инутой кровати
вместо ожидаемой вмятины остался горб.

Фигура  шагнула  к  окну,  с  которого  исчезла  решетка, распахнула ставни.
Вдохнув  полной  грудью, Ким Сикейрос изучал открывшийся пейзаж - бескрайнюю
пустыню, полную странного стрекотания.

- Профессор, - выдохнул Хаким. - Что вы сделали, будьте вы прокляты.

Райце-Рох не оборачивался и все шептал, и все бормотал, отступая.

-  Профессор! - крикнул Хаким в отчаянии. - Мир-то в нем! Он теперь может...
вы что - не видите, старый придурок? Вы посмотрите, что он делает!

Ким Сикейрос глянул через плечо.

- Да, - кивнул он, улыбаясь- Да, изнутри.

Он  выставил  ребристый ноготь, и Хакима вывернуло наизнанку. Дрожащая груда
с  перламутровым  отливом  лишь  на мгновение задержалась возле перекошенной
двери:  медленно,  теряя  объемность,  она  сделалась  плоской,  словно лист
писчей  бумаги;  потом  поблекла и слилась со стеной. Угол вспыхнул розовым,
со щелчком высветилась дробь "4/6", но наоборот.

- Да-да, - сказал Ким Сикейрос. - Производная от пси-оператора.

И   профессор,   сморщившись   до  размеров  сливовой  косточки,  скользнул,
попискивая, в карман больничного халата.

Тогда  Сикейрос,  завязав  пояс  новым, теперь уже правильным узлом, светясь
радостью,  шагнул  в  окно  -  в  песок, стрекотание, в неподвижный и теплый
воздух.



Г л а в а  8.  ПРОГРАММА "ЖАТВА"

-  То  есть?  -  спросил  ошеломленный Всеволод Рюгин. Он огляделся. - Как -
пришли? Куда?

-  На  кудыкину гору, мужики, - сказал Конечный, присаживаясь. Он вздохнул и
достал сигареты.

-  Я  не  понимаю,  -  произнес  Бориков  неуверенно.  Костюм, будто тоже не
понимал, разом обвис на нем. - Мы...

-  Вот!  -  Конечный  отложил пачку, снова полез в карман и извлек сложенную
карту.  Он  несколькими  резкими  тычками  расправил  бумагу и сунул палец в
кружок,  выведенный  синим  по  зеленому и перечеркнутый крест-накрест синим
же. - Вот здесь мы и находимся, - и Конечный смолк.

Бориков  остался стоять как стоял и пристально смотрел на него. Рюгин вертел
головой,  пожимал  плечами  и  не  мог  выговорить  ни  слова,  хотя сказать
что-нибудь   очень   хотелось.  Неопределенность  их  положения  была  столь
очевидна,  что  лишние  слова могли ее перенасытить. Парвус напрягся. Пришли
так  пришли  -  он  снял  рюкзак  и ждал продолжения. Он ощущал непорядок, а
непорядка  он  не  любил.  Кто  его знает, как придется себя вести, а Парвус
предпочитал,  чтобы  другие  никогда  в  его  поведении не сомневались. Яшин
стоял  чуть  поодаль, отвернувшись. Одной рукой он держался за ствол березы,
и ноги его мелко дрожали.

-  Лагерь-то где? - спокойно осведомился Бориков. В его голосе звучал призыв
к   Конечному  признать  явную  ошибку  и  разрешить  недоразумение.  -  Где
неформалы?

-  Нет  никаких  неформалов,  -  сообщил Конечный. Он излишне равнодушно это
сказал,  по  этому  равнодушию  Бориков  понял,  что дело серьезно и, скорее
всего,  плохо. Что именно было плохо, он пока не знал и собирался немедленно
это  выяснить.  Сжав  кулаки,  он  шагнул к Конечному. Тот вскочил на ноги и
попятился.

-  Так,  мужики,  - сказал он, щурясь зачем-то. - Тихо. Я все равно обо всем
расскажу.  Дальше  -  ваше  дело. Как хотите. Только сейчас - без рук. Ясно?
Отойди! - крикнул он Борикову. - Отойди на три шага! И сядь!

Бориков побледнел.

-  Ах  ты,  сука,  -  произнес  он  и  сделал еще шаг вперед. Тут его поймал
Парвус.

-  Витек,  погоди,  -  сказал  он  озабоченно  и потер нос-крючок. - Дай ему
объяснить. Сядь.

- Не буду я...

-  Витек,  ну  ладно тебе, черт возьми, - послышался голос Всеволода Рюгина,
хотя  Всеволод  выглядел  не  менее злым, чем Бориков. Начиная догадываться,
что   и  здесь  заваривается  какая-то  каша,  что  и  здесь  не  найти  ему
отдохновения,  он  предчувствовал,  что  это может стать последней каплей. -
Ну? - взял он инициативу в свои руки, когда Бориков сел. - Я слушаю.

- Все будут слушать, не только ты, - отозвался Конечный.

- Я слушаю! - гаркнул Рюгин.

-  О  Господи, - Конечный завел глаза. - Ну, хорошо, мужики. Держитесь, - он
снова  опустился на землю. - Сейчас, одну секунду, - он воровато, исподлобья
взглянул.  -  Я  же  не  могу  так,  без всего, - он развернул тряпицу, руки
затряслись,  принимая  шприц.  Бориков,  для себя самого неожиданно, подался
вперед  и ударом ноги выбил инструмент. Тот полетел в грязь и, словно смеясь
над   ними,   залихватски,   в   аккурат  иглой,  вонзился.  Лицо  Конечного
обескровело,  он  едва  не выдавил из себя что-то черное, какого не прощают,
но  сумел  взять  себя  в руки. Криво улыбаясь, он молвил: - Оно, пожалуй, и
лучше.  Правильно,  Витенька.  Всегда  так  делай.  Я  понимаю, вы заждались
объяснений.  Закурить-то  хоть  разрешите,  -  он,  не дожидаясь разрешения,
благодарно  закивал  во  всех направлениях и чиркнул спичкой. Выпустив струю
дыма, он причмокнул и изрек: - Я - наркоман.

- Тоже, новость, - сказал Бориков.

-  Ну  да,  конечно. Извиняюсь. Тогда вам должно быть известно, что у нашего
брата  временами  возникает нужда сбить дозу. Это дело тяжелое, болезненное,
-  Конечный  сделал  паузу, затягиваясь и разглядывая кончик сигареты. - Вся
эта  хренотень  началась  как  раз  когда  я  сбивал  дозу. У меня... м-м...
имелись  кое-какие связи. Ну, мой папаша был шишкой... туда-сюда... в общем,
залег  я в одно крутое место. Ведомственная психушка. Там главный был - он и
сейчас,  конечно,  есть,  дай  ему Бог, - тут Конечный подхалимски зыркнул в
небеса,  -  здоровья...  короче,  головастый  проф. Папашу знавал, я пришел,
поплакался,  он  меня  и взял. Положил меня, здоровьишко поправил. Условия -
райские.  Да...  Так  вот:  довелось  мне  лежать в палате на пару с ядерным
шизом.  Шиз он был не простой. Мало того, что в звании гэбэшного майора, так
еще  и  личность  примечательная. Грех молодости Сикейроса... сынок его. Ну,
того,  что  на  Льва Давыдыча руку поднял. Художник, так сказать. По доброте
душевной  мой профессор все это мне выболтал. Он такой раздолбай, этот проф,
если  б  вы знали - крутняк... Да чего я рассказываю - он же тебя, Витенька,
помнит.  Ты  у  него  кодировался  от тяжкого недуга, да? Но я не о том, я о
майоре.   Майор,   конечно,  был  подвинут  капитально.  Отчего  это  с  ним
стряслось,  никто  не знал. Во всяком случае, все молчали. Ходил звон, будто
после  каких-то испытаний. Как майор залег - за него, понятное дело, взялись
серьезно  -  и  не  без  толку. Бывали дни, что он с утра сидел как огурчик,
чуть  ли не в полном здравии, и с ним даже поговорить было можно, но потом -
обратно,  значит,  в мир приключений. И вышла такая штука: я уже собрался на
дембель,  выписываться. Самочувствие - не опишешь в словах, до чего хорошее.
Складываю  вещички,  подхожу  к  Киму  (так  майора звали) сказать последнее
прости.  Ким  мне шепотом говорит: садись, мол. Я сажусь. Он - к моему уху и
начинает  стращать.  Попомни,  говорит,  скоро  все вы накроетесь. У ГБ есть
долгосрочная  программа  под  названием  "Жатва".  Будут,  выходит, собирать
урожай.  Изобрели  они какой-то химикат - да чуть ли не сам проф и изобрел -
который  хороших,  понимаешь,  людей  изводит,  а плохих, соответственно, не
трогает.  Соорудили  полигон,  вышли,  как  они  выражаются,  на  местность.
Опробовали.  О  результатах  -  не  сказал, потому что его как нарочно опять
куда-то  не  в  ту степь поволокло. Только карту и успел сунуть. Я с тех пор
гадаю:  на  хрен  ему  было  давать  мне  карту?  Впрочем,  шиз  есть шиз. И
все-таки...  Я  же  тогда,  поймите,  решил,  что  он всю эту жатву с ходу и
сочинил в бреду своем кромешном. Почем я знал?

На  последних  словах  голос  Конечного  начал  повышаться  и становился все
тоньше  и  тоньше.  В  ответ он не получил ни звука. Конечный закурил вторую
сигарету. Он откашлялся и продолжил:

-  Вышел я на волю, порулил домой. А тут принесла нелегкая одну шмару, у нее
кликуха  -  Писка-Ревка.  Ну,  все  и понеслось: запаслись мы хорошим, давай
ширяться.  И  если  б только ширялись - полбеды, да была у нее с собой еще и
трава.  А  с  травы  дурной становишься, будто накирялся. Короче, вспомнил я
про"Жатву".  Начал  чудить.  От папаши осталась книжечка с телефонами, он ее
пуще  глаза  берег,  никому  не  показывал. Номера в ней - один к одному. Я,
совсем  дурной, один накрутил... гэбэшный, там так и было помечено. Ответили
мне  -  очень,  кстати,  вежливо,  проникновенно. А я им в трубку: как, мол,
поживает  ваше  детище?  богат  ли  урожай?  что посеешь - то пожнешь, и так
далее.  И  какой  бы я плохой ни был, а слышу: голос в трубке аж задохнулся.
Резко  так  спрашивает:  кто? откуда? да побыстрее! Я оробел, трубку бросил.
Писка-Ревка  мне:  хорош  названивать, займись делом. Сходи на угол, там Дон
сейчас  дома, докупи травки. Я пошел, купил. Выхожу. Только завернул за угол
-  вижу,  торчит  машина  у подъезда. Я эти дела секу сразу. Внутренним, что
ли,  зрением  понимаю, откуда машина. И номера, что самое стремное, заляпаны
грязью.  Чтоб  ГБ  настолько  стремалось  простого  люда,  что  номера стала
пачкать  -  это  что-то  небывалое. Я спрятался, жду. Открывается дверь, два
лба  волокут Писку-Ревку за волосье, и рот зажимают. Выволокли из парадняка,
кинули в тачку, и привет. Вот тут-то до меня и дошло, во что я влип.

Конечный  перевел  дыхание.  Никто по-прежнему не говорил ни слова. Конечный
помялся, уставился в землю и сказал:

_  От  нее с тех пор - ни слуху, ни духу. Сами видите, какое дело вышло. Мне
другого  не  оставалось.  Поверьте!  - он прижал руки к груди. - Я просчитал
все  варианты!  Они все равно меня бы достали. И осталась одна дорога - клин
вышибать  клином. Если у меня в руках окажется что-то весомое против них, то
еще  неизвестно,  чья возьмет. А что у меня может оказаться весомого? Что? -
и  Конечный  вдохновенно  ткнул  пальцем  в  сторону  равнины. - Только это!
Только  полигон.  Если  все  правда и мне удастся собрать на них компромат -
привести   сюда   хорошего,   так   сказать,   человека,  заставить  химикат
действовать  , да при свидетелях, да заснять все это дело на пленку - ну да!
ну  по-сволочному! что я - не понимаю? Давайте, рвите меня, только все равно
других  путей  нет! Мы, может, уже на самом полигоне... может, эта хреновина
уже  работает... меня-то она не тронет, как вы догадываетесь... но со мной у
вас  есть хоть какой-то шанс вылезти... может, она и не сразу подействует...
ну  что?  что смотрите? в иуды записали? ну, тогда мне бояться нечего! Вы же
от  страха трясетесь! Вам же шагу не сделать -   т у д а! Чем же вы лучше? И
чего  мне  вас  бояться?  в  таком-то  разрезе?  вы ведь тогда тоже ничем не
рискуете!  Не волнуйтесь, не заразитесь! А где ж тогда всемогущий Спаситель?
Иуда  на  месте, а где же другой? Если среди вас такой найдется, то уж он-то
точно меня не тронет...

- Заткнись! - сказал Бориков, лязгая зубами, серый лицом.

-  Да  с  какой  стати  мне затыкаться? Я же объясняю - черта с два вам меня
разорвать!  Ворон  ворону глаз не выклюнет! Только, видно, все напрасно. Что
зубками  стучите?  Чего испугались? Зря! Каждый думает - мол, специально для
меня морилку придумали! Такой вот я таракан!

Парвус  неожиданно,  не  выражая  больше  лицом былого добродушия, опустился
перед  Конечным  на  корточки  и  принялся лупцевать того по щекам. Конечный
скоро  затих  и  впал  в  ступор.  Он  сидел  без движений, и топкая равнина
отражалась в его прозрачных глазах.

-  Ладно,  ребята,  - молвил Бориков чужим голосом. - Думать надо. Допустим,
все  это  правда.  Что  нам  делать?  Получается,  что  лучший  должен идти.
Исключаем...  ну,  понятно,  рассказчика  -  он у нас самокритичный, паскуда
такая.

-  Люди,  пошли  назад,  - выкрикнул Рюгин. Лицо у него горело. Казалось, он
вот-вот  затопочет  ногами  в  истерике.  -  Кто вам сказал, что нет выхода?
Этот? Зачем нам идти? Пошли обратно! Сию же секунду!

-  Ну,  нет,  -  остановил  Конечный  Рюгина,  отпрянул  и вынул испещренный
царапинами  револьвер  -  впрочем,  нет,  кое-кто расценил, что это будет уж
слишком,  так  что  никакого  револьвера  у  Конечного  не было, а он просто
сказал  -  да,  так  он  сказал:  -  Я  вас  сдам!  - он как-то очень быстро
очухался. - Всю команду! Я скажу им, что вы все знаете!

-  А мы тебя вон на том, - мотнул головой Рюгин, - суку повесим, и ты никого
не сдашь.

-  Сдам!  Книжки  читаем,  слава  Богу! Я письмецо оставил. Если не вернусь,
то... сами знаете...

-  Хорош,  -  вмешался  Бориков. - Есть ли письмо, нет - не так важно. Здесь
дело   принципа.   Я  продолжаю:  Конечный  отпадает.  Видимо,  бессмысленно
засылать  и  Парвуса.  Ведь  это он нас собрал, и про лагерь наплел тоже он.
Все, выходит, знал - так ведь, Парвиссимо?

-  Нетушки, - оскалил зубы Парвус. - Ошибаешься, Витек. Позвал - я. Наплел -
я.  Только  идейка  сама  -  не  моя. Только сам я поверил не меньше вашего.
Просто  меня  попросили  выступить  по  старой  памяти  запевалой.  Чтоб все
натуральнеее выглядело.

- Кто тебя попросил?

-  Ну что я - фискал, Витек, что ли? Как быстро у нас меняются представления
о друзьях. Кто попросил - тот пусть сам и скажет.

Повисла тишина.

-  Пускай!  Пусть  признается! - повторил Парвус змеиным голосом. - А я - не
скажу, прошу учесть. Пусть сам говорит.

-  Ну я! я! Хватит, в конце концов! - Яшин, вспомнив, что нападение - лучший
способ  защиты, незаметно очутился в центре. Глаза его влажно сверкали, губы
прыгали.  -  Я попросил! Мне тоже ничего другого не оставалось! Эта гнида, -
он дернул подбородком в направлении Конечного, - загнала меня в угол!

- Мы с ним кореша, вы знаете, - мерзко подмигнул Конечный.

-  Он  пригрозил сдать меня за наркоту! Он сам меня втянул, а потом начал...
-  Яшин едва не плакал. - Он велел отобрать троих лучших. Велел сделать так,
чтоб  пошли  наверняка, чтобы это шло как бы от Парвуса... потому что меня -
кто  и  когда  слушал?  Кто и когда относился ко мне серьезно? Кто бы пошел,
позови его я? Парвус может в Каракумы сгоношить, не то что сюда...

-  То-то вы шептались, - подытожил Бориков. - Яшин тоже отпадает. На очереди
-  я.  Я  вас  Разочарую:  не  получится. Замолкни! - приказал он пляшущему,
подвывающему  Яшину.  -  С  тобой  все  ясно.  А я - тоже в ауте. Помните ту
избушку,   где  воду  пили?  Я  там  бывал  раньше.  Я  там  старуху-хозяйку
прикончил.  Попрошу  без  комментариев.  Так  вышло.  Не скажу, что так было
надо, но так вышло. Со мной все. Остается Всеволод.

Рюгин растерянно посмотрел на него.

-  Я  не пойду, - и со щек его слетел румянец. - Я не пойду! - прокричал он,
тут  же  успокоился  и  твердо,  категорично  повторил:  -  Не  пойду.  Хоть
убивайте.  Боюсь,  не  боюсь  - думайте, что хотите. Я просто не пойду, - он
демонстративно повернулся спиной и скрестил на груди руки.

Раздался  смех. Конечный, согнув ноги в коленях, ритмично хлопал ладонями по
мху и монотонно сыпал дробным смешком:

-  Хорошие  люди,  -  приговаривал  он. - Ничего не скажешь. В разведку - не
желаете ли?

-  Ну ладно, Конечный, - произнес Парвус. Он с торжеством и презрением обвел
спутников  взглядом.  Редкое, драгоценное чувство избавления от опостылевшей
личины.  Одному Богу известно, скольких мук ему стоила эта дружба со всеми и
помощь  каждому. "Ладно, Бог, я тебе все прощаю, - милостиво подумал Парвус.
-  Может  быть,  ради  этого  мгновения  ты все и устроил. Ты ведь не будешь
отрицать  -  я  терпел".  Парвус  посмотрел  на Яшина, уткнувшегося в траву.
"Тебе,  Бог,  все мало было. Мало было родить меня нескладным уродом. Ты еще
попустил  этому  придурку  исковеркать  мое лицо. Словно и впрямь мало. Да".
Давным-давно,  первоклашками, они с Яшиным нашли патроны, и Яшин бросил их в
костер.  Были  с  ними  и  другие - окружили сухое, бездымное почти пламя. А
изувечило  его  одного.  Окружающие  потом  нет-нет,  да и примечали, как он
переигрывал  подчас,  корча  запевалу.  Перебирал  через  край  с угодливыми
смешками,  с  расторопной  услужливостью.  Пользовались все, кому не лень. А
однажды  был  день  рождения  у  Борикова.  Парвус  пришел,  принес подарок,
старался.  Кто-то  оставил  дверь  открытой,  и  он  не стал звонить, просто
вошел.  И  услышал,  как  у  Борикова  спросили: "Кого ждем? Парвуса? На кой
леший  было  его  звать?" "Неудобно как-то", - ответил Бориков виновато. Тут
Парвуса  заметили.  Он  улыбнулся,  положил  подарок  и  пошел восвояси. Ему
кричали  вслед,  но  он,  длинноногий  -  хоть  за  это, Создатель, мерси, -
слишком быстро, чтоб можно было догнать, летел вниз по лестнице.

-  Пойду  я, - сказал Парвус. Помешкав, он осведомился: - Останавливать меня
никто, вероятно, не будет?

- Парвик, - пробормотал Рюгин неуклюже.

-  Да  не  унижайся,  -  брезгливо  оборвал  его Яшин, лежа на траве и глядя
куда-то  в  сторону.  -  Он  же не дурак. Всем все понятно. Перед ним всегда
было   неловко,  жалели  его  постоянно.  Ну,  поскольку  все  сволочи  -  и
пользовались  при случае. Он же все это понимал. И люто нас ненавидел. Решил
с  нами  сквитаться,  погеройствовать. Пробил звездный час. Пусть его чешет,
риска никакого.

"Блевотина  Господня,  -  Парвус  рассматривал их, глядя строго и холодно. -
Что  было  у  Господа  на  обед?  Людские-то черты здесь к чему... "Он начал
задыхаться.  Вынырнул  старый  сон:  десятки  подтянутых  молодцов  в  белых
рубашках,  лезут  изо  всех  дыр,  лица  неподвижны,  убить  хотят. У него -
винтовка,  страшно  не  то,  что  убьют,  а то, что могут рассердиться, если
начнет  стрелять.  И  тогда  уж  сделают  с  ним  что-то невообразимое. Лица
изумятся,  и  изумление  медленно  и  плавно  сползет в ярость. Он стреляет;
первый  молодец,  точно,  -  изумляется,  продолжает  лезть  и вдруг, спустя
секунду,  расцветает красное на белом, и молодец бесшумно исчезает, а другие
выходят  и  выходят  из  щелей,  потайных ходов и зеркал, а Парвус беззвучно
стреляет  туда  и  сюда,  и  изумление  растет,  и множатся кляксы, и всегда
остается мгновенье на ужас: я попал - а он все движется, и его уже легион.

- Ну, - Парвус прерывисто вздохнул, - довольно.

Он  повернулся  к  равнине лицом, сплюнул и быстрым шагом направился в топи.
Молчаливый  полигон  выжидающе  расстилался перед ним. Далеко-далеко темнела
кромка  леса.  Трава шуршала и расступалась, открывая Парвусу путь. Четверо,
оставшиеся  позади,  стояли,  не  решаясь  пошевелиться.  Чувство  опасности
возникло  у всех четверых одновременно. В тот миг, когда они шестым чувством
поняли,  что  Парвусу  не дойти, тот остановился. Он отошел недалеко, метров
на   двадцать.   Четверо   увидели,   как   длинные  ноги  Парвуса  медленно
подогнулись,  лицо  сморщилось,  ладони впились в живот. Парвус опустился на
колени,  затем так же медленно завалился на бок. Он тонко, протяжно заскулил
и  принялся  кататься от боли, уминая траву, суча ногами, задирая к бледному
небу  рябые  щеки,  ястребиный нос, а спутники продолжали, онемевшие, стоять
неподвижно.



Г л а в а  9.  ПОЛИГОН

Конечный пришел в себя первым.

-  Камеру!  -  крикнул  он.  -  Ты  что, оглох? - и он подступил к Рюгину. -
Камеру, быстро, козел дурной!

Всеволод   Рюгин,  не  соображая  ничего,  бросился  к  рюкзаку.  Пальцы  не
слушались,  но  он  совладал  наконец  с  узлом.  С  камерой в руках он тупо
глядел, выпрямившись, на Конечного, ожидая новых приказов.

-  Что  ты  стоишь!  -  истерически,  разбрызгивая слюну, кричал Конечный. -
Давай снимай! Снимай скорее, он сейчас загнется к чертовой матери!

Рюгин   послушно   вскинул  камеру,  навел  ее  на  корчившегося  Парвуса  и
застрекотал.  Конечный,  матерясь,  подскочил,  заглянул  в объектив, сорвал
колпачок.

- Д-деятели херовы, - прохрипел он, - всему вас учить.

Рюгин  опустился  на  колено  -  так  было  удобнее.  Камера трещала. Парвус
выгнулся  и  заорал  в  небо,  потом  резко