, я сообщил,  что он находится в милиции. Через
несколько  минут с борта сошел капитан первого ранга Катунцевский при полном
параде,  в  орденах  и  медалях,  с кортиком. Что  мог противопоставить  ему
милицейский  майор, никогда в жизни не видавший сразу  пять орденов  Боевого
Красного знамени?
     Вскоре каперанг вернулся с "блудным сыном".  Не  успели они шагнуть  на
палубу, как мгновенно был убран трап и отданы концы. "Вега"  срочно покидала
гостеприимный город, так и не продемонстрировав жителям нашего умения бегать
по вантам и грести на веслах.
     После  отхода начался "разбор полетов"  и раздача фитилей. Наш каперанг
был  возмущен  донельзя,   шипел  и  пыхтел  трубкой,  как  старый  паровоз,
стравливающий пар. Он  производил в уме  какие-то  расчеты,  потом составлял
непонятные  для  нас комбинации  на пальцах, рассуждая  вслух:  "Проезд  три
рубля,  вход  три рубля,  проезд обратно  три рубля,  остается  один  рубль.
Скажите на милость, как можно так ужраться на один рубль?  Я  вас спрашиваю,
как? Не могу понять, может ли  человек  за один рубль нажраться до скотского
состояния!"
     Из  гостеприимного Пярну  мы  пришли в  Ригу.  Стояла  чудесная  летняя
погода,   и  командование  приняло  решение  совершить  шлюпочный  поход  на
Киш-озеро.  Туда  гребли  на  веслах, по озеру  ходили под парусом.  Вечером
вернулись  на  судно.  Ладони  горели,  плечи  ломило,  но  настроение  было
отличное.
     Самой  тяжелой работой на парусном судне является уборка парусов, когда
ты  лежишь  животом на рее,  опираясь  ногами  на  раскачивающиеся  перты  и
раздирая в  кровь  пальцы  о  грубое брезентовое  полотнище. Ныли  ссадины и
мозоли, но это была  настоящая мужская работа, через  которую прошли  многие
поколения моряков. И я рад, что на мою долю выпало такое...
     Многие моряки  на пути своего становления укладывали выбираемую якорную
цепь в  канатный ящик. Это душное,  неуютное и узкое  помещение,  где  нужно
размещать цепь, растаскивая ее по всей ширине ящика с помощью металлического
крюка-абгалдыря. При  укладке создавалось  впечатление, что цепь,  угрожающе
грохоча, надвигалась  с космической  скоростью,  а время остановилось и  нет
конца  и  края этой  цепи.  Слух напряжен  до предела,  чтоб слышать сигналы
боцмана о количестве  выбранной  цепи. Команда "Якорь в  клюзе!" была концом
мучений и верхом наслаждения.
     ...Пришли в Калининград. Днем ходили в город, который  оставил гнетущее
впечатление из-за массы  развалин. Сходили в  зоопарк,  вдоволь насмеялись в
комнате  с кривыми  зеркалами, а вечером чуть  не  прослезились,  узнав, что
"Курадимуна"  вечернее  увольнение  запретил.  Либо  ему  припомнились  наши
похождения в Пярну, либо глубоко в душу запал факт возвращения члена экипажа
в одних трусах и форменной фуражке, но увольнения он нас лишил напрочь.
     Оперативным  путем было  установлено,  что  в  клубе элеватора,  где  в
подавляющем  большинстве работали женщины, состоятся  танцы. Некоторые "львы
паркета", узнав о решении "Курадимуна", приуныли и от злости грызли на ногах
ногти. Когда  наступила  относительная  темнота,  они  в  одиночку и  малыми
группками сорвались в самоволку. Но  наш каперанг был  не пальцем делан: при
его появлении в дверях клуба у элеваторных дам вытянулись лица, не говоря уж
о  кавалерах. Бывший матрос  Черноморского  флота  закрыл  своей  коренастой
фигурой дверной проем, лишив самовольщиков возможности смыться.
     Апогеем   дня  стала  самовольная  отлучка  самого  дисциплинированного
курсанта  Пеэтера Пыдера,  увязавшегося  за компанию  с ребятами.  Когда при
разборке группового самовольного схода  на берег Пеэтер заявил, что он искал
подземные ходы  в  Калининграде, Григорий  Васильевич  искренне  изумился  и
остолбенел, словно Антон  Антонович Сквозник-Дмухановский из "Ревизора" Н.В.
Гоголя. Находясь в таком состоянии, он несколько раз раскурил  трубку и даже
забыл наказать виновных, что для него было весьма нехарактерно.
     ...Подходило к  концу время практики. Мы сдавали зачеты по  навигации и
морской практике, управлению шлюпкой, такелажному делу, сигнализации Морзе и
МСС (Международному своду  сигналов).  Удостоверение # 132, выданное на  мое
имя, свидетельствует о том, что  с 5 мая по 7 августа 1959  года я  обучался
морскому  делу  на у/с  "Вега"  по специальности  матрос II  класса. Это мой
первый морской документ.
     Окончена  практика,  веселая  курсантская  братия  покинула   "Вегу"  и
разъехалась в отпуск. Я остался на судне матросом  второго класса. Вместе со
мной продолжили  службу  здесь Анатолий Бельский и  Виктор  Сорокин. На борт
приняли  мальчиков из Ленинградской школы  юнг. Море  любит  сильных духом и
знающих  людей.  Совместными усилиями мы обучали мальчишек такелажному делу,
управлению шлюпкой, морской практике.
     В  конце августа 1959  года над  Балтикой пронесся  страшный  ураган  с
порывами ветра  до 11  -- 12  баллов, который сметал все  на своем пути.  Мы
стояли в поселке Локса у причала. Ветер был настолько сильным, что появилась
опасность  обрыва швартовых,  и капитан  приказал  завести сизальский  конец
вокруг кормовой надстройки, но и это не спасло положения. "Вегу" оторвало  и
навалило  на  корму  теплохода  "Уральск". Возникла водотечность  корпуса  в
результате  повреждения набора  судна. Чтобы не рисковать жизнью  мальчишек,
Борис Николаевич попросил помощи. К нам подошло судно РБ-159. Самым страшным
из всего  пережитого  была команда: "Женщинам  и  детям  покинуть судно!" Мы
передали мальчишек в сетке на РБ.
     Шторм лютовал трое  суток,  но 31 августа утих. Борис Николаевич  тепло
поблагодарил нас. Это была  наша последняя  встреча, вечерним  автобусом  мы
прибыли в Таллинн, переночевали  у Толика Бельского, привели в порядок форму
и утром явились в училище.
     У некоторых некомпетентных людей, видевших  море на репродукциях картин
Айвазовского или  через оконное  стекло кабинета,  возникал вопрос: "Почему,
когда окончательно  был подписан смертельный приговор парусному судоходству,
нужно  проходить  практику на  "невесте ветра"  -- паруснике?" К  сожалению,
людям,  не испытавшим  неповторимого  чувства полета над  волнами,  этого не
понять.
     Парусная   практика   воспитывает   силу   воли,   закаляет   характер,
вырабатывает   выносливость  и  чувство   товарищества,  укрепляет  человека
физически  и нравственно... Вот  и я до  сих  пор  помню наполненные  ветром
паруса, слышу свист ветра и шипение воды по бортам.
     На  этом можно бы  закончить рассказ о  парусной  практике,  но пройдут
годы, и в средствах массовой информации появится сообщение о том, что "из-за
отсутствия  средств на ремонт" "Вега"  продана в Финляндию. "Вега"  --  наша
морская  гордость  и слава, сотни капитанов и известных морских специалистов
прошли  на ней свои "морские университеты". Прославленный английский адмирал
Нельсон погиб от  мушкетной пули в  битве  у мыса Трафальгар 21 октября 1805
года, а  его корабль "Виктори" до сих пор бережно хранится в Портсмуте. Увы,
совершенно иная  судьба уготована в родном отечестве "Веге", верой и правдой
служившей людям десятки лет. Все это достойно глубокого сожаления.
     Дмитрий Афанасьевич Лухманов, заканчивая  книгу  своих  воспоминаний, в
которой   каждая  страница  овеяна  волнующей  романтикой   моря  и  дальних
странствий,  посвятил  идущие  от  всего  сердца  строчки "былым  плаваниям,
морскому  ветру и па-  русам".  Привожу  эти  стихи  прославленного  моряка,
отдавшего 64 года морю и беззаветно любившего парусники, как дань уважения и
памяти белокрылой "Веге":

     Поет пассат, как флейта, в такелаже,
     Гудит, как контрабас, в надутых парусах,
     И облаков янтарные плюмажи
     Мелькают на луне и тают в небесах.

     Чуть-чуть кренясь, скользит, как привиденье,
     Красавец клипер, залитый луной,
     И взрезанных пучин сварливое шипенье,
     Смирясь, сливается с ночною тишиной.

     Вертится лаг, считая жадно мили,
     Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал.
     Чу! .. Мелодично склянки прозвонили,
     И голос с бака что-то прокричал...

     Но это сон... Волны веселой пену
     Давным-давно не режут клипера,
     И парусам давно несут на смену
     Дым тысяч труб соленые ветра.

     Но отчего ж, забывшись сном в каюте,
     Под шум поршней и мерный стук винта,
     Я вижу вновь себя среди снастей на юте
     И к милым парусам несет меня мечта!


И СНОВА БУДНИ

     Коряги-мореходы  начали  съезжаться.  Отдохнувшие физически и морально,
они уплетали  за  обе щеки последние остатки того, что  им положили с  собой
заботливые материнские руки.
     Утром  личный  состав  был  построен  на  плацу  по  "большому  сбору".
Начальник  училища  скомандовал: "Курсантам Бельскому,  Рястасу  и  Сорокину
выйти  из  строя! "Признаться,  я  почувствовал себя не совсем уютно: обычно
такая процедура  заканчивалась  торжественным "выносом"  из училища. Но А.В.
Аносов объявил нам благодарность и по пять суток отпуска -- все, что мог для
нас сделать "папа".
     У нас новый командир роты. Вместо В. Колесникова в командование вступил
капитан  третьего  ранга  Михаил  Рафаилович Рахлин.  В  отличие  от  своего
предшественника,  новый  командир  имел  научную  концепцию  воспитательного
процесса:  если  курсантский  организм  не  терпит алкоголя,  курсант  может
позволить себе только кефир. Что касается курсантского характера,  то "лучше
иметь  твердый шанкр, чем мягкий характер". И  хотя многие из  нас не  знали
значения этого  таинственного, явно иностранного происхождения слова, каждый
из нас понимал, что для воспитания характера наступило подходящее время.
     Наш тридцатилетний командир  был высок и  строен, строг, всегда готовый
прихватить  курсанта. У  него было любимое изречение: "Вперед,  без страха и
сомнений!"  Под  его  мудрым руководством рота шла  именно вперед, дошла  до
госэкзаменов и успешно  их сдала,  получив  дипломы.  К сожалению,  не  моry
написать "без потерь"...
     Курсанты  уважали  командира,  некоторые  поддерживали  с   ним  добрые
отношения на  протяжении многих  лет и проводили в последний  путь. Никто из
нас  не  свернул  с  истинного  курса,  в  чем,  безусловно, есть плоды  его
воспитательной концепции.
     ...Мы уезжали в колхоз. Наш судоводительский букет  был разбавлен одной
яркой судомеханической личностью в  лице  представителя солнечной  Одессы --
Арсо Бобеля.  Это он  в прошлом  году обвел вокруг  пальца  такого  опытного
стража курсантских устоев, как майор Давиденко.
     Рота прибыла из колхоза. Арсо появился  незнамо откуда. Майор спросил у
него:
     -- Бобель, где ты был?
     -- Болел.
     -- Бумага е?
     -- Бумага е.
     -- Покаж!
     Бобель  достал  из  кармана  какую-то   помятую  бумажку,   скрепленную
треугольным штампом, и подал майору, который проверил ее и на свет, и на зуб
попробовал, после чего сказал:
     -- Бобель, так це ж липа!
     -- Це дуб, -- уточнил Арсо.
     Нашей ударной группой  командовал в колхозе отличившийся при задержании
"диверсанта"    в   минно-торпедном   классе   капитан   Кузьмин    --    "В
Дарданеллы-мать!"
     Приехали  в  колхоз "1  Мая"  Хаапсалуского  района.  Нас  расселили  в
помещении, которое  когда-то могло  быть школьным  классом.  Никогда мне  не
доводилось видеть в эстонской деревне такой нищеты и убожества, как здесь. А
название колхоза звучало даже как-то издевательски.
     Спали мы на полу, в ржаной соломе. По утрам заходил "В Дарданеллы-мать!
и,   постукивая   палкой   о   голенище  сапога,  командовал:   "Подъем!   В
Дарданеллы-мать!"
     Из-за бедности колхоза ощущались трудности с питанием, которое покупали
на базаре. В хозяйстве был автомобиль  ГАЗ-51 с фанерной кабиной, на котором
ездил председатель, бригадир, шофер и  грузчик в  одном  лице.  Имелись  три
лошади,  на одной из которых  одноногий почтальон развозил почту. Еще -- две
коровы, 22 овцы и 7 членов  колхоза. Особой  достопримечательностью были две
телеги образца 1936 года, на долю которых с  нашим приездом  выпали  тяжелые
испытания.
     Вначале мы  занимались перевозкой  сена с ригелей,  что для  Эстонии  в
сентябре явление весьма  редкое. Водителем  одной из  кобыл был я, другой --
Игорь Сараев. Возможно, уже с курсантских дней в его организм закрался червь
испытателя.  Первым  объектом  его  экспериментов  стала  колхозная  телега.
Возвращаясь с  работы, он  так  раскочегарил  управляемую им лошадь,  что  у
телеги одновременно отвалились оба задних колеса, через несколько дней та же
участь  постигла  и   передние.   Капитан   Кузьмин   от   души  напихал  "В
Дарданеллы-мать"  во  все нюхательные,  дыхательные  и  глотательные  органы
незадачливого испытателя.
     Вскоре нас  перевели на уборку картофеля, что оказалось особенно  не по
нутру  Арсо Бобелю, у которого на батьковщине картофеля вообще не было, и он
не представлял, как его выбирают. Арсо ждал своего часа -- и дождался.
     У нас в лежбище перегорела электрическая  лампочка. Возможно, кто-то ей
помог сгореть. Поставили стол, на него картофельный ящик, и единственный наш
механик полез менять "лампочку  Ильича". Не  дотянувшись  до  нее, он  издал
страшный крик  и начал катапультироваться. Все очевидцы  того случая  дружно
подтвердили, что Арсо начал кричать раньше, чем падать...
     Улыбающийся Арсо поудобнее уселся в коляске мотоцикла М-72,  на котором
заместитель  начальника  училища  по  политической  части  и  начальник ОРСО
увозили его в  училищную медчасть, где он вдоволь отвел душу, гуляя по ночам
и отсыпаясь днем. Надо уметь жить, как одесситы!
     В память о пребывании в колхозе "1 Мая" я храню в своем архиве Почетную
грамоту "За хорошую работу на полях Хаапсалуского района".
     Мы  вернулись  из колхоза, и  потекли своей чередой  курсантские будни.
Через несколько дней поступил приказ:  "Роте сдать кал на баканализ!" И хотя
сие по приказу не  делается,  дружно засели в гальюне. Потуги результатов не
дали, продолжили  наутро --  и вновь неудача. И когда  уже  совсем  потеряли
надежду  на успех, мертвую тишину  гальюна нарушил радостный крик: "Есть!!!"
Все,  как  в  Эльдорадо,  бросились  со  спичечными  коробками  к  заветному
продукту.  Выполнив   заказ,  через  день  получили  новый   приказ:   "Роте
приготовиться для госпитализации в  инфекционную больницу  на улице Тислера,
29".Оказалось, что в содержимом наших коробок обнаружили зловредную микробу,
за которой охотились все таллиннские эпидемиологи. Какой-то самый догадливый
из  них  сообразил,  что  подобный  колоссальный успех  в таком сложном деле
нереален, и сдачу  анализов  пришлось повторить. Теперь  каждый из  нас, как
амулет, носил в кармане пустой спичечный коробок...
     Со  второго курса приступили к  изучению капитальных морских дисциплин:
мореходной  астрономии,  основ  теории  судна,  судовых  силовых  установок,
метеорологии и океанографии. И нам было, над чем поразмыслить.
     Мореходная  астрономия  изучает  и  разрабатывает  способы  определения
географических  координат судна в  открытом море  путем  наблюдений небесных
светил  и  является  одним  из  многочисленных  разделов  древнейшей  науки,
возникшей  задолго до нашей  эры.  Науку  эту  преподавал  Ростислав Юрьевич
Титов, которого называли  "звездочетом".  Интеллигентный и очень выдержанный
человек,  фанатично влюбленный в свой  предмет и  превосходно  его  знающий.
Пожалуй, единственным его недостатком был тихий голос, который он никогда не
повышал, да вряд ли умел это  делать. Мы уважали его за скромность, простоту
и превосходное знание предмета.
     На первых порах у меня отношения с мореходной астрономией не сложились.
Тридцать пять лет преподавал ее Ростислав Юрьевич  Титов, написал  несколько
учебников. Став  профессиональным  писателем,  создал полтора  десятка книг.
Свою  первую книгу  подарил  мне  на  память "о бывших сражениях  в  ТМУ". Я
искренно уважаю этого честного,  высоконравственного  и глубоко  порядочного
человека.
     В курсе, именуемом основами теории судна, изучались мореходные качества
судов. Более точно предмет этот можно определить как  науку  о  равновесии и
движении судна.  Немного найдется инженерных проблем, которые  по  сложности
сравнимы с проектированием морских плавучих сооружений.
     Основы  теории судна вел  Аркадий Давидович  Дидык, всегда серьезный  и
строгий. Мы его  уважали и боялись одновременно. На  двойки он не  скупился,
поэтому предмет в массе знали хорошо.
     Однажды  открылась  дверь,  и  два курсанта,  согнувшись под  тяжестью,
внесли  в класс огромную, масштаба 10:1, деревянную логарифмическую линейку.
Следом вошел Аркадий Давидович. Он рассказал нам об устройстве этого хитрого
прибора, бывшего в то время главной техникой для проведения расчетов.
     Задолго до наступления электронной эры вычисления для кораблестроителей
проводил в  уме  слабоумный слепой идиот из клиники Армантьер во Франции  по
имени Флери. Двенадцать  ведущих  математиков  Европы  решили  проверить его
способности и задали вопрос: "У тебя 64 коробки, в первую коробку ты кладешь
одно зерно, а в каждую последующую  вдвое больше,  чем в предыдущую. Сколько
всего зерен окажется в 64 коробках?" Не прошло и  минуты, как Флери ответил:
184467340737095516154.
     Поскольку  в  нашей  роте   идиота  с  феноменальными   математическими
способностями не было, для проведения расчетов метацентрической высоты судна
изучали  логарифмическую  линейку.  А  я,  уже  впоследствии,  ощущал  волну
атлантическую, вспоминая линейку логарифмическую.
     В знак  глубокого уважения  и  доброй памяти  о  безвременно ушедшем из
жизни учителе храню книгу А.Д. Дидыка с теплой надписью автора.
     Судовые   силовые  установки  преподавал  Семен  Осипович   Жуховицкий.
Среднего роста,  спортивного телосложения, с  копной темных  вьющихся волос,
всегда  веселый.  Стоило мне только изобразить на доске  водотрубный котел и
заштриховать в нем уровень воды, как Жуховицкий спрашивал меня: "Рястас, что
за мухи в котле плавают?"
     Метеорология и океанография были царством нашего кумира Як-Яка. На ниве
метеорологии  ему представлялась возможность  поведать  нам  ряд историй  из
жизни. На память приходит его рассказ про памперо и посещение Буэнос-Айреса.
     -- Штою  я как-то на  вахте, -- начал  Як-Як,  -- шмотрю вперед и вижу:
летит  корова. Докладываю  капитану, он говорит: "Протрите  штекла бинокля и
продолжайте наблюдать". Протер  штекла,  шмотрю вперед, летит лошадь. Пришли
тогда в  Буэнос- Айрес,  на борт прибыл агент и газету читает,  что  памперо
унес в море целое штадо крупного рогатого шкота.  После выполнения  портовых
формальноштей  пошли мы в  город. На улице открытый ринг и мештный  чемпион,
играя мушкулами, желающих на бой выживает. Ребята мне говорят:  "Яша, уделай
ты  этого нахала". Я тогда в  хорошей форме был, мы  весь  переход мордобоем
жанимались. Переоделся,  вышел  на ринг. Он ждоров, как аргентинский бык,  и
шражу на меня попер, а я худенький, верткий и ухожу от его пушечных  ударов,
перчатки,  как ядра, мимо швиштят. И тогда я нанес сокрушительной силы удар.
Он жамер, обмяк  и рухнул заме