итцен. Степану Бердникову и Сергею Пайковскому уже  дано  задание  отыскать
этого парня. Говорят, он совсем "доходяга". Надо вытащить его во что  бы  то
ни стало. Да заодно поразведать, с кем он пришел в Бухенвальд.  Около  таких
отчаюг всегда собираются дельные и смелые ребята.
     Словом, это только эсэсовцы, мерзнущие на сторожевых вышках  и  постах,
думают, что лагерь спит. Они видят чистые, припорошенные снегом улицы, белые
крыши блоков. Их не беспокоят редкие группки людей,  проходящих  по  улицам.
Они знают: это лагерная полиция  помогает  им  держать  строгий  порядок.  К
отблеску пламени над крематорием они давно привыкли, это их не  касается.  И
если бы не холодный ветер, гуляющий на вышках, все было бы не так уж  плохо.
Во всяком случае, лучше, чем где-нибудь на Одере или у  озера  Балатон,  где
громада Советской Армии ломит и  крушит  немецкую  оборону.  Конечно,  здесь
гораздо лучше! А заключенные, спящие сейчас там, внизу, под крышами бараков,
они не опасны. Что ждать от таких "доходяг"?  Сотни  их  валяются  на  дворе
крематория, скрюченные, изломанные.
     Во всяком случае, эсэсовцы явно не подозревают, что лагерь не спит, что
лагерь точит ножи и кинжалы, собирает и разбирает затворы, заряжает гранаты,
готовит еще и еще бутылки с горючей жидкостью. А ведь  идет  только  декабрь
44-го года и сколько осталось до желанного часа восстания, никто не знал!  И
если бы знать, что впереди еще январь, февраль, март и первые дни  апреля  и
что впереди такие напряженные события, когда все углы выставят свои  острия,
если бы знать заранее - хватило  ли  бы  у  нас  сил,  чтобы  перенести  это
нечеловеческое натяжение нервов, воли, осторожности и дерзости?!
     Да, хватило бы!
     В этом я уверен. Потому что в эти последние месяцы увидел, в какую силу
- мудрую, твердую, хитрую - превратилось лагерное подполье.
     ...Мысль о своем радиопередатчике появилась  еще  в  конце  1943  года,
когда началось повсеместное наступление Советских войск.  Потребовался  год,
чтобы  инженер  Дамазин  по  одной  собрал  детали  для   приемо-передающего
аппарата. Бомбардировка 24  августа  позволила  приступить  к  осуществлению
идеи. Во время бомбежки  пострадали  эсэсовские  гаражи  с  бронемашинами  и
легковыми автомашинами. Среди разбитых машин оказались и  такие,  в  которых
были вмонтированы радиопередатчики. Все, что могло пригодиться, перенесено в
лагерь. И вот, отказывая себе в сне, Дамазин мастерил аппарат. Ему  помогали
немецкие товарищи Армии Вальтер и Гельмут Вагнер.  Для  своей  мастерской  и
радиорубки они выбрали кинобудку, где уже  собрали  не  один  радиоприемник.
Кинобудка примыкала к просторному бараку, где заключенным за  деньги  иногда
показывали фильмы, где проходили наши самодеятельные концерты. Вход в  будку
был снаружи по отдельной лесенке, стены из двух  слоев  огнестойких  пластин
были внутри полые. Здесь и встроили аппарат с расчетом, что питание  к  нему
пойдет от кинопроектора,  а  антенной  будет  служить  громоотвод,  конечно,
соответственно   приспособленный.   На   случай   радиопередатчику   придали
аккумуляторы  и  подвели  собственное  питание   от   электросети,   объявив
эсэсовцам, что дополнительная линия необходима для киноаппаратов.
     Разумеется, все это делалось  в  глубочайшей  тайне,  только  несколько
товарищей имели доступ в "мастерскую". Я узнал о радиопередатчике  только  в
январские  дни,  когда  Интернациональный   комитет   передал   национальным
организациям, что в случае если эсэсовцы задумают уничтожить лагерь, в  эфир
будут посланы призывы к немедленной помощи.
     В феврале лагерный арсенал пополнился ручным пулеметом и двумя тысячами
патронов к нему. Подумать только - свой пулемет! "Организовали" его немецкие
и австрийские  товарищи  в  ту  ночь,  когда  из  Освенцима  прибыл  большой
транспорт. Австриец Франц  Мейкснер,  работавший  в  санитарной  команде  по
очистке машин от трупов, углядел эту штуку в последнем автомобиле, где  ехал
конвой. Забыли ли его эсэсовцы, или проявили беспечность,  но  конвой  ушел,
заключенных прогнали через лагерные ворота. И около  пустых  машин  остались
только трупы да несколько санитаров.  Охрана  к  ним  близко  не  подходила:
велико ли удовольствие смотреть на их грязную работу! Не дожидаясь  согласия
военного руководства, ребята погрузили пулемет на  тележку  и  прикрыли  его
трупами.
     В воротах дежурному эсэсовцу отрапортовали:
     - Тележка с умершими следует в крематорий.
     Тот махнул рукой:
     - Проезжайте!
     Несколько дней пулемет скрывался под горой трупов во дворе  крематория,
потом был благополучно перенесен в подвал лазарета.
     Нет, мы положительно с каждым днем становимся все сильнее. Дисциплина и
какая-то  особая  собранность  и  точность  сквозят  в  словах  и  действиях
причастных к подполью. Это ощущают и тысячи "доходяг", которые еле  дышат  в
карантинном лагере и все-таки готовы взять в руки оружие. Потому что  просто
нельзя не  собрать  в  себе  остатки  сил,  когда  на  твоих  глазах  другие
полосатики учат, как надо жить.
     На сей раз пример стойкости показали немцы.
     В  тот  день  комендант  лагеря  Пистер   распорядился   построить   на
аппельплаце всех заключенных немцев. Две тысячи  человек  растянулись  пятью
шеренгами по притоптанному снегу площади. Явился сам  комендант  в  парадном
окружении всех своих офицеров. Он торжественно объявил,  что  каждому  немцу
будет даровано прощение,  если  он  выразит  желание  защищать  отечество  с
оружием в руках. Пистер не забыл захватить и писаря, чтобы тут  же  записать
добровольцев. Но  строй  молчал.  Пистер  прошел  вдоль  застывшей  шеренги,
пытливо заглядывая в лица. Ничего, кроме каменной холодности, он не прочел.
     Весь лагерь ждал с затаенным дыханием, из-за углов  барачных  построек,
из окон, с чердаков, наблюдая за тем, что делалось на аппельплаце.
     Ни для кого не было секретом, что в Германии шла тотальная  мобилизация
всех мужчин. Солдат не хватало на  последних  роковых  рубежах.  И  тогда  в
Бухенвальде была объявлена  вербовка  в  эсэсовскую  дивизию  "Дирлевангер".
Несколько заключенных из бывших военнослужащих вермахта клюнули на приманку.
Но что значит несколько уголовников, на которых вряд  ли  можно  положиться,
когда гибнет армия! Другое дело - политические! Здесь можно  пустить  в  ход
пропаганду. Вот, мол, когда отечеству  грозит  опасность,  люди  забывают  о
своих политических несогласиях с властью и берут в руки оружие!
     Накануне построения всю ночь заседал немецкий политический Центр.  Были
суждения, что надо принять предложение СС, а получив оружие,  направить  его
против фашизма. Более трезвые и дальновидные 184 не соглашались.  Во-первых,
это еще вопрос, дадут ли им оружие. А  во-вторых,  политических  рассуют  по
подразделениям, и тогда каждому придется действовать поодиночке. И, наконец,
если немецкие политические уйдут в эсэсовскую дивизию, какое впечатление это
произведет на весь лагерь?  Словом,  было  принято  решение:  ни  один  член
Коммунистической партии не позволит записать себя в армию.
     И теперь строй молчит, не шелохнется. Остались  в  шеренгах  не  только
коммунисты, но все, кто считает себя антифашистом. Даже не согласные с  этим
решением остаются в строю.  Вот  что  значит  сила  коллективного  мнения  и
авторитета!
     Третий час идет поединок. Третий час заключенные стоят на  плацу.  Снег
падает на  их  непокрытые  головы,  вздымается  белыми  беретами.  Разошлись
эсэсовские офицеры. В который уж раз на  террасе  главных  ворот  появляется
комендат. А строй молчит. Чьи нервы крепче?..
     - Ура! Наша взяла! - негромко передаем мы друг другу, когда  изнуренных
долгим стоянием на холоде  заключенных  распустили  по  блокам.  Что-что,  а
кипяток, растирания, одеяла, которые мы припасли для  них,  а  больше  всего
наши дружеские улыбки очень пригодились им в те минуты.
     Так пришла еще одна победа. И чем яснее становилась участь  фашистского
государства, а значит, и его служителей-эсэсовцев, тем  все  более  дерзкими
становились мы. Конспирация конспирацией, но когда  сотни  людей  втянуты  в
одно общее дело, тайна все  менее  становится  тайной.  В  переноске  оружия
участвовали десятки людей.  Изучать  оружие  собирались  группами  по  10-15
человек. В лазарете все друг друга хорошо знали: кто и  что  и  как  делает.
Связь между командирами осуществляли несколько десятков связных. И с  каждым
месяцем нам приходилось все больше и больше рассекречивать себя и все больше
и больше рисковать. И  ничего  нельзя  было  сделать  иначе.  Лагерное  ядро
сопротивления как живой организм заставляло включаться в работу все новые  и
новые органы. Так бывало особенно во время лагерных ЧП,  например,  когда  в
Бухенвальде формировались большие транспорты.
     Так случалось в начале 1945  года.  В  список  на  очередной  транспорт
попало 16  активных  наших  подпольщиков  -  командиров  батальонов,  рот  и
взводов. Это был случайный удар, но угодил в голову и мог обернуться для нас
полным крахом. Боевой отряд русских готов к  действиям,  у  него  есть  свое
оружие, свой план,  а  командиры-исполнители  должны  покинуть  лагерь.  Что
делать? Ведь поздно начинать все сначала! Поздно! А фашисты придавали  этому
транспорту почему-то большое значение, требуя, чтобы все номера, попавшие  в
список, обязательно были выведены из лагеря.
     Оставалось одно - обратиться за помощью к капо лазарета Эрнсту Буссе.
     Удрученный, подавленный захожу в лазарет.  Генрих  Зудерланд  доверчиво
улыбается навстречу. Прошу его быть переводчиком.
     Эрнст Буссе как всегда приветлив.
     - Садись, Иван, говори, что тебе нужно. Хотя догадываюсь, зачем пришел.
16 ваших попало на транспорт. У меня есть их номера.
     - Они не должны попасть на транспорт, Эрнст. Этих людей нужно  оставить
в Бухенвальде.
     Буссе отводит глаза:
     - Ничего не могу сделать, Иван. Когда мог, делал. А  сейчас  ничего  не
могу. Эсэсовцы носятся с этим транспортом, как будто вся их дальнейшая жизнь
зависит от него. Да и список очень велик.
     - В том-то  и  дело,  что  список  велик,  -  подхватываю  я.  -  И  ты
догадываешься, что это наши командные кадры.
     Буссе раздумывал, не решаясь еще обещать мне что-либо определенное.
     - Видишь ли, Иван, сам я сделать ничего  не  могу.  Это  могут  сделать
только врачи,  если  я  им  скажу.  Но  они  сейчас  под  строгим  контролем
эсэсовских врачей. Мы рискуем потерять хороших товарищей, если наши действия
будут раскрыты. Ты хорошо знаешь, что они будут уничтожены.
     - Но пойми, Эрнст, - упорствую я, - этот транспорт срывает - наши планы
восстания. Ты видишь, как меняется обстановка. Даже завтра  может  появиться
возможность действовать.
      Несколько  минут Эрнст  Буссе сидит в глубокой
задумчивости. Потом твердо смотрит мне в глаза.
     - Ты прав. Обстановка такова, что наступает  время  действовать.  Будем
действовать! Сделаем, Иван. Одних положим  как  больных  в  лазарет,  других
забракуют врачи. Это, конечно, большой риск. Беру его на себя...
     "Беру его на себя", - сказал Эрнст Буссе. А это значит, что я  не  знаю
подробно, как ему удалось провести эсэсовских врачей. Но так или иначе,  все
шестнадцать  наших  командиров,  полежав  с  полмесяца  в  лазарете,   снова
появились в лагере. Не один-два спасены от транспорта, как это было до  1945
года, а шестнадцать.
     Так ощутимо расширяется на глазах всех заключенных и все  еще  невидимо
для эсэсовцев влияние подпольной организации перед решительным броском.


        Глава 15. 15 часов 15 минут

     Дело уже шло  к  весне,  когда  Николай  Кальчин  вдруг  огорошил  меня
вопросом:
     - Иван Иванович, скажи откровенно: у тебя  нет  сомнений  в  реальности
нашего боевого отряда?
     Смотрю на него с удивлением.
     - Нет, Николай, у меня никаких сомнений нет.  Командирам  и  комиссарам
бригад я верю. С батальонами 44, 30 и 25-го блоков у меня личные связи.  Они
неоднократно проверялись, ты сам знаешь.
     Кальчин мнется, что-то недоговаривает.
     - Скажи, Николай, и тоже откровенно, на чем основаны твои сомнения.
     - Сомнения не только у меня,  Иван  Иванович,  но  и  у  других  членов
русского  Центра  и  у  членов  лагерного  комитета.  Думаю,   что   назрела
необходимость провести смотр всех русских боевых отрядов. Что ты скажешь  на
это?
     - Рад сделать это, чтобы  военнополитический  Центр  убедился  в  нашей
готовности. Но я против того, чтобы большое число иностранцев знало об этом.
     Николай почему-то взорвался.
     - Ты что же, не веришь активнейшим  подпольщикам  Бухенвальда?  Немцам,
чехам?
     Отвечаю  как  можно  спокойнее,  все  еще  не   понимая   причины   его
раздражения.
     - Нет, почему же, верю. Верю немцам, таким, как Вальтер Бартель  и  его
товарищи, верю чехам, таким, как Квет Иннеман. Но смотр и без того связан  с
нарушением конспирации, и осторожность нам не помешает. Я хорошо помню урок,
преподанный мне Центром, когда батальон. Валентина Логунова  чуть  не  выдал
себя.
     - Тогда было другое время, - пробует возразить Кальчин.
     - И сейчас я не могу доверить судьбу отряда многим людям.
     -  Ну,  ладно.  Кого  пригласить  на  смотр,  это  ты  доверь  мне.  Не
возражаешь?
     - Нет, конечно. До завтра я подумаю, как провести смотр.
     Приближался  какой-то  праздничный  день,  когда  эсэсовцы  обычно   не
заглядывают в лагерь, пьют свой шнапс, горланят песни,  ходят  к  девкам.  В
такие дни только усиливались гарнизоны дозорных вышек и  сторожевых  постов.
Но это далеко от нас, по ту сторону забора.
     На такой день был назначен "парад".
     Командирам было объявлено, чтобы к 9 часам утра выводили  подразделения
на определенное место вблизи своих бараков.
     Настал теплый, совершенно весенний день. Люди высыпали  из  бараков  на
солнышко. Мы  с  Николаем  Кальчиным  вливаемся  в  толпы  гуляющих,  как  и
остальные, принимающие парад. Внешне ничего не было заметно. Только у входов
в бараки, по углам, на перекрестках стояли озабоченные комбаты. Увидев  нас,
они как бы между прочим направлялись вперед, словно ведя  нас  от  группы  к
группе.
     Вот мой 30-й блок. Тут меня все знают. И я всех знаю. Вон  они,  черти,
поднимают руки в знак приветствия.
     А  Валентину  Логунову  опять  неймется.  Его  бойцы  принимают  стойку
"смирно". Ну, погоди, достанется тебе!
     Но что это? У 25-го блока пытаются строиться в  шеренги.  Конечно,  это
Васька Цуцура! Васька, дорогой мой, неугомонный, больше осторожности! И  так
все понятно кому надо. Когда же ты научишься сдержанности?
     Да, кажется, мы себя "покажем"! И даже  больше,  чем  следует.  И  хотя
постороннему глазу вроде бы ничего не заметно, но где же  наша  конспирация?
Похоже, что все знают все!
     Николай Кальчин торжествует, нет, просто сияет: - Ну, теперь ни у  кого
не остается и червячка сомнений!
     Действительно, вечером Кальчин радостно сообщал мне:
     - Бартель говорит, что "парад" превзошел все его  ожидания,  а  Квет...
Квет кричал: "Вот это  сила!"  Полковник  Манэ  сказал:  "На  русских  можно
надеяться. Мы пойдем с ними!"
     Невозможно было не радоваться при этих словах. А ведь они еще не все  -
видели только 56 взводов, а у нас их 81 да в лагере военнопленных несколько.
     События надвигаются стремительно.
     Уже подходит апрель. Для всех очевидно,  что  существование  фашистской
Германии - дело дней. Опасаясь возмездия, гитлеровские приспешники принимают
судорожные меры, - чтобы замести следы  своих  кровавых  деяний.  По  лагерю
ползет слух, который заставляет узников содрогнуться: Гиммлер  отдал  приказ
уничтожить Бухенвальд, чтобы ни один заключенный не попал в рукц союзных или
советских войск. Комендант Герман Пистер намерен в  ближайшие  дни  выводить
заключенных партиями и уничтожать за  пределами  лагеря.  Одновремейно  наша
разведка донесла к лагерю стягиваются  танки  с  огнеметами,  артиллерийские
батареи, солдаты. Аэродром  готов  по  первому  сигналу  бросить  на  лагерь
штурмовики. Все это похоже на правду. Лагерь бурлит тревогой.  Одно  событие
подминает другое, и люди не знают, чему верить, как  себя  вести.  А  вокруг
весна. Теплынь, солнце... 3 апреля  комендант  через  старост  собрал  часть
видных немецких заключенных. Начинается, "игра в кошки-мышки". Герман Пистер
доверительно сообщает, что получил приказ не эвакуировать лагерь, а передать
его союзникам в полном составе. И он, конечно, подчинится приказу. Но вот до
него дошел слух, что якобы французы и чехи готовят  восстание  и  собираются
перебить всю охрану и немецких заключенных и для этого будто бы запросили по
радио оружие у американцев.
     "Кошка" разливается, а "мышки" ухмыляются. Они  тоже  кое-что  знают  о
французах и чехах...
     После совещания у коменданта лагерь забурлил пуще прежнего.
     Находятся легковеры, которые кричат:
     - СС капитулирует! Освобождение близко!
     Как бы не так!
     В тот же день в 6 часов вечера по радио раздается приказ:
     "Всем евреям, находящимся в блоках, а также в  лазарете,  немедленно  с
вещами построиться на аппельплаце для эвакуации".
     Ясно, герр Пистер! Нам совершенно ясно,  что  значит  ваш  приказ!  Это
значит, что первая партия заключенных - восемь тысяч  -  будут  выведены  на
уничтожение.
     И другой призыв обходит бараки: "Эвакуация - это смерть. Не  выполняйте
приказа палачей!"
     Это призыв Интернационального комитета.
     На аппельплаце толчется сравнительно негустая толпа евреев. Это те, что
больше верят в милость эсэсовцев, чем в силу подпольной организации.
     В течение трех часов гремит по лагерю приказ:
     - Juden, zurn Tor! (Евреи, к воротам!)
     - Juden, zurn Tori
     - Juden, zum Tori
     Больше ни один человек не выходит на аппельплац...
     И правильно делают! Выведя колонну из лагеря, эсэсовцы тут же полностью
ее расстреляли.
     Так в этот день, 3 апреля 1945 года, Бухенвальд вышел из повиновения.
     Ночь прошла беспокойно. По баракам не спали. Забравшись на нары, узники
в  темноте  обсуждали  положение,  теперь  уже  открыто   спорили,   строили
предположения. Лагерная полиция  усилила  бдительность,  с  тревогой  ожидая
какой-нибудь  каверзы  от  эсэсовцев.  Всю  ночь  заседал  Интернациональный
комитет.
     А утром - генеральная поверка! Это понято так:  отобрать  евреев  и  их
уничтожить.
     Не дадим евреев!
     Пока лагерное радио надрывалось, сзывая узников на  аппельплац,  евреев
прятали под  полом  бараков,  в  свинарнике,  в  подвалах,  на  чердаках,  в
канализационных трубах. Спешно срывали с курток  желтые  звезды  и  нашивали
красные винкели с буквой R. Эсэсовцы  метались  по  лагерю,  но  более  5000
евреев исчезли, как будто их и не было...
     И снова на заседании Интернационального комитета Николай Симаков ставит
вопрос о немедленном вооруженном восстании.  И  снова  подпольщики  говорят:
время не настало. Рано!
     А  комендант  Пистер  изобретает  новый   способ   вернуть   лагерь   к
повиновению. Через капо лагерной канцелярии Ганса Неймейстера он  потребовал
к воротам 46 активных политических, ветеранов лагеря, в основном коммунистов
из  лагерного  самоуправления.  В  этом  списке  немцы,   австрийцы,   чехи,
голландцы-люди в лагере известные, такие, как Эрнст Буссе, Рихард  Гросскопф
и даже сам капо штрайбштубы Ганс Неймейстер. Комендант, видимо,  подозревал,
что эти товарищи организовали сопротивление узников.
     Подпольная служба безопасности знала, откуда этот список. Его  составил
Дуда! О, в  Бухенвальде  его  хорошо  знали!  В  свое  время  он  прибыл  из
Саксенгаузена. Там тоже был известен как шпион и доносчик.  Но  достать  его
было трудно, слишком он был в чести у эсэсовцев. Удалось только сплавить его
в одну из рабочих команд. Но он сбежал оттуда. А в эти дни снова