акурено, окна зарешечены - и уныло
висят  бледно-розовые шторы на  металлическом карнизе, кольца, которыми  они
прикреплены, противно визжат при раздергивании и задергивании штор...
     -  Потом! Потом об этом. Или  сейчас... Коротко. Она выслушала, поняла.
Но понять не захотела.
     -  Вы не окосевши, Александр Сергеевич?  Как это:  поняла, но понять не
захотела?
     Он  некоторое   время  смотрел  на  меня  белыми  глазами   с  красными
прожилками.
     - Именно  так!  Понимая -  не захотела понять!  Ясно? И вот я  пришел к
тебе.
     - Вас тоже можно на "ты"?
     - Все шутишь?
     - А что? Злые чары нашлете? Экстрасенсы это умеют.
     - Чары? Да нет, у меня несколько иные планы.
     Тут он резко поднялся и дал мне пощечину. Постоял и грузно опустился на
стул.
     Я,  любезно склонив  голову набок, ждал  продолжения. Искалечить его  я
всегда  успею  - имея  на  это  полное  право как гражданин,  подвергшийся в
собственной квартире нападению пьяного хулигана. Я ждал.
     - Ну вот, - удовлетворенно  сказал майор, будто  дельное дело сделал. -
Теперь так. У тебя пистолет, конечно, есть?
     - Есть.
     - У меня тоже. Ты берешь двух своих друзей, я двух своих, и стреляемся.
Или можно по одному другу - свидетелей меньше. Ну, секунданты то есть.
     Ко многому я был готов - а тут, признаться, чуть челюсть не отвесил.
     - Это что, дуэль, что ли?
     - Вот именно.
     - Ну, вы... А если я не соглашусь?
     - Тебя еще раз угостить?
     - Приму,  - не стал возражать я. - Ударившему тя по левой щеке подставь
правую. Продолжаем тему христианства.
     Но майор был готов к такому варианту.
     -  Если  ты не согласишься,  то я в одностороннем  порядке. То  есть  я
пристрелю тебя сейчас, вот и все.
     И вытащил пистолет. Несмотря на то что он  пил водку, рука  у него была
тверда и держала оружие уверенно.
     - Ну стреляйте, - сказал я.
     Майор  передернул  затвор. Круглое дуло, высунувшееся при этом, глянуло
как-то одновременно и неправдашно, киношно, но и вполне реально:  вот  через
эту металлическую трубочку вылетит  кусок металла и ударит в мое сердце, и я
перестану  быть.  В  сущности, не страшно -  но обидно уходить, не  исполнив
задуманного.
     Редкий случай: я  не знал, как поступить.  Майор  держал  меня на мушке
уверенно, сидел от меня  на расстоянии двух  метров, напасть  нельзя. Вопрос
один: насколько серьезна его готовность  меня убить? Этот вопрос сопрягается
с другим: готов ли он сесть в тюрьму - или надеется каким-то образом замести
следы? От растерянности я задал эти вопросы прямо:
     - Значит, пиф-паф - и застрелите безоружного? И наказания не боитесь? И
светского, и высшего - ежели в Христа веруете?
     -  Светского  не будет. Высшего боюсь.  Дважды боюсь: потому  что после
тебя - себя убью.  Два греха, второй страшней первого. Верней, первый вообще
не грех - верю, что дьявола убиваю. За это, может,  и второй грех простится.
Не мне судить. Главное - я готов.
     Так.  Это  уже  достоевщина, которая  растолковала, что русский человек
(русский благородный человек!) из-за денег не убьет, спасая себя - не убьет,
рвясь к власти - не убьет, а вот из-за теории - убьет. А теория у Александра
Сергеевича  готова:  я дьявол.  Антихрист.  Змея  подколодная. А по народным
поверьям, кто змею пристукнет, тому сорок грехов прощается.
     - Хорошо, - сказал я, - дуэль. На каких условиях?
     - Пятьдесят шагов, стрелять поочередно по жребию. До смерти.
     -  Нечестно, гражданин майор! -  сказал я, выпив тоже немного  водки. -
Пятьдесят  шагов!  У вас  глаз пристрелямши. Для вас чем дальше,  тем шансов
больше. Мои условия - десять шагов.
     - Это  как же? Это рулетка  получается!  Кому первому  выпадет,  тот  и
убьет?
     - Зато справедливо. Вы,  я вижу, совсем стыд и совесть потеряли. Хотите
наверняка меня прибить. А я  стрелял-то всего раза три по консервным банкам.
Я и с десяти шагов-то не попаду!
     Он подумал.
     - Хорошо. Рулетка  так  рулетка.  Если ты меня убьешь - она поймет.  Не
может не понять.  Итак, завтра  на стройке  химкомбината. За городом, глушь,
стройка лет  десять как заморожена, подвал весь водой  залит. Труп - в воду.
Завтра утром не позже семи  заезжайте за  мной, чтобы полвосьмого  на  месте
быть. В это время там на  десять  километров вокруг никого нет, выстрелов не
услышат.
     - Выстрела.
     - Да, выстрела. Честь имею.
     Майор встал,  чуть  ли не прищелкнув каблуками и слегка  поклонившись -
уважая меня теперь как противника - или уважая суть завтрашней мистерии, имя
которой: смерть.
     После его ухода я выпил еще водки и стал думать.
     Оно очень интересное  и приятное  дело: читать в книжках про  дуэли. Но
представить себе, что ты, ТЫ - по-настоящему, без дураков, будешь участником
дуэли...  ДУЭЛЬ, мысленно  говоришь себе. И слегка смешно становится, но тут
же морозцем пробирает по плечам: Господи Иисусе, что  за чушь выдумал майор,
что  за  бред вытащил из девятнадцатого века, из  классиков, из своего  не в
меру  горячего сердца! Ведь  пистолеты  настоящие  и  пули  настоящие,  и...
Непонятно!  Навел  на  тебя  железку,  нажал пальцем -  и нет ни стройки, ни
голубых  небес, ни ощущения твоей живой крови, бьющейся  в  сердце. И Нины -
тоже нет.  Конечно, с десяти шагов я не промахнусь, все-таки стрелял не  три
раза и не только по консервным  банкам, все-таки после  университета военные
сборы проходил. Но это если я буду первый. А если нет? И  главное  - если бы
это было ПОСЛЕ задуманного мною! Что ж я, дурак, не догадался предложить ему
перенести дуэль  на  любой  день  после шестнадцатого  октября?  Но  поздно.
Во-первых, за труса примет - но это плевать, мне его мнение не  интересно. А
во-вторых, у него как раз цель до свадьбы это сделать.
     А  кого  секундантом взять? Ведь  если я-таки его убью,  а  не он меня,
никто из известных  мне  людей  не  задумается занести  этот  случай  в свою
мысленную картотеку - и когда  понадобится, извлечет и покажет мне:  "Вот ты
где у меня, голубчик. Не  съездить ли на стройку, не посмотреть: может, вода
спала?" И я сделаю все, что мне этот человек скажет.
     Один  кандидат - Алеша Хворостов. Как поэт - и поймет, и согласится,  и
даже обрадуется.
     Я поехал к Алеше Хворостову, звонил, стучал...
     Где его черти носят?
     Я не знал, что черти носили уже Алешину  душу по ухабам  запоя, и в тот
момент,  когда я рвался к нему, он спал беспробудным глубочайшим сном  после
пьяного трудного дня.
     Что ж, кроме Морошко - никого не остается?
     Я затормозил,  остановился среди ночной пустой улицы. И подумал: а ведь
майор меня убьет. То есть обязательно убьет. Слишком долго мне сопутствовала
удача,  должна же и расплата  прийти. К  тому же он,  экстрасенс  проклятый,
обязательно учует своими одаренными пальцами, в каком жребии  смерть, а если
я буду первый тянуть жребий  - наведет мою руку на смертный выбор, для  него
это пара пустяков! Ай да майор, ай да Александр Сергеевич, ай  да сукин сын!
- все предусмотрел. Не дуэль это будет, а убийство, самое простое убийство -
и он ничем не рискует. Почему ж я  должен подставлять  лоб под пулю? За что?
За то, что собираюсь убить Нину? Но, во-первых, будь  он сто раз экстрасенс,
я не поверю, что  он смог угадать мое  намерение во всей его конкретности, а
во-вторых, может, это моя умственная игра, может, я этим самым возбудил себя
для  поиска  единственной  женщины:  ЖЕНЩИНЫ,  КОТОРУЮ Я  ТАК  ПОЛЮБЛЮ,  ЧТО
СПОСОБЕН БУДУ УБИТЬ,  ТО ЕСТЬ - ПОЖЕЛАТЬ УБИТЬ,  - но  не  нужно  мне теперь
никакого убийства, а  нужна мне эта женщина во веки веков. Если, конечно, не
бросит меня,  как бросали  предыдущие по  непонятным  для меня  до  сих  пор
причинам. Но верится - не бросит. И мы будем  жить долго и счастливо и родим
троих детей.
     Рассудим холодно и просто. Некий человек, влюбленный в мою невесту,  по
всем признакам  маньяк, хочет убить  меня - и  убить наверняка - и  при этом
хитроумно  (как  все маньяки  - я бы  вот  до такого не додумался, поскольку
нормальный человек), оставаясь  полностью чистым  и невиноватым. Нина ничего
не узнает. Пропал человек - и пропал. Ах, Ниночка,  мало ли теперь пропадает
этого коммерческого люда! Будет около  нее,  будет  терпеливо ждать - и ведь
дождется!
     Вывод: не дать ему меня убить. Не довести до дуэли.
     Но  он  придумает  еще что-нибудь.  Или  просто прихлопнет  меня, как и
грозился. А потом  -  себя? Ну,  сказать-то что угодно можно, особенно после
бутылки водки...
     Вывод: убить его.  Не будем залезать в дебри и решать, кто из нас более
достоин жить. На меня нападают, я имею право на самооборону.
     Тут  я вспомнил,  что взял с собой пистолет. У меня их два. Этот куплен
недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня
в "бардачке" и перчатки - для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки
потом  можно выбросить, пистолет  тоже. А  хоть бы и на ту химкомбинатовскую
стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины... А  завтра
что - не будет следов?
     О чем, собственно, я?  Странно  устроен человек: думаю  о  перчатках, о
следах, а ведь в голове уже совсем иное - и  вот уже  сворачиваю в переулок,
глухой и темный,  где старые двухэтажные  дома. Тихо, очень тихо заруливаю в
подворотню  одного из  домов, там оставляю машину -  со двора не видно, а на
улице прохожих нет,  вероятность же того,  что кому-то вздумается  в третьем
часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.
     Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные ходы), по
деревянной  лестнице, дверь  незакрыта, как всегда: в этом  доме  не  боятся
воров. "Сами воры!" - аттестуют себя коммунальные обитатели, но  это не так.
Если и украдут что-то, то безгрешно - на выпивку, ибо поголовно все пьяницы.
Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища
проста: у него затейливая фамилия  Бенгуров.  Человек  для особых поручений,
как  охарактеризовал его  Морошко. Я общался с  ним раза три  или четыре, но
особых  поручений не давал, разве что - сопроводить меня во  время некоторых
опасных  поездок,  поприсутствовать  при  некоторых  встречах с  ненадежными
людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта - как и положено человеку
для особых  поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы ты
не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.
     В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион, невысокий  и даже
тщедушный с виду (но  я  знаю, сколько силы и ловкости в этой тщедушности!),
сидел за  столом, сложив  руки, как  примерный ученик,  сидел под настольной
лампой, стеклянный абажур которой был расколот, - и читал.
     - Что  это  ты делаешь, Бен?  -  спросил  я,  от удивления  забыв  даже
поздороваться.
     - Читаю,  - ответил  Бен Гурион. Сам он вообще никогда  не здоровался -
считал лишним неженством.
     Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.
     - А что читаешь?
     - Книгу.
     - Интересную?
     - Не-а!
     - А чего ж читаешь?
     - Да зачитался как-то.
     - Бессонница?
     - Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.
     - Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?
     Бен  не  смог  ответить,   лишь  с  недоумением   посмотрел  на  книгу.
Перевернул, глянул на обложку. "Лев Толстой. Анна Каренина", - прочел я.
     - Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?
     - Запросто.
     -  А утром  к половине седьмого,  нет, лучше даже к  шести,  пойдешь по
адресу, который скажу, это  старый дом, там при выходе закуток есть, из него
все  видно, а туда  посмотреть - темнота. Выйдет человек, я тебе  его опишу.
Вот и все.
     -  Ясно, - сказал Бен Гурион. И назвал  цену. Цена была  большая, но не
чрезмерная. Я согласился и дал задаток.
     - Я бы  меньше взял, - вежливо объяснил Бен Гурион, - но жилой массив -
это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли...
     - Давай  так.  Бабка, наряд милиции  - меня не  касается.  Не сможешь в
подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?
     - Да понял, - добродушно улыбнулся Бен. - Тут только одно хорошее место
есть.
     Где?
     -  Да  в книге. Одно только хорошее место: как этот, ну... Ну,  сено он
косит.
     - Левин?
     - Может  быть.  Сено  он косит - это хорошо. Я  бы покосил. А остальное
выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже - все дела.
     - Это прошлый век, Бен.
     - В прошлом веке не мудохали?
     -  Случалось,  - сказал  я,  чтобы  отвязаться,  и  стал  излагать  ему
подробности. Повторять не пришлось - у него была замечательная память.
     Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:
     - Позвонишь из автомата через полчаса после... Скажешь: майора нет.
     - Понял.
     - Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?
     Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:
     - Лев  Толстой.  Анна Каренина. Да я сроду  на это внимания не обращаю.
Было бы внутри интересно.
     - Так неинтересно же.
     - Неинтересно! - со вздохом  согласился Бен Гурион и  снова углубился в
чтение.
     Подъезжая к своему дому, я увидел одно освещенное окно.
     Плохо, подумал я, могут обратить внимание, что разъезжаю по ночам.
     Быстро загнал машину в гараж, вышел, посмотрел: окно горело.
     Я сделал пару шагов - и встал как вкопанный - и опять задрал вверх свое
офонарелое рыло. Светилось мое окно - третье от подъезда на девятом этаже.
     Чего ты пугаешься, уговаривал я себя, поднимаясь. У Нины же есть ключи.
Правда, она никогда не появлялась ночью - но захотела вот. Невтерпеж. Любовь
и все такое. И это  замечательно: она очень сейчас мне нужна. Очень. Я люблю
ее.  Я никого никогда  так не любил. Мы будем жить долго и заведем множество
детей.  Целый  детский  сад.  Победим  другие  народы   не  качеством,   так
количеством!
     Я открыл дверь, торопливо прошел в комнату -  и, клянусь, не вздрогнул,
не вскрикнул и даже не удивился, когда увидел майора - на давешнем месте, на
стуле у стола.
     - Да вот ушел  от тебя, а потом  вспомнил, что не предупредил, чтоб  ты
без фокусов. А тебя нет. Ну, думаю, значит, фокусы уже начались.
     - Все не было случая спросить: вы не в уголовке работали?
     - В ней в самой.
     - И двери взламывать там научились?
     - Я запомнил ваш ключ, ваш замок. У меня хорошая зрительная память. Без
хвастовства - особенная. А дома у меня станочек, слесарю иногда.
     - Вы прямо на все руки мастер!
     - Не без этого.
     - Плохо думаете обо мне, Александр Сергеевич.
     - Очень плохо.
     - Я  с секундантом ездил договариваться, у  него телефон  испорчен. Так
что  отправляйтесь   спокойно  домой,  ложитесь  баиньки,   никто  на   вашу
драгоценную жизнь не покусится.
     - За секундантом можно было и утречком - как и за моим.
     - Ваш-то предупрежден, а моего уговаривать надо!
     - Ну, допустим. Верю. И все-таки, если позволите, останусь у вас. Время
очень  уж  позднее, пока дойду  -  ложиться смысла не  будет. А поспать хоть
немного  надо  - даже  и  перед  смертью. Как  вы  думаете?  Мне  ничего  не
требуется, я тут на диванчике прикорну.
     И он, не медля, прикорнул, действительно, на диванчике, сняв ботинки, -
и от его носков тут  же пошел распространяться по комнате холостяцкий запах.
И был это запах реальности, грубой - как неминучая завтрашняя смерть.
     Я  делал все  как бы машинально. Пошел принял душ,  потом выпил чаю - и
отправился  в  спальню,  где  разделся и  лег - но тут  же вскочил:  дикость
ситуации сводила меня с ума.
     - Не спится? - послышался  голос майора.  -  Оно  понятно,  человек  не
камень, я тоже не сплю. Ну, давайте поговорим.
     - О чем?
     - Ну,  например... Откажитесь  от Нины - и я тут же  ухожу. И вы уснете
сном  младенца.  Ведь она вам  не нужна.  Ведь тут тщеславие  одно: красота,
молодость, ум. Через год вам это надоест.
     - Нет уж, гражданин майор!
     Поскольку я сплю голым, то и явился перед ним в чем мать родила  - стоя
во весь рост и ничуть не стесняясь. Впрочем, не смутился и он.
     -  Нет,  гражданин  майор, тут не так, как  вам хочется. Тут, извините,
все-таки  любовь!  И какого  черта вы  в наши отношения лезете - не понимаю.
Хотя понимаю: патологическая ревность!
     - Сто раз  вам  объяснял. Вы  -  черный  человек. Пойдите к любому, кто
имеет дар чувствовать, - от вас каждый убежит и нос зажмет.
     - Охренела мне  ваша метафизика! Факт, хоть один?! Факт! Вы даже намека
на криминал какой-нибудь в моих  делах  не нашли,  а  кой-какой криминал  по
финансовой части, признаюсь, есть - ради дела пришлось на него пойти, потому
что  прекрасно  знаете - невозможно у нас  совершенно  честно работать пока!
Невозможно!  Первоначальное  накопление  капитала-с!  Товарищ   Маркс,  если
помните, если хорошо учились, а может, и Энгельс, неважно, в общем, товарищи
Маркс-Энгельс заявили не  без основания: когда капиталист чует сто процентов
прибыли, нет преступления,  на  которое он  не  мог  бы пойти. А  тут тысячи
процентов  мелькают, десятки тысяч! Но ладно,  я вам  курс политэкономии  не
буду  читать,  я  еще  раз  спрашиваю: что  вы  против  меня  имеете,  кроме
метафизики?
     - Вам все равно не объяснишь. Вглядитесь в себя, вот и все.  Нельзя вам
жить на этом  свете.  Сами же пожалеете.  И сами же, кстати,  говорили,  что
частенько жить неохота. Чего ж теперь нервничаете?
     -  Вы  первый, - сел  я  в  кресло,  -  кому довелось  увидеть,  как  я
нервничаю. Потому что я Нину - люблю. Понимаете вы это?
     Он помолчал. И вдруг начал размышлять вслух.
     -  В конце  концов, есть судьба. Ведь сложилась  она у  меня так, а  не
иначе, хотя  сложилась дико, нелепо... Может, и тут пусть  все идет так, как
идет. С  чего  я  решил, что могу  что-то изменить? На небесах-то  ничего не
изменится. Ну, искалечите вы ее, изуродуете, даже убьете - потому что шизоид
со склонностью  к  навязчивой  ревности,  - что мне  с  того?  Что  я о себе
возомнил? Вас вон чуть до греха не довел. Убить меня хотели?
     - Хотел.
     - Человека наняли?
     - Нанял.
     - Это сейчас просто... А из-за чего, из-за страха за  свою жизнь? Из-за
любви к Нине?
     - Из-за  страха за  свою жизнь. Из-за любви  к Нине. И из-за  того, что
понял: вы готовите убийство. Я решил защищаться.
     -  Почему  же  убийство? -  удивился майор  и  сел на  кушетке;  воздух
всколыхнулся,  и  запах  его  носков волной  ударил  мне в нос.  -  Сами  же
согласились на условия. Рулетка настоящая, а не убийство.
     - А  чутье  ваше?  Вы уверены,  что шестым  чувством не  поймете, какой
жребий надо тянуть?
     О, тут я  умно сказал, я правильно  сделал, выложив  ему свои опасения.
Тут и расчет на  его честность, и лесть его экстрасенсорскому самолюбию, - и
сработало!
     Он ошарашенно уставился на меня.
     - А я ведь  не подумал об этом...  - пробормотал он. - Действительно, я
могу этого  не  хотеть,  а  оно само получится...  Я  ведь  карты  с изнанки
угадываю. Не всегда, но часто. Тогда... Тогда пусть  наши секунданты... Хотя
я и на них повлиять могу... Вы не представляете, как это иногда тяжело!
     - Что?
     - Ну,  как вам объяснить... Вот я  в детстве  мечтал:  хорошо бы видеть
сквозь стены! А вырос и понял, какой бы это был ужас... Я все понимаю. И что
вы меня облапошили сейчас  - понимаю. Или - сам я себя облапошил. Но знаете,
мне соврать нельзя. Почти невозможно. Посмотрите мне в глаза.
     Я посмотрел.
     - Значит, вы Нину любите?
     - Мы что, в детектор лжи играем?
     - Любите? - почти жалобно переспросил он.
     - Люблю, -  ответил  я без всякого  напряжения, не делая магнетического
взгляда, не  округляя честно глаза, как врущий школьник, сказал даже почти с
усмешкой.
     - Самое  удивительное -  не  врет,  -  обратился  к  письменному  столу
Александр Сергеевич - и стал обуваться