дрожавшие на жаре вместе с воздухом.

-  Дом!  -  сказал  Яшин. - Еще чуть-чуть. Во-он там, видите? Напиться-то уж
дадут.

Посмотрев   на   лицо  Борикова,  Конечный,  уже  готовый  было  вскинуться,
передумал и лишь покачал головой с досадой.

- Давай, Витек, пошли! - Парвус поставил Борикова на ноги. - Тут недалеко.

Пришлось  немного  отклониться  от  курса, и путь их теперь лежал через луг,
поросший  сухой высокой травой. До построек оказалось дальше, чем они думали
поначалу.  Наконец  они  приблизились;  дом  выглядел  жилым,  но  смотрелся
страшно  одиноким  на своем пригорке. Хозяева, кто бы они ни были, наверняка
не относились к числу любителей покалякать с соседушками.

Конечный  настоял  на  своем, и все легли на животы. Прячась в неприветливой
траве,  они  по-пластунски  подползли  к  изгороди.  Она  имела жалкий вид и
отгораживала неизвестно что неизвестно от кого.

Борикова вдруг затрясло.

- Ты чего? - удивленно взглянул на него Парвус.

-  Н-не  знаю,  -  пробормотал  Бориков,  вжимаясь  в землю. - Ребята, пошли
отсюда... Черт с ним, мне уже не хочется пить...

-  Ну уж ладушки, - возразил Конечный. Он приподнялся на руках и внимательно
осмотрел  двор.  Ни кура, ни поросята - никто не нарушал общего спокойствия.
Конечный  высвободился  из  лямок  рюкзака,  порылся в нем, извлек несколько
пустых  бутылок и флягу. - Иди! - он протянул посуду Борикову. - Сам напейся
и нам принеси. Только, смотри, тихо!

-  Мужики,  я серьезно, - жалобно сказал Бориков, с которым творилось что-то
странное.

- Иди, тебе говорят! - прошипел Конечный.

Бориков  оглянулся  и  не нашел в глазах спутников сочувствия. В их взглядах
читалось   прохладное   непонимание.   Он  попытался  сплюнуть,  но  во  рту
пересохло,  и  удался  один  только  звук.  Бориков  выпрямился  и обреченно
двинулся  к  калитке,  прижимая  тару  к  груди.  Он толкнул калитку ногой и
замер,  обернувшись.  Из травы высовывался и делал отчаянные жесты Конечный.
Он  тыкал  пальцем  в сторону дома, желая, чтобы Бориков потихоньку заглянул
внутрь и проверил, есть ли там кто живой.

Бориков  крадучись приблизился к темному окошку и заглянул. Быстро отпрянув,
он  ровным  шагом  дошел  до  колодца,  нагнул журавль. Расплескивая ледяную
воду,  он  наполнил  бутылки;  потом,  помедлив,  он крепко обхватил ведро и
поднес  его  ко рту. Лежавшие в траве увидели, как после первого глотка руки
дрогнули,  лицо  изуродовала  гримаса  отвращения. Бориков выпустил ведро, и
оно  с  победным  грохотом  устремилось  в  колодец. Борикова начало рвать -
скудно  и остервенело. Конечный, наблюдая за ним, стиснул кулаки, зажмурился
и  так  лежал  до  тех  пор,  пока  не  расслышал  шаги близ себя и не узрел
поставленную перед носом бутыль с колодезной водой.

- Что? - недоверчиво спросил он, косясь на воду.

-  Пейте,  вода  хорошая,  -  пригласил Бориков бесцветным голосом. Он вытер
губы и уселся рядом.

- Что с тобой было? - спросил Яшин, пожирая воду глазами.

-  Так,  ерунда,  -  отозвался Бориков. - Там грязь страшенная, и мух полно.
Стало противно, ну и... Да еще эта жара.

Он  заставил  себя  еще  раз  взглянуть  в сторону дома. Никаких сомнений не
оставалось  в том, что это именно та самая изба. Но откуда ей взяться здесь,
среди  этих  жарких полей? Бориков не мог этого понять. А дом был ему знаком
хорошо.



Г л а в а  6.  СТАРУХА

Виктор  Бориков  шагнул в тамбур. "Писаный красавец!" - вздохнули пассажиры,
когда он сделал следующий шаг - из тамбура в вагон.

Неловко  улыбаясь, Виктор Бориков прошел к свободному месту у окна справа по
ходу  поезда  и уселся, поддернув брюки, на полированную скамью. Правую руку
он  положил  на  узкий  и  грязный,  с позволения, подоконник. Рукав пиджака
немного  задрался;  белоснежный манжет, подмигнув запонкой, окунулся в пыль.
Виктор  с  неодобрением  убрал  руку и привалился к стене, проверив сначала,
нет ли и там какого подвоха.

Вагон  заполнялся.  Кто  больше,  кто  меньше,  но  хоть  чуть-чуть - каждый
обращал  внимание  на  твердую сорочку и узкий, кровавого цвета галстук. Под
оценивающими  взглядами  Виктор  чувствовал  себя не совсем уютно, но он уже
начал  избавляться  от  этого чувства - не то что поначалу. Все, слава Богу,
обошлось;  таким  он был раньше, будет и в дальнейшем. Канули в небытие дни,
когда  он  околачивался  в  мерзких  притонах,  горя  лицом и дыша застойным
перегаром.  Он  тогда  порядком  сдал. Вспоминать об этом было неприятно. Не
столько  даже  об  этом  -  как  раз  денечки  те неплохо было нет-нет, да и
вспомнить,  прочувствовать  -  для  контраста,  для облегченного вздоха: все
позади!  это  не  ты,  это  кто-то  другой  в  иной  жизни.  Нет, неприятным
оставалось  то,  что  он не сумел совладать с бедой в одиночку. Что пришлось
обратиться  за  помощью  черт-те  к  кому, как бы ни был приветлив и мил тот
пухленький профессор-гипнотизер со сцепленными на животе ручками.

Превыше  всего  Виктор  Бориков ставил свои независимость и интеллект. Одно,
как  он  умозаключал,  обусловливало  другое.  Подчинение  посторонней  воле
казалось  ему  невыносимо  стыдным делом. Поэтому он, по сглаживании остроты
переживаний,  так  и  этак  старался  истолковать свою потребность в сильной
руке.  "В  конце  концов,  -  рассуждал  он,  - меня никто не заставлял. Мое
желание  было  первично.  Я  и  сам  понимал, что дальше так продолжаться не
может.  А  профессор  -  что  ж! Что такого в его гипнозе? Никакого насилия.
Всего  лишь  метод.  Я воспользовался профессором, как пользуются ложкой или
вилкой.  Если  надо удалить зуб - смешно горевать о потере независимости". И
он  успокаивался, с гордостью представляя себя нынешнего со стороны: чистый,
элегантный, талантливый, деловой. А иначе и быть не могло.

-  Родненьки!  Спаси  вас  Господи!  .  .  Долго болела... пенсию не дали...
Подайте Христа ради...

Виктор   Бориков   осуждающе   смотрел   на  старуху-нищенку,  ковылявшую  в
черепашьем  темпе  по  проходу. Не то чтобы он не верил в Бога. Нет, наличия
высших  сил  он  не  отрицал,  только  вот считал, что относиться к ним надо
соответственно.  Знамениям, мистическим откровениям он не доверял, считал их
блажью,  умышленным  обманом  или  предвзято  истолкованными  психотическими
реакциями.  Высшие  силы  на  то  и  высшие.  Богу - Богово. Далеко же можно
заехать,  если на них оглядываться. Почитать за откровение какой-нибудь чих.
Философствовать  можно  до  посинения, а истина все равно останется скрытой.
Нет  уж!  Вот  он,  Виктор,  созданный  или  несозданный, и предоставьте его
самому  себе, не умножайте сущностей. В чем могу - разберусь самостоятельно,
-  ведь  вы,  высшие, о себе ничего не сообщаете толком. На том свете - ваша
власть,  не  возражаю,  а на этом - пусть уж мыкается, как умеет, мое гордое
экзистенциальное   "я".   В   былые   дни   Виктор  так  и  выражался:  "Мое
экзистенциальное "я", сука такая, требует пивка. Подайте же! "

В  поле  его  зрения возникла толстая, гладкая, задубевшая от грязи ладошка.
Виктор не глядя выдал медяк и пялился в окно, пока старуха не отошла прочь.

-  Спаси  Господи!  -  равнодушно  бормотала  старуха, крестясь. - Спаси вас
Христос! . .

"Как  она это произносит! - сердито подумал Бориков. - От зубов отскакивает.
Впрочем,  какие там зубы... А что? Так денька два побродить - уже на хороший
мост  наберется!  Вот  люди работают! "И в мыслях его начал проступать сюжет
будущего  рассказа.  Виктор  Бориков имел скромное, но несомненное дарование
литератора.  С  одной  стороны,  это укрепляло его самомнение, с другой - из
самомнения  вырастало. Но в одном, однако, случае независимый Виктор полагал
возможным  подчиниться  -  самому себе. Своим фантазиям, замыслам, - всему ,
что   поднимается   изнутри.  Ну,  разумеется,  только  тому,  что  достойно
командовать.  На  то он и интеллект - отсеивать всякую пакость. И вот, когда
случался   очередной   наплыв,  Виктор  подчинялся  ему  с  удовольствием  и
фантазировал  неуемно. А верхом удачи он называл мгновения полного слияния с
героем.  Дело  доходило  порой  до  того,  что  он,  влекомый  вдохновением,
достигал   почти   абсолютной   идентификации   и  наяву  совершал  то,  что
предполагал  приписать  своему  детищу.  Этот  вариант кабалы был Виктору по
вкусу.   "Лучше  подчиняться  высшему  в  себе,  чем  какой-то  сомнительной
абстракции",  -  говаривал  он.  Гоголь,  который, в частности, переодевался
Коробочкой,  его  восхищал.  "Замкнутая  система!  -  восторгался Бориков. -
Обратная  связь!  "У  него  возникали  продолжительные споры с друзьями - со
Всеволодом  Рюгиным  в  особенности,  так как Рюгин считал, что в творчестве
главное  -  впитать  и  рассекретить суть окружающих явлений. "Это пассивная
позиция!  -  глаголил  Виктор.  -  Это  -  Илья Муромец на печи! Только сам!
Только  внутренний вулкан! "Рюгин пытался возражать: "Витек, но как же, ведь
то,  что  внутри,  туда  кем-то  положено  -  согласись! "Бориков беспощадно
отрубал:  "Сие  мне  неизвестно.  Я  при  этом  не  присутствовал. Свечку не
держал.  И  к  тому  же:  если твой таинственный благодетель делал кладочку,
когда  мне  был  год  от  роду,  или  даже  меньше,  то  чем это вредит моей
концепции?  Я и отрицать не собираюсь - пусть его заложил, но я-то не помню.
Так что, старина, получается, что сам я себе пекарь, и лекарь, и аптекарь".

Бориков  задумчиво смотрел в удалявшийся старушечий горб. Сочинял: "Сколько,
в  самом  деле,  случаев,  когда такие вот бабки помирали в полной нищете, и
смерть  настигала  их лежащими на матрацах, битком набитых деньгами". Пальцы
Борикова  машинально  отбивали дробь на оконном стекле. Он уже позабыл, куда
он,  собственно,  направлялся,  садясь в поезд - и не мудрено, ведь с самого
начала  у него не было никакой особенной цели. Так, хорошая погода, выбрался
за  город,  мир  посмотреть,  себя  показать.  Сюжет не отступал: "Вообразим
ситуацию...  некий  молодой человек - как бы современный Родион Романович...
напоролся  на старую ведьму вроде этой... Возможно, он сильно нуждается... И
что же из этого будет следовать? "

Погруженный  в  раздумья,  с  отрешенным  видом  Виктор Бориков рассматривал
место,  где  только что была старуха. Поезд остановился на какой-то станции.
Цыганский  табор галдел на перроне. Тронулась в путь встречная электричка: в
другой  бы раз Виктор обязательно разглядел бы прижатое к стеклу лицо Яшина,
но сейчас ему было не до того.

"Следовать  будет  то,  что  наш  субъект  пойдет  за бабкой по пятам... И в
финале... почему бы и нет? "

Виктор  встал  и  неторопливо пошел по проходу. Поезд набирал ход. За окнами
начали  стягиваться  тучи, вылезла угрюмая, с тяжелой водой река. Освещенные
запоздалым  солнцем, весело промелькнули домики на красном глинистом берегу,
испещренном ласточкиными норами.

Старуха  обнаружилась в третьем вагоне. Рокот мотора глушил ее стенания, пол
и  стекла  дрожали. Виктор обогнал попрошайку, притаился в тамбуре, закурил.
Собственно  Виктора  уже  не  существовало, народился новый герой с упрямыми
разбойничьими  мыслями.  Старуха  миновала  Виктора  и  перешла  в следующий
вагон.  У  нее  был отвратительный вид: какая-то ветошь, надетая одна поверх
другой,  туго  подпоясанная  кушаком;  потерявший цвет сальный платок, тощая
торба  за  плечами,  в  руках  -  сухая  суковатая палка, не то клюка, не то
трость  -  неизвестно  зачем.  Слоновьи  распухшие  ноги  в резиновых ботах,
медленно  переставляемые, без отрыва от пола. Маленькие настороженные зенки,
одутловатое    грушевидное   рыло,   булочное   нутро,   брюквенные   мозги,
картофельная кожа...

Виктор  сошел на дальней станции. Старуха развязала свой узел, с тупым лицом
пожевала  кусок  хлеба. Сидя на лавочке, она молча смотрела вперед, поджидая
обратный  поезд.  Задолго  до  его  появления  она  уже снова была на ногах,
топталась. Потом залезла в первый вагон, а за ней следом - Виктор.

В  дальнейшем,  дабы  не  привлекать  внимания нищенки, он садился с другого
конца  и  караулил  ее  возле  дверей.  Когда  он  видел, что дверь в тамбур
начинает  медленно  отворяться,  он  прятался за газету и ждал, пока старуха
пройдет  стороной.  Потом  быстро  перебирался  в  другой  вагон  и  в итоге
выскакивал  на  платформу,  где  уже  горбилась, считая монеты, отдувающаяся
бабка.  Нищенка  ссыпала  добычу в огромный карман, который к закату изрядно
оттянулся.

Уже  успела отгреметь гроза, и воздух напитался сырой свежестью, становилось
холодно  в  легком  костюме  -  но Виктор и не помышлял о возвращении домой.
Отважный  герой  продолжал  преследование.  Уже  в  сумерках,  в который раз
очутившись  все  на  той  же  дальней  станции,  Виктор глубоко вздохнул: он
увидел,  что  старуха  наконец-то  не  стала  дожидаться  нового  поезда,  а
поплелась  к  ступеням  платформы.  Бориков  только  теперь осознал в полной
мере,  до  чего  невзлюбился ему этот вонявший мочой, раздувшийся старческий
куль и как он, Бориков, устал, пока старуха богатела.

Та  держала  путь  в  сторону  чахлого  леса.  Виктор злорадно подметил, что
немощь  ее  волшебно убавилась. Негнущиеся ноги обрели неожиданную легкость,
корявый  посох  расхлябанно,  для  форса,  болтался в руке. Бабка чуть ли не
летела  над  узенькой  сырой  тропкой. Видимо, старой Валькирии не терпелось
спрятать  награбленное в сундук. Небо быстро темнело, звезд не было - как не
было,  похоже,  и  никакого  человеческого  жилья  по  эту  сторону железной
дороги.

Тропинка  вывела  в  поле.  Прячась,  не  решаясь  идти открыто, за стволами
деревьев,  Виктор  напряг  зрение и различил вдалеке, на фоне иссиня-черного
неба,  одинокие  постройки.  Размытые  силуэты  порождали в сознании картину
запущенного,  пришедшего  в  упадок  хозяйства  -  дом как таковой, какой-то
скособоченный  сарай,  сортир...  быть может, сеновал - хотя на что ей сено?
Вряд ли бабка держала корову.

Видя,  что  кроме как на далекий двор старухе податься некуда, Бориков решил
передохнуть.  Укрывшись  в кустах, он зажег сигарету. Новых мыслей не было -
все  затмевалось  жгучим желанием поскорее разобраться и вывести пройдоху на
чистую воду. Чтоб не поминала светлое имя Христово всуе.

"О чем это я? "- ужаснулся Бориков.

И, крадучись, двинулся в поле.

Старухи  уже  не  было  видно  - должно быть, добралась до избы. Так и есть:
угловое окно мутно осветилось желтым огнем.

Ботинки  Борикова,  еще  недавно  безупречные,  успели  побывать  в  хлипком
деревенском  месиве,  зачерпнули  воды.  Брючины  намокли,  галстук  сбился.
Виктор  пробирался  сквозь  траву пригнувшись, и вскоре заломило поясницу, а
трава  -  высокая, мокрая - хлестала по лицу и некогда белой рубашке. Где-то
в пути потерялась запонка, и осиротевший правый манжет елозил туда-сюда.

Шагов  за  двадцать  от  избы Виктор, повинуясь властному приказу, отданному
кем-то   в   мозгу,  рухнул  в  заросли  опийного  мака.  Небо  окончательно
почернело,  ветер  раздраженно раскачивал стебли где-то над головой. Дорогая
ткань  костюма  быстро  пропиталась грязной водой. Галстук, имевший поначалу
цвет  артериальной крови, был теперь цвета венозной, темной. Далеко за лесом
всполошились собаки, их лай подчеркнул мертвящую пустоту и холод вокруг.

"Довольно, - сказал себе Бориков. - Пора вставать".

Он  оттолкнулся от земли, подбежал к калитке, ударил в нее ногой. Та в ужасе
распахнулась.  Виктор  Бориков,  пружиня  шаг,  ступил  на крыльцо и толкнул
дверь,  но  дверь  не  подалась; Виктор навалился с утроенной силой. Крючок,
державшийся  на  одном  болте,  сорвался, и Бориков очутился в темных сенях.
Спотыкаясь  о  какой-то  хлам,  он отыскал вход в комнату. Неожиданно дверь,
что   вела   в   нее,   распахнулась,  и  Виктор  отпрянул  от  света.  Свет
распространяла  ржавая  керосиновая лампа, которую сжимала в руках онемевшая
от  страха  старуха.  Она успела приготовиться ко сну, и волосы ее, жидкие и
нечистые,  длинными  космами  падали на плечи и лицо. Несвежая ночная рубаха
источала невозможно гадкий запах.

- Ну, - молвил Бориков, задыхаясь. - Много ли насобирала? Что молчишь?

Старуха осенила себя крестным знамением.

-  Ладно  тебе,  - свирепо сказал Виктор, вдвигаясь в комнату и тесня бабку.
Он  вынул  из  ее  рук  лампу  и аккуратно поставил на стол. - Ты мне только
скажи,  бабуля...  только покажи - где? Мне главное - убедиться, я ничего не
возьму... ну же! - грозно закричал он.

Старуха,  бледнея  и  шевеля  фиолетовыми  губами,  шагнула назад. Видя, что
ничего добиться он не может, Виктор быстро опустил руку в пустой карман.

- Так я ж заставлю тебя говорить, старая ведьма, - просипел он.

Нищенка,  хватаясь  за  сердце,  плавно опустилась на пол. Виктор склонился,
схватил  ее за плечи и встряхнул. В горле старухи что-то забулькало и тут же
смолкло,  она  отяжелела  и  больше  ее  удержать было нельзя. Виктор разжал
руки, и бабка завалилась. Виктор увидел, что она умерла.

Он  ринулся  в комнату, вглубь, круша по пути бедняцкую утварь. Под руку ему
подвернулся  кухонный  нож,  и Бориков принялся вспарывать подушки и перины,
ожидая  услышать  рассыпчатый  звон  монет.  Не найдя ничего, он спустился в
холодный  погреб  -  к  тому  моменту  он  уже  знал,  что поиски тщетны. Он
покрутился  там,  в  погребе,  -  больше для порядка, затем снова оказался в
комнате,  налетел  на  труп,  упал.  Вскочив  на  ноги, он выбежал во двор и
бросился прочь - без оглядки.

Уже  в лесу он пришел в себя, обнаружив, что старается навести мало-мальский
порядок  в своей одежде. Это не слишком хорошо получалось, и Бориков, вконец
обессилев,   плюнул.   Он   медленно  пошел  к  станции,  машинально  теребя
истерзанный  галстук.  На  какой-то  поляне  он  почувствовал,  что  к  нему
вернулся  рассудок.  Особых  угрызений  совести он не испытывал. Было просто
тревожно, непонятно. Он остановился и громко спросил у леса:

- Почему??



* * *

...  Вечером,  после  долгого  марша  лесом,  компания дошла до заболоченной
равнины.  Повсюду  валялись  проржавевшие  обрывки  колючей проволоки. Когда
Всеволод  Рюгин  предложил  зайти  слева  и  обогнуть топкое место, Конечный
остановил его жестом.

- Пришли, - сказал Конечный глухим голосом.



Г л а в а  7 (вставная).  ВЕНИК ШИЗОФРЕНИКА

--- Table start-------------------------------------------------------------
Шизофреники вяжут веники... |
----------------------------------------------------------------------------
А. Галич  |
--- Table end---------------------------------------------------------------



Райце-Рох,  доктор  медицинских  наук,  профессор,  психиатр,  был  одним из
немногих  равных  себе,  кто  мог  похвастаться  на  редкость благоприятными
условиями  работы.  Почти  полная  автономия,  маленькое  чистое  отделение,
лекарственное   изобилие,   немногочисленный   вышколенный  персонал  -  две
безупречные   сестрички,   натасканные   на   душевнобольных,  да  сметливый
ординатор(впрочем, с ним дело обстояло не так просто, но о том - ниже).

Профессор  Райце-Рох  справедливо считался человеком трудной судьбы. О таких
обычно  говорят  с  уважением  и  завистью: он сам себя сделал. Профессор-то
отлично  знал,  что это не вполне верно. Хитрость заключалась в том, что его
смертельно,  до  заикания  напугали  в  блаженном босоногом детстве. Так что
первый  кирпич  в  здание  судьбы  заложил  тот самый паскудник, что напугал
будущего  профессора.  Ну,  а  дальше  - дальше, пожалуй, что и сам старался
Райце-Рох  одолеть  проклятый дефект, питавший многие комплексы, и воспарить
над  насмешками  сверстников. И вообще - "всем им показать". На этом поприще
он, бесспорно, преуспел.

Кое  в  чем,  конечно,  ему  просто везло. Иной раз даже слишком, сказочкно.
Так,  например, будучи сперва сугубым материалистом, Райце-Рох позволил себе
однажды  высмеять  в  публичной  лекции пустые верования ау