Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
аходится в академическом отпуске,
поскольку зимой сломала ногу и пропустила четыре месяца учебы, времени даром
не теряет, ассистирует одному самородку - бывшему работнику милиции; выйдя в
отставку, он обнаружил в себе удивительные способности исцелять руками,
словами и взглядами (и психотерапевт-самородок тут?! - ну, давай и его!),
кроме того, он всю жизнь рисовал, сочинял песни, писал стихи и даже выпустил
сборник за свой счет - в общем, удивительный человек, хотя она настороженно
относится к врачебной самодеятельности, но тут случай действительно
особенный и способности этого человека несомненны, ей же это, помимо
некоторого заработка, дает богатый материал для психологических наблюдений и
опытов. Вот вкратце и все. О Сереже - ни слова. А когда день рождения?
- Зачем вам это?
- Это такой секрет? Я астролог, мне просто интересно - кто вы: Близнец,
Рыба, Львица?
- Это все чепуха. Шестнадцатого октября я родилась. Весы мы.
Значит, впереди лето - а потом золотая осень. Считая с сегодняшнего дня
- первого июня, ей еще жить четыре с половиной месяца. Сто тридцать семь
дней. Многое можно успеть.
Имя же ее - Нина. Это меня огорчило. Нина - не из любимых моих имен. Не
знаю почему.
Ну что ж делать, Нина так Нина. Привыкну. Мне и мое-то - Сергей - не
очень нравится.
Все эти сведения я получил довольно быстро, заговорила она о себе не
сразу и как бы с неохотой, но тем не менее рассказала и то, о чем я не
спрашивал - о самородке-целителе, например, - подробно.
Тут не словоохотливость, тут, по-видимому, - одиночество. Глубокое,
внутреннее, врожденное.
Я, конечно, тоже исповедался сполна. И сказал:
- Почему же вы меня отсылали к психиатру, если сами психолог, да к тому
же с целителем сотрудничаете? Отведите меня к нему. У меня депрессия,
пониженный тонус, сонливость среди дня, сердцебиение вдруг одолевает.
Расклеился, в общем.
Я - его клиент.
- Не знаю... - сказала она.
- Какие-то проблемы?
- Нет. Просто мне кажется, вы это все придумываете.
- Зачем?
- Ну, чтобы знакомство продолжить.
- Вы психолог, от вас ничего не скроешь. Отчасти, да, вы правы. Но я
всерьез хотел бы подлечиться. Я же деловой человек, деляга, делец, как
только унюхаю, что знакомство может быть мне выгодным, тут же на эту выгоду
набрасываюсь. Он ведь по блату меня лечить будет - бесплатно? Ведь я ваш
знакомый! А то я скуп - просто до жадности.
- Врете, конечно, - сказала она.
- Вру, - охотно поддакнул я ее профессиональной проницательности. - Вру
- и, конечно, заплачу ему по установленному тарифу.
- Если я скажу, что вы мой знакомый, - не возьмет.
- Зачем же лишать человека заработка. Скажите, что я вышел на вас
случайно, что вы меня первый раз видите. Оно ведь так на самом деле и есть.
- На самом деле я вижу вас второй раз.
- Первый раз был не я. Первый раз я роль играл.
- А теперь?
- Теперь нет.
- Ну, хорошо. Послезавтра в шесть вечера встретимся тут же. Он живет
неподалеку.
А о Сереже - ни слова. Ни полсловечка!
Отставной милиционер жил в старом доме в однокомнатной квартирешке -
его доля, как я потом выяснил, после развода и размена с женой, не
понимавшей никогда его изобразительного и словесного творчества, не понявшей
и его преждевременного ухода в отставку - когда ему опостылела милицейская
лямка, причем ушел, имея звание для милиции немалое: майор. К чести его, из
дома он удалился гордо, взяв с собой лишь десяток любимых книг (остальные -
двум дочерям), гитару и, конечно, свои картины - поскольку в его семье в них
все равно никто толку не разумеет.
Я готов был про себя тихо улыбаться, глядя на эти самые картины, но они
мне неожиданно понравились. В них не было того, что я не терплю более всего
- претензии. Это были не абстракции и не дилетантский реализм, достижения
которого сводятся к тому, что все предметы на картине аккуратно и строго
сужаются в перспективу, это не был и натужный, насильственный примитивизм,
это было похоже на фотографии неумелого фотографа, на снимках которого дома
заваливаются назад, руки сфотографированного человека чудовищно велики, а
голова находится от рук на расстоянии трех метров. Правда, портретов не
было, были всЈ городские пейзажи, странный какой-то коричневатый колорит и
обязательно где-то полоса или кусок неба цвета расплавленного свинца, мне
очень понравился этот цвет. Стихами я утешился (он подарил мне книжечку) -
грамотные среднеарифметические стихи с попытками философствования - и не
больше. Не поразили меня и песни - Нина попросила его спеть, и он спел три
штуки.
Нине не терпелось показать мне его способности сразу, он смущался, но
потакал ее желаниям - как добрый дядюшка. Он и возрастом годился ей в
дядюшки: немного за пятьдесят. Крепкий еще мужчина, с непрошедшим еще
румянцем на щеках - от долгого пребывания на свежем воздухе во время
милицейских дежурств.
Имя его: Александр Сергеевич. Что ж поделаешь, бывает. Фамилию зато я
предвкушал крепко милицейски-военную: Сидорчук, понимаешь, Баблаков,
понимаешь, Рррррррахитченко, понимаешь. Оказалось же: Петров. Александр
Сергеевич Петров. Найдите подлеца, который стал бы смеяться над человеком с
такими именем, фамилией и отчеством. Я не подлец - и не смеялся.
Освоившись - или дав мне освоиться, - он сказал:
- Вы, конечно, сами знаете, чем больны и каким образом вам надо
лечиться.
Я засмеялся.
- Конечно, знаю.
Нина улыбнулась. Ей от души приятно было слышать беседу двух умных,
понимающих друг друга людей.
- И к таким лечителям, как я, относитесь, конечно, с иронией, -
продолжил Александр Сергеевич.
- Не буду отрицать.
- И мне вы тоже не верите. Уж очень богатая личность, - отнесся
Александр Сергеевич в свой адрес, а Нина вся засветилась, любовно (право
слово, именно так!) глядя на него. - Он, видите ли, и малюет, он и стихи, и
песни, он и за живых людей взялся. Сейчас начнет рассказывать, кого как от
рака вылечил, от прогрессирующего паралича, не считая таких мелочей, как
стенокардия и язва. А уж депрессии всякие - просто одним плевком. (Видимо,
кое-что Нина обо мне ему рассказала.)
- И вам не верю, - согласился я.
- И не надо. Не верьте, смейтесь - позвольте только над вами руками
поводить. Пошаманствовать, так сказать.
Отчего ж не разрешить, я разрешил. Он поводил руками. Я, как и велено
было, не верил и посмеивался. Ему бы тоже посмеиваться, но он все больше
хмурился, а к концу сеанса вовсе помрачнел.
- Все-таки рак, - сокрушенно сказал я.
- Нет. Вы практически здоровы. Ну, кое-какие отклонения, как у всех
мужчин вашего возраста. Даже поменьше. Но что-то вас давит.
Ясно. Нина и про мои разговоры насчет самоубийства сообщила.
- Ничего особенного: жить неохота, - понурился я.
- Да нет, не то, - сказал Александр Сергеевич Петров. - Тут хуже. То
есть не хуже, а сложнее. Или не сложнее... Не знаю.
Нина смотрела на него с недоумением.
- Может, тяжкий грех на душе? - спросил я сумрачно, как у
ведуна-схимника в пещере, ожидая, что он сейчас воздымет тощую, вскормленную
акридами руку и проклянет меня, а я его убью, ибо все равно прощенья нет.
- Вам лучше знать, - сказал он.
- Нет тяжкого греха, - вздохнул я. - Девиц и женщин, правда, бесчестил.
По молодости. Ну, жульничал, поскольку делец, - однако в пределах,
разрешенных законом и собственной душой. Вот и все.
- И велики те пределы? - допрашивал Петров уже с пристрастием, без
шуток.
- Вы о законе или о душе?
- И о том, и о другом.
- Насчет законов затрудняюсь ответить, ввиду отсутствия таковых, душа
же, как вы знаете, беспредельна.
Нина глядела на Александра Сергеевича и на меня чуть ли не со страхом,
правда, причины страха по отношению к нему и ко мне, наверное, были разными.
- Так вот, - подытожил вдруг Петров, хотя я только начинал входить во
вкус. - Лечить я вас не буду. Общаться с вами - не желаю, потому что,
извините, лишней отрицательной энергии накапливать не хочу - она на других
отзовется. И настоятельно, кроме этого, прошу вас с Ниной знакомства не
поддерживать.
- Что ж такое! - воскликнул я, ничуть не медля. - Один вохровец
недоделанный на меня с кулаками полез, другой - мент с широким кругозором -
с девушкой дружить не разрешает! Что за борзость такая, граждане! Не надо!
Не надо меня на понт брать!
- Ты не юродствуй! - спокойно сказал Александр Сергеевич, но скулы у
него заиграли по-ментовски уже, по-майорски уже они у него заиграли. - Ты не
корчь из себя тут. Ты человек с образованием - не скажу интеллигент, -
правила хорошего тона знаешь и вполне способен сообразить, что после моих
слов должен оставить мой дом. Прошу.
Я выдержал паузу. Не то чтобы раздумывал, нет, реакция на любое слово и
дело у меня мгновенная, я уже знал, что скажу, но пауза мне нужна была в
целях мхатовских. И сказал:
- Я уйду. Я делец, но не из тех, что трясут пузцами и гонором. Я только
одно хочу спросить: вы в Христа веруете?
Нина так и вперилась в Петрова. Не знаю, обсуждался ли меж ними этот
вопрос, но я ясно видел, что сейчас она жаждет положительного ответа.
- Верую, - сказал Александр Сергеевич, и не будь тут меня, Нина,
возможно, захлопала бы в ладошки по-детсадовски, словно дождавшись Деда
Мороза и новогоднего подарка.
Я любовался ею, я умолк; Петров нервничал. Задав важный вопрос, я
погрузился в созерцание - и умалил этим свой вопрос, и оскорбительно
обошелся с ответом Петрова.
- Ну так что? - поторопил меня майор.
Я по-прежнему созерцал нечто свое, внутреннее, гораздо более ценное,
чем наши пустяковые беседы. Однако пришлось вернуться. Нехотя очнувшись, я
продолжил:
- А раз веруете, Александр Сергеевич, почему ж гоните? Если видите
что-то во мне, - говорил я с полной и абсолютной серьезностью, которой не
добился бы от меня ни один психиатр, говорил я этому отставному майору с
шизофреническими творческими наклонностями, - если видите что-то, то скажите
и мне, потому что, вам же известно, человек сам себя подчас не знает!
- Не подчас, а всегда, - поправил меня Петров, чувствуя уже надо мной
некоторую власть.
- Ну всегда. Так помогите!
- Это не болезнь у вас. А может, и болезнь. Но я такие не лечу. Поп
лечит - если сами в Бога и церковь веруете. В чем сомневаюсь. Знаю одно - вы
человек страшный, опасный, на все готовый.
- Позвольте! Вы это - с такой уверенностью, у меня мурашки по коже! - Я
сказал это не Петрову, я обратился к Нине с этими словами, как будто именно
ее просил пожалеть меня, объяснить мне, а она сидела, вжавшись в кресло, и
смотрела уже не на нас, а куда-то между нами. Может, вспоминала положения
научно-популярной книжки "Познай самого себя". - Если я не чую своей
умственно-психической сути, то вы-то свою - чуете?! Вы - майор милиции в
отставке, вы не в отделе кадров, судя по вашему цветущему виду, работали, не
в детской комнате милиции, вы, я думаю, и по сусалам давали людям, а то и
убивали. Отвечайте быстро и честно - убивали людей?
- Двоих, - твердо и спокойно ответил Александр Сергеевич. - Одного,
правда, могли спасти. Не довезли. Далеко было. Степь. Казахстан.
- Ну, будем считать - полтора. Полтора трупа на вашей совести...
- Ты еще пошучивать будешь, сопляк! - взревел наконец отставной майор,
побагровев, что сделало его еще мужественней.
- Не буду! - приложил я руки к сердцу. - Дурная привычка, в
пионерлагере били за это: язык без костей. Но коли вы убивали-таки людей, то
какое право вы имеете меня выпроваживать только на основании каких-то
догадок, каких-то ваших шестых чувств, которые я уважаю, тем более газета
"Неделя" о них пишет тоже с уважением и подробно? За что вы мне не велите, -
тут я подчеркнул, - дружить с Ниной, по отношению к которой у меня самые
чистые намерения?
- Не надо! - сказала Нина. - Не надо никаких намерений. Я вам повода не
давала.
- Да я, может, к примеру. Как он смеет, - взвился теперь уже я, - как
он смеет, самопальный, видите ли, художник, посредственный поэт и бездарный
струнощипатель, как он смеет вот так с ходу клеймить человека! Кому - если
по-христиански - дано это право? А?
Тут уж паузу взял майор. Но паузу не мхатовскую, а истинно майорскую,
натуральную, будто не было за его плечами картин, и стихов, и чтения
художественной классической литературы, а были только бездумные нудные
дежурства или унылые разбирательства с жульем средней руки да ловитва
преступников, укравших средь бела дня у глухой бабушки утюг и бутылку водки,
- а потом: прийти домой, скинуть сапожишки, взопревшие носки и мышиные
штанцы - да щец похлебать, да задремать у телевизора, накрывшись газетой.
- Я не клеймлю, - молвил он наконец. - Но имею право знакомиться с кем
хочу. С вами - не хочу, вот и все. И Нине не советую. По-человечески,
обычно, без всякой христианской вашей демагогии. Ясно вам?
- А ведь вы даже не заметили, - не преминул я подкинуть ему, - что
стоило на вас прикрикнуть, осадить вас - так вы меня моментально тыкать
перестали. А то сразу: "Ты! Сопляк! Пшел вон!" Говорил он так? - спросил я
Нину, прекрасно понимая, что ставлю ее в трудное положение.
- Он чувствует, - избежала Нина прямого ответа. - Он всегда чувствует,
плохой человек или хороший.
- Да ты-то откуда знаешь? На слово веришь? Человек ушел, оплеванный, а
через полчаса, может, старушку из-под трамвая выволок, пожертвовав
собственными ногами! Ты хоть одну судьбу потом проследила?
- И не одну, а многие. С Александром Сергеевичем многие в контакте, я
многих больше года знаю.
- Это хорошие. А плохие?
- И плохие есть. И все подтверждается; если Александр Сергеевич скажет
- так и есть: плохой человек.
- Позвольте! - изумился я. - Но только что Александр Сергеевич,
уважаемый человекознатец, отказался со мной вообще дело иметь! Я что - хуже
даже этих плохих?
- Вы первый, с кем он так, - почти прошептала Нина.
- Какой-то бесплодный разговор, - поморщился Петров. - Лично я сказал
все, что хотел. Ни в чем вас не обвиняю. Но такой черной дыры ни у кого в
душе не чувствовал. Я даже, - усмехнулся он - показывая усмешкой, что
изволит шутить, - даже побаиваюсь вас.
- Ладно, ухожу, - поднялся я. - Но - напоследок. Мои слова будут не
столь загадочными, они вам даже покажутся пошлыми, бытовыми, но я много раз
убеждался, что сложность мотивов - лишь в кино да в книгах, поскольку там -
избранные, так сказать, типы, квинтэссенции пороков и добродетелей, иначе
скучно. В жизни ж вот так: Сергей Александрович, то есть, извините,
заговорился, Александр Сергеевич Петров, отставной майор с умом и
способностями, очень желал бы согреть свой ум и развить свои способности не
в этой холостяцкой конуре, где у него, кроме чая, нет ничего - ведь нет? - а
в обществе молодой, желательно красивой женщины. Он мечтает: молодая
красивая женщина влюбляется в него, крепкого еще, а главное, неординарного
мужчину - и выходит за него замуж. Днями он будет принимать клиентов, или
писать стихи, или полотна акварелями, темперой, а то даже и маслом! - или
сочинять песни, а вечером они будут обсуждать результаты его трудов или он
сядет на диван читать вслух Шопенгауэра, а она, прикорнув рядышком, будет
внимать и дремать - да и ему дремлется после сытного ужина, приготовленного
не грубыми мужскими руками, привыкшими к шмону, тычкам в загривок и тяжелым
ключам от тюремных камер, а нежными атласными ручками. Вот вам и вся ваша
сложная психология, которая на самом деле сучий хвостик, как выражается один
мой приятель.
Я не дал ответить вскочившему Александру Сергеевичу. Я не дал слова
сказать и вскочившей Нине.
- А может, я все наврал, - сказал я. - Обида заговорила, злость, не
знаю. Так ведь бывает - даже с умными людьми: обозлишься на кого-то и
заорешь: ах ты, козел! - хоть и знаешь, что он вовсе не козел, а, наоборот,
семейный хороший человек, но трудности у него, и здоровье шалит, и жена
пилит, и любовница домогается, и в долги залез, а на чердаке в трубу он по
ночам астрономию смотрит, недосыпает. Когда сложен человек, когда прост? Или
всегда одновременно сложен и прост? Когда он плох, когда хорош? Или
опять-таки одновременно? А? Молчите, Александр Сергеевич? - вопросил я
Петрова, как раз собиравшегося что-то сказать. Но я не дал ему. - И это
правильно, - напористо сказал я. - Главная милицейская заповедь, она же
армейская, она же чиновничья: молчи - за умного сойдешь! Вы ж молчать не
захотели, вот вам и результат!
И - к двери.
- А ну стой! - заорал Петров (потому что какие мы там ни
психотерапевты, а самолюбие - как без него? как позволить другому сказать
последнее слово?). Он не только заорал, он, забывшись, вцепился мне в рукав,
но я брезгливо оторвал его руку - и вышел, хлопнув дверью, не попрощавшись
даже с Ниной.
Впрочем, я уверен был, что она позвонит - и скорее всего в тот же день.
Она и позвонила - вечером. Разговор я записал на магнитофон. Как и
впоследствии записывал: чтобы потом слушать, вспоминать. ПОТОМ. Понимаете
меня?
А кого это я спрашиваю? Следователя, которому отнесу эту тетрадь? Или
будущего психиатра? Или друга сокровенного, которому захочу покаяться? Или,
упаси Бог, читателей, которым предложу все это в виде занимательного
повествования? Или чертиков, которые мерещатся по углам? - но мне никакие
чертики не мерещатся и не мерещились даже в ту пору, когда я допивался до
тяжелых похмелий. Будем считать, что я себя спрашиваю - на "вы". Но зачем
мне себя спрашивать, если и без вопроса знаю ответ?
ПОТОМ.
После шестнадцатого октября, после дня ее рождения.
Естественно, она сказала, что звонит в последний раз и только для того,
чтобы выразить возмущение по поводу моего поведения, по поводу того, как я
вел себя по отношению (волнуясь, она выражалась довольно коряво) к
замечательному человеку Александру Сергеевичу Петрову, подобных которому она
не встречала всю свою жизнь, да еще позволил (это я, а не Александр
Сергеевич) высказать грязные предположения по поводу их взаимоотношений, в
то время как, кроме деловых контактов, тут ничего нет и быть не может.
- Во-первых, - сказал я, - что погорячился - признаю. Но грязных
предположений не делал. Пошлые, убогие - но не грязные. И сам же в них, если
помните, усомнился. Во-вторых, зачем вы оправдываетесь?
- Я - оправдываюсь?
- Не только оправдываетесь. Вы говорите неправду.
- Что?!
- Положим, у вас к нему отношение как к учителю, как к старшему
товарищу. А у него к вам? Или я слепой и глухой? Я не такой чуткий, как
Александр ваш Сергеевич (хотя то, что он убийца - вы слышите меня? -
угадал!), но понять его отношение к вам вполне могу. Скажите еще раз
неправду. Это ведь легко.
- Ну, пусть так, - сказала она после паузы - не мхатовской, как у меня,
и не тугодумной майорской, как у Петрова, а после паузы женской - когда за
полминуты решается вопрос: продать близкого человека ради случайного
красавца или не продать. Вопрос, насколько я знаю женщин, всегда решается в
пользу красавца. (О том, что я красав
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -