ел  с  пустыми
руками. На эту ночь спрячьте как-нибудь. Эсэсовцам сейчас не до нас.  Завтра
что-нибудь сообразим.
     Всю ночь лагерь не спал.
     До утра в лазарете шли срочные операции и перевязки. Никто из врачей  и
санитаров-немцев, русских, австрийцев, чехов - не покинул своего места, пока
последнему пострадавшему не была оказана помощь.
     А  в  тайных  местах  -  в  подвалах,  на  чердаках  -  срочно  прятали
принесенное  оружие.  Наш  арсенал  пополнился   большим   запасом.   Трудно
представить,  как  в  грохочущем  аду  бомбежки,  когда  прямо   на   головы
сваливаются стальные летающие крепости, ухают взрывы, все вокруг  рушится  и
горит, трудно представить, что человек может еще не просто выбежать из цеха,
а захватить с собой винтовку или пистолет, гранату или мину. Может не просто
перескочить через убитого эсэсовца, а нагнуться  и  отцепить  его  пистолет.
Может на носилки или тележку под трупы заложить  это  оружие,  и,  пользуясь
растерянностью охраны, пронести его в лагерь.
     Но значит может, раз все это было!
     Через несколько дней жизнь в Бухенвальде вошла в  свою  обычную  колею.
Все рабочие команды, занятые ранее на военном  производстве,  уходят  теперь
каждое утро разбирать развалины, переносить трупы в крематорий.  Столб  огня
стоит не опадая над трубой крематория,  печи  работают  на  полную  мощность
круглые сутки.
     Починены  крыши  на  бараках,  пробитые  осколками,  вставлены  стекла.
Упрятаны подальше в глубокие тайники новые партии оружия.
     А по Бухенвальду ползет  слух:  в  лагере  убит  Эрнст  Тельман,  вождь
Коммунистической партии Германии.  Где?  Как?  Когда?  И  вдруг  официальное
сообщение в немецких газетах:
     "Во время террористического налета авиации на  окрестности  Веймара  28
августа 1944 года большое количество фугасных бомб попало также в концлагерь
Бухенвальд.  Среди  погибших  заключенных  также  бывшие   члены   рейхстага
Брейтшейд и Тельман" ("Leipriger Neueste Nachrichten", 16/IX 1944).
     Ложь! Налет был не 28 августа, а 24. Это все знают!
     Ложь! Ни одна фугасная бомба не попала  на  территорию  лагеря.  Только
ближние к ДАУ бараки пострадали от взрывной волны и пожара.  Здесь  и  погиб
Брейтшейд. Его труп видели заключенные.  Здесь  нет  никакого  сомнения.  Но
Тельман?..
     - Ложь! - восклицал Николай Кальчин. - Писаря говорят, что  Тельман  не
значится ни в одном документе канцелярии. Его не было в Бухенвальде.
     -Ложь!  -  повторял  Вальтер  Эберхардт.  -  Если  бы  Тельман  был   в
Бухенвальде, разве бы мы не узнали об этом, пусть даже гестаповцы держали бы
его на глубине 500 метров под землей!
     И правда стала просачиваться в лагерь, как  ни  скрывали  ее  эсэсовцы.
Правду уже  знал  Эрнст  Буссе,  а  через  него  все  руководство  немецкого
подполья. Правда  пришла  от  поляка  Мариана  Згоды,  носильщика  трупов  в
крематории Бухенвальда.
     Вот какой она дошла до нас.
     17  августа  после  полудня  заключенные,  работавшие  цри  крематории,
получили приказ готовить печи. Они исполнили приказание и ждали,  что  будет
дальше. Шел час за часом, но ничего не  происходило.  Под  вечер  им  велели
удалиться в жилые помещения и заперли их на замок.  Тогда  они  поняли,  что
готовится что-то очень секретное. Несмотря на запрет, Мариан Згода вылез  во
двор через вентиляционную трубу и до ночи лежал за кучей шлака. В полночь  в
здание крематория вошли несколько офицеров СС и  лагерный  врач  Шидлауский.
Несколькими минутами спустя ворота открылись, и  во  двор  въехала  легковая
машина. Из нее вышли трое штатских. Было похоже, что двое охраняют третьего.
Мариан Згода успел заметить, что охраняемый был крупный, лысый, без шляпы, В
то время, когда заключенный шел  к  входной  двери  крематория  между  двумя
шеренгами эсэсовцев, раздались три выстрела, а потом четвертый.
     Минут двадцать спустя Мариан  Згода  услышал  разговор  двух  офицеров,
вышедших во двор покурить:
     - Знаешь, кто это был? - спросил один.
     - Это был вождь коммунистов Тельман,  -  ответил  другой,  и  оба  они,
беспечно раскурив сигареты, направились к воротам.
     Утром Мариан Згода чистил печи и в  кучке  золы  обнаружил  обгоревшие,
искореженные часы. От расстрелянного также остались ботинки, которые  забрал
один из эсэсовских офицеров.
     К вечеру Эрнст Буссе уже знал от Згоды эти подробности,  а  дней  через
десять  лагерный  электрик  Армин  Вальтер   сообщил,   что   в   канцелярии
раппортфюрера видел бланк, заполненный  на  имя  Эрнста  Тельмана.  В  графе
"Причина смерти" стояло: "Погиб во время налета вражеской  авиации".  А  еще
один заключенный Гейнц Мислиц случайно слышал разговор двоих  унтер-офицеров
СС. Они говорили, что не знают, кому отправить пепел  Тельмана,  потому  что
все его родные либо в тюрьмах, либо в концлагерях.
     Сомнения быть не могло: злодеяние совершилось, Тельман погиб.
     Как выразить всю силу гнева и печали?!
     Концлагерь Бухенвальд незримо для эсэсовцев погрузился в траур.
     Однажды ночью меня разбудили и передали указание  немедленно  прийти  к
дезинфекционному бараку. Ночные вызовы для меня не редкость,  поэтому  я  не
стал расспрашивать, кто велел идти и зачем, а быстро оделся в полной темноте
и  неслышно  выбрался  из  барака.  На   крыльце   огляделся.   Сентябрьская
ночьтемная, влажная - подходит к концу, на востоке  чуть  заметна  светлина,
словно полог ночи там  реже.  Лагерь  спит.  Тихо.  Спокойно.  Не  беснуются
прожекторы на вышках: видно, ночь  притомила  часовых.  И  все-таки  заметно
какое-то  движение.  Вот  от  25-го   блока   бесшумной   тенью   скользнула
человеческая фигура и исчезла,  за  углом  где-то  скрипнула  дверь.  Кто-то
споткнулся о камень. Прячась за бараками, я тоже двинулся к дезинфекционному
блоку. Здесь чаще попадаются люди с нашивками лагерной полиции  на  рукавах.
Так всегда бывает, если идет важное совещание подпольного Центра.
     Подвал освещен голубоватым пламенем - это в жестяных чашках горит сухой
спирт. Портрет Эрнста Тельмана обвит красной и черной материей. В  помещении
цветы, лавровые ветви. Собралось человек тридцать. Все нации прислали  своих
представителей. Здесь Николай Симаков, Николай Кюнг, Марсель Поль. Вон стоят
Эрнст Буссе и Генрих Зудерланд. Насуплены брови на приветливом лице Вальтера
Бартеля, еще больше сгорбился Квет Иннеман. Звучит мелодия русской песни "Вы
жертвою пали". Ее исполняют чешские скрипачи. Роберт Зиверт произносит  речь
о борьбе Тельмана против фашизма, призывает  не  опускать  руки,  продолжать
борьбу. Негромко каждый на своем языке поем "Варшавянку". А потом  несколько
минут тянется молчание. Каждый стоит, подняв вверх кулак.
     Тут же принято решение провести митинги на всех блоках.
     Провести митинг на блоке - что это значит? На  блоке  живут  до  тысячи
человек. Среди них только около половины, а может и меньше,  так  или  иначе
привлечены к участию в подпольной организации. А остальные? Можно ли на  них
положиться? А если среди них провокатор, шпион? Да и  не  будешь  устраивать
открытого собрания с речами, если по лагерю то и дело рыщут эсэсовцы.
     И все-таки митинги начались.
     После отбоя, когда все разделись и улеглись уже по  своим  нарам,  свет
потушен, в полной темноте  в  спальное  помещение  блока  входит  человек  и
рассказывает, как эсэсовские бандиты  расправились  с  Тельманом,  призывает
почтить его память минутой молчания.  Воцаряется  гробовое  молчание,  после
этого человек незаметно уходит. Никто не видит  его,  не  знает,  откуда  он
пришел и куда ушел, кто он и кто послал  его.  Но  неизменно  его  сообщение
производит на всех одинаково сильное впечатление. И долго еще в эту ночь  на
блоке не прекращаются разговоры о Тельмане, о  коммунистах,  о  политической
борьбе.
     И все-таки где-то мы были неосторожны. Однажды утром во  время  поверки
двенадцать номеров вызвано к воротам. Среди  них  немцы,  австрийцы  и  двое
русских-Тимофей Савин и Григорий Екимов. Все они политические, все  так  или
иначе связаны с подпольем.
     Лагерь притаился. Никаких совещаний! Никаких информаций!  Таков  приказ
комитета. Кое-кого укрыли  в  лазарете.  Проверили,  надежны  ли  тайники  с
оружием. Судьба подполья зависела теперь от этих  товарищей.  Удар  пришелся
точно: среди арестованных был и Роберт Зиверт, произносивший траурную  речь,
и видный член подполья австрийский коммунист Август Вегерер.
     Всех их в тюрьме подвергли страшным мучениям, но когда в начале октября
один из них случайно, по ошибке конвоя, оказался в лагере,  мы  узнали,  что
гестаповцы ничего не добились. Их гоняли из тюрьмы в  тюрьму,  из  лагеря  в
лагерь, много раз принимались  допрашивать  -  никто  даже  не  намекнул  на
подпольную организацию. Прихватили  к  двенадцати  первого  старосту  лагеря
Эриха Решке,  подозревая,  что  он-то  обо  всем  знает.  Некоторые  из  них
вернулись в лагерь, других еще долго мытарили по дорогам, пока в апреле 1945
года они все не разбежались.
     Эти двенадцать спасли подпольную организацию.
     На наших ребят Гришу Екимова и Тимофея Савина выпало тяжелое испытание.
От них требовали имен советских офицеров и организаторов митинга. Ни тот, ни
другой не участвовали в траурном митинге Интернационального комитета и  едва
ли знали что-нибудь о нем. Они работали  в  небольшой  команде  и  допустили
неосторожность: прервали работу и почтили память Тельмана. Провокатор  выдал
их. Их били плетьми и дубинками, выламывали руки, мучили другими варварскими
способами, но молодые парни (Савину было всего  восемнадцать  лет)  молчали.
Совершенно истерзанного Гришу Екимова привезли в лагерь.  Весь  лазарет  был
поднят на ноги,  чтобы  спасти  его,  но  тщетно.  Через  три  дня  политрук
Советской Армии,  коммунист  Григорий  Екимов  умер.  Тимофея  Савина  потом
вернули в лагерь, и он вместе с нами дождался освобождения.
     Так прошел октябрь - с тяжелыми тучами,  холодными  ветрами  и  мрачным
настроением. Приближается  еще  более  мрачное  время,  ноябрь-пора  мокрого
снега, оттепелей, еще большей сырости и туманов. Но подпольная жизнь  лагеря
мало-помалу снова начинает  оживляться.  Эсэсовцы  сумели  нанести  удар  по
подполью, но это ранение не смертельное. По сути, они не подобрали ключей  к
организации, не проникли вглубь, не сумели раскрыть ни один из наших планов.
Конспирация оказалась на высоте! Так неужели от страха  притихнуть  и  молча
ждать, когда эсэсовцы придумают еще что-нибудь против нас?!
     Захожу на 44-й блок, к Валентину Логунову.
     - Как дела?
     - Очень хорошо, Иван Иванович. Полный батальон  в  вашем  распоряжении.
Никто не унывает. А вам сюрприз: создана авторота.
     - А машины? - спрашиваю я.
     - Конечно, пока без машин, - Валентин победно ухмыляется. -Но и  машины
будут, как только захватим гараж эсэсовцев.
     - Что же это за рота? Объясни!
     - А очень просто. Разве среди нас мало шоферов  или  водителей  танков?
Почему бы им не изучить немецкие машины? У нас есть дока  по  этому  делу  -
Генка Щелоков. Знает все марки автомобилей. Ему поручили создать роту и пока
теоретически научить водить любую машину из тех, которые мы видим в лагере.
     Молодцы! Действительно, это может в свое время нам очень пригодиться!
     ...Мне давно нравился  врач  Алексей  Иванович  Гурин-крупный  красивый
человек. Он жил на нашем 30-м блоке, и мы  иногда  разговаривали  с  ним  на
разные темы. Меня он знает с того дня, как избитый Вилли Длинным я  попал  в
лазарет. Гурин и Суслов тогда латали и  перевязывали  меня.  Мы  с  Алексеем
Ивановичем нет-нет да вспомним этот случай. Только теперь нам обоим смешно.
     Однажды я сказал ему как бы между прочим:
     - Слышал, что  тут  некоторые  собираются  поднять  восстание.  Что  вы
думаете по этому поводу, Алексей Иванович?
     Но от Алексея Ивановича не так-то легко добиться  прямого  ответа.  Его
лицо непроницаемо: ни удивления, ни радости.
     - Ну,  об  этом  можно  только  мечтать,  -.раздумчиво  произносит  он,
-Поднять сейчас людей - это значит бросить их на уничтожение. А  готовиться,
пожалуй, надо...
     Иду дальше, стараясь вызвать его на откровенность:
     - А вы согласились бы принять участие в подготовке?
     Опять он отвечает не сразу. И опять уклончиво:
     - Да ведь я только врач. А восстание должны готовить люди военные...
     Мне приходится первому открыть карты:
     - Восстание готовится, Алексей Иванович. И давно. Уже  созданы  роты  и
батальоны. Есть и оружие. Лазарет тоже участвует в подготовке. Да  вы  ведь,
конечно, об этом знаете...
     Алексей Иванович улыбается.
     - Кое-что знаю... Николай Тычков создает у нас санитарную группу.
     - Николай Тычков энергично и умно действует, я знаю, но он нужен  и  на
другой работе. А как вы, согласны вступить в русский  боевой  отряд?  Только
хорошенько подумайте.
     Гурин оживился:
     - Тут и думать  нечего.  Я  давно  считаю  себя  вступившим.  Вместе  с
Николаем Тычковым мы навербовали на блоках санитаров.  Нам  хорошо  помогают
все наши врачи. У нас уже есть  немало  медикаментов.  Да  вы  сами  недавно
видели, как работает наша санитарная группа.
     - Когда?
     - А после бомбежки. Для нас это  была  серьезная  проверка.  Теперь  мы
уверены, что справимся с любым количеством раненых.
     Слушаю его, радуюсь и досадую. Радуюсь, потому что вижу реальные  плоды
деятельности подпольной организации. Досадую на конспирацию,  хотя  понимаю,
что только она позволяет нам так  развернуться  под  носом  СС.  И  все-таки
досадно, что даже приятель с приятелем не может быть до конца откровенен.  О
группе Тычкова я, разумеется знал, но не был уверен, что и Гурин так глубоко
ушел в работу. И все-таки хорошо! Все симпатичные мне люди, на которых,  как
мне кажется, можно положиться, с нами.
     Теперь наш разговор переходит на деловую почву.
     - Алексей Иванович, что вас интересует там, за  колючей  проволокой,  в
военном городке эсэсовцев?
     - Конечно, госпиталь. У нас люди мрут, как  мухи.  И  бывает  так,  что
помочь совсем нечем. А там все есть: и медикаменты, и инструменты.
     - Обещаю вам при штурме  городка  СС  выделить  специальный  отряд  для
захвата госпиталя. Все, что удастся добыть, поступит в ваше распоряжение как
начальника санитарной службы русского отряда.
     Алексей Иванович с довольным видом потирает руки:
     - О, вот тогда мы развернемся.  Всех  больных  из  ревира  перетащим  в
госпиталь, всех подкормим, вылечим...
     Этот разговор происходил за  полгода  до  освобождения.  Мы  мечтали  и
верили, что все то, ради чего рискуем жизнью, не спим по ночам, тревожимся и
волнуемся, все это обязательно произойдет. Эти мечты и  вера  жили  рядом  с
нами в тесных, холодных бараках и помогали нам!
     Эта вера особенно  нужна  была  нашим  товарищам,  которые  работали  в
карантинном лагере, - Пайковскому, Бердникову и другим.
     Под ударами двух фронтов сжималась  гитлеровская  Германия.  По  стране
метались эшелоны с узниками концлагерей. С запада и  востока  их  свозили  в
центр, и многие тысячи их попадали в Бухенвальд. В других лагерях они прошли
"селекцию", их отобрали как годных для работы. Но, Бухенвальд с 24  августа,
когда были до основания разрушены его заводы, перестал быть рабочим лагерем.
Под бомбежками перестали существовать и многие его филиалы. Оставалось  одно
- уничтожать сотни, тысячи, десятки тысяч ставших ненужными рабов рейха.  Да
и что это были за рабочие! В своих полосатых костюмах на "рыбьем  меху"  они
прошли или проехали пол-Германии. Часто по нескольку дней бывали без  еды  и
пищи. У них уже совсем не оставалось  сил,  и  их  отправляли  в  крематорий
десятками, сотнями. А там эсэсовцы  оборудовали  специальное  помещение,  из
которого эти еще живые жертвы попадали прямо в горящие печи.
     Каждую ночь сквозь открытые окна  бараков  слышался  хруст  гравия  под
тележками труповозов. А заключенных все гнали и  гнали.  И  все  эти  многие
тысячи проходили через карантинный лагерь. Бараки не вмещали  всех  узников.
Рядом с блоками выстроился  палаточный  городок.  И  повсюду  трупы,  трупы,
трупы...
     В таких условиях работали наши товарищи. И не только помогали тем, кому
еще не поздно помочь, не только старались поддержать в  них  моральный  духи
политически информировать их, но и приобщить к подпольной работе.
     Как бы ни  было  трудно,  но  к  началу  зимы  малая  бригада  все-таки
существовала. В ней было три батальона, в каждой роте - по четыре взвода,  а
во взводе - по  четыре  отделения.  Состав  командиров  и  комиссаров  очень
сильный. А бойцов бригада насчитывала более 400.
     Карантинцы не прибеднялись, за счет товарищей жить  не  хотели  и  даже
оружие добывали сами. У них в бригаде был для этого  незаменимый  человек  -
Александр Филиппович Базилевский. Он  словно  был  создан  для  того,  чтобы
командовать ротой управления и снабжения.  Снабжал  свою  бригаду  Александр
Филиппович очень напористо, активно, но, конечно,  не  без  осторожности.  И
ничто, годное для дела, не проходило мимо его  рук.  Работал  Базилевский  в
эсэсовском гараже, ремонтировал машины и правильно рассуждал: если в кузовах
или  кабинах  находилось  оружие,  неизвестно  кем  забытое,  то  зачем  его
оставлять там? А оружие нет-нет, да и попадалось и в деталях,  и  це  ликом.
Как его спрятать? Этому не надо было учить Александра Филипповича.  Как  его
пронести в лагерь? Это он тоже умел.
     А еще в карантинном  лагере  при  штубендистах  одного  из  блоков  жил
мальчишка Женька. Был он лет десяти, круглый сирота,  верткий,  сноровистый,
хитрый. Эсэсовцы использовали его в тире,  он  подносил  им  оружие.  Сергей
Пайковский, разумеется, знал, что для Женьки это - большой риск, и  все-таки
поручил ему таскать из тира патроны. Он рассчитывал при  этом:  "Женька  так
мал, что эсэсовцы не заподозрят его и не станут обыскивать". А  кроме  того,
надеялся на его  смекалку  и  проворность.  И  правда,  Женька  ни  разу  не
попадался.
     Командиры подразделений ухитрялись даже  проходить  со  своими  бойцами
боевой  устав  пехоты,  методы  партизанской  борьбы.   Комиссар   Бердников
заботился о политическом просвещении воинов. Это он получал из Центра сводки
Информбюро и делал так, чтобы они доходили  до  всех.  Он  писал  воззвания,
проводил беседы, разъяснения.
     Весь  лагерь,  понимая   отчаянное   положение   узников   карантинного
отделения, старался помочь лишними порциями баланды и  хлеба,  посылая  туда
медиков, спасая людей от смерти, если оставалась хоть тень надежды.
     Так Бухенвальд приближался к 1945 году...


        Глава 13. Кто кого!

     До сих пор удивительно: эсэсовцы так и не набрели  на  след  подпольной
организации. Конечно, они подозревали, что она существует, подозревали,  что
в лагере есть оружие, потому время от  времени  устраивали  обыски,  аресты,
перемещение наиболее активных заключенных в другие лагеря или свои  филиалы.
Но все-таки на жилу они не напали. Не представляли ни размаха  деятельности,
ни  количества  спрятанного   оружия,   ни   числа   хитроумных   ухищрений,
направленных против них. В чем причина этого? Почему они подчас бывают столь
беспечны и позволяют нам пользоваться их простотой? Или они уж так презирают
нас, считают настолько ниже себя, что потеряли всякую бдительность? Но этого
же не может быть. Они знают,  что  в  лагере  заключены  многие  функционеры
Коммунистической партии Германии, прошедшие школу подполья. Общаясь  с  ними
на работах и внутри  лагеря,  они  видели,  что  это  люди  умные,  твердые,
дисциплинированные. Они знали, что в лагере много советских военнопленных  и
политических заключенных.
     А решительность и храбрость русских были  известны  многим  из  них  по
фронту.
     Или они были так уверены в  своей  силе,  что  считали  нас  совершенно
демор