ализованными порядком Бухенвальда? И опять нет.  Они  же  не  могли  не
видеть, что гитлеровский рейх трещит по швам.
     Эту загадку я не разрешил и в  те  времена  в  лагере,  не  разрешил  и
теперь. Как бы там ни было, многотысячная армия сопротивления существовала в
Бухенвальде до 11 апреля 1945 года и знала о каждом шаге, о каждом намерении
комендатуры. И не удивительно. В кабинете коменданта и  его  адъютанта  были
скрытно вмонтированы микрофоны, и потому, даже все самые секретные разговоры
теряли мгновенно  свою  секретность.  Эти  микрофоны  были  установлены  еще
задолго до нашего  появления  немецкими  антифашистами.  Политический  отдел
лагеря имел прямую телефонную связь  с  веймарским  гестапо.  Телефоны,  как
известно, имеют провод, и кабели их проходят под землей, в ходах  отопления.
А среди заключенных были инженеры связи, монтеры, и,  конечно,  разговоры  с
веймарским отделением, распоряжения гестапо тут  же  становились  известными
подпольщикам.  Поэтому,  если  отдавался  приказ  формировать  транспорт   и
такие-то номера включить обязательно,  именно  эти  номера  оказывались  или
больными и  нетранспортабельными  (если  нужно,  им  даже  делались  срочные
операции), или умершими и сожженными. И тут уж ничего не поделаешь. И  обман
не откроешь - нельзя же запомнить в лицо многие тысячи заключенных!
     Городок охранников обслуживался в  основном  заключенными.  Улицы  мели
заключенные, казармы убирали заключенные,  на  кухне  работали  заключенные,
брили  заключенные,  машины  ремонтировали  заключенные,  строили,   чинили,
проводили электричество, телефоны, водопровод, канализацию тоже заключенные.
И какие-то разговоры, сведения, несомненно,  попадали  в  их  уши.  У  одних
пролетали мимо, а у других крепко зацеплялись. А так  как  эти  другие  были
связаны друг с другом и делали общее дело, сведения в конце концов  попадали
куда надо.
     На этом и строилась наша разведка, которая  пустила  глубокие  корни  в
самые тайники СС.
     Каждая национальная группа добывала свои  сведения,  они  обобщались  и
попадали в Интернациональный комитет.
     У немцев-заключенных разведка уже имела большой  опыт,  а  в  последние
месяцы перед восстанием проявила максимум изобретательности.
     Ее главная задача - следить за всем, что делается в эсэсовской дивизии,
охраняющей  нас.  Там  происходили  смены  подразделений,  прибывали  новые,
формировались из числа раненых. И надо было знать, откуда они прибыли, -  из
кого они состоят, какова их численность.
     Определить  численность  было  проще  всего.  Товарищи,  работавшие  на
эсэсовской кухне, знали, на сколько человек готовится  еда.  Кроме  того,  в
каждой казарме у дверей канцелярии висела доска  со  списком  подразделения.
Электрикам, монтерам, водопроводчикам, столярам вход в казарму был разрешен.
     Значит, численность эсэсовцев уже не была для них секретом.
     Труднее было определить количество оружия. Оружейная кладовая  одна  на
четыре казармы. Оружейный мастер здесь особенно осторожен  и  не  подпускает
заключенных  близко.  В  таких  случаях  можно   было   поставить   негодные
предохранители на  электролинии,  питающей  оружейную  кладовую.  Все  равно
приходилось  звать  электрика.  Тогда  оказывалось,  что  надо  еще  сменить
выключатели, ввернуть новые лампочки,  сделать  еще  что-нибудь,  а  попутно
подсчитать, сколько винтовок лежит на  полках,  сколько  стоит  станковых  и
ручных пулеметов, сколько ящиков  с  гранатами  и  патронами.  Все  сведения
передавались потом капо команды электриков. А он заносил их в  карточки,  на
которых вел учет электроматериалов, Конечно, пользовался при этом  условными
обозначениями.
     Район казарм - это только один из объектов штурма. Нельзя  было  обойти
разведчикам и двадцать две  вышки,  которые,  как  башни  крепости,  кольцом
опоясывали лагерь. Вход на них был  с  наружной  стороны.  Русских  туда  не
подпускали. Здесь тоже действовали чехи и немцы. Специальные команды  носили
пищу эсэсовцам, стоящим на посту. Они не только знали, сколько порций  несут
в термосах, но поднимались наверх, видели, как установлены  пулеметы,  какое
еще оружие приготовлено против нас, сколько солдат дежурит на  посту,  когда
происходят смены.
     Не менее важно было знать все средства  связи,  которыми  пользуются  и
могут воспользоваться эсэсовцы. Ну, с телефонами дело  ясное,  они  в  руках
подпольщиков.  Где  стоят  радиопередатчик  и  телефонный  аппарат  -   тоже
известно. На эти объекты при  нападении  должно  быть  нацелено  внимание  в
первую очередь. Но Бухенвальд  был  еще  связан  с  расположенным  невдалеке
аэродромом Нора. В случае тревоги, он мог подать световой сигнал  и  вызвать
штурмовиков. Одна рабочая команда, которая ежедневно ездила  в  Эрфурт  мимо
аэродрома,  видела,  что  из  района  эсэсовских  казарм  иногда  подавались
световые сигналы.
     Подпольный  комитет  дал  задание  группе  товарищей   разведать,   где
установлен прибор и как он устроен. Предполагалось,  что  он  мог  стоять  в
казармах II, IV или на общежитии холостых офицеров СС. Тщательно обследованы
казармы. Никаких признаков прибора. Надо  пробраться  на  чердак  общежития.
Дверь этого здания  всегда  была  заперта,  а  ключ  находился  у  дежурного
унтер-офицера. Но это еще не так  велика  беда  -  дверь  можно  отпереть  и
отмычкой. Гораздо опаснее пробираться на чердак: на лестнице денщики  обычно
чистят сапоги своих господ офицеров.  После  некоторого  колебания  товарищи
все-таки решились проникнуть на чердак. Предположения оправдались. Здесь  на
штативе стояло простейшее сооружение  с  лампой,  зеркальным  отражателем  и
телеграфным ключом. Световые  точки-тире  мгновенно  могли  бы  сообщить  на
аэродром требование выслать на  нас  самолеты.  Но  теперь  это  не  опасно:
бригады, которые пойдут на штурм казарм, не забудут о приборе.
     Если выдавалась возможность в ходе  разведки  что-то  в  вооружении  СС
испортить, вывести из строя, обезвредить,  эта  возможность  не  упускалась.
Как-то зимой стало известно:  в  лагерь  прибыли  четыре  огнемета.  Тут  же
поступило распоряжение комитета: разведать, где они. Огнеметы были не только
обнаружены, но сопла их попутно забиты тряпьем...
     Разведка велась во всех направлениях и всеми национальными группами.  И
хотя возможности русских в этом отношении были довольно ограничены - нас  не
часто выпускали за пределы лагеря - кое-что  и  нам  было  доступно.  Мы  не
могли, например, побывать на вышках вместе с подносчиками пищи, но  подступы
к  вышкам  со  стороны  лагеря  были  во  многих  местах  доступны.  А   это
немаловажно, ведь надо выбрать наиболее удобные места  для  прорыва  колючей
проволоки.
     Часть  ограды  примыкала  к  территории  эсэсовских  огородов,  которые
обрабатывались заключенными, а командовал ими  чешский  коммунист-подпольщик
Ян Геш. На эту территорию я решил  проникнуть  и  посоветовался  об  этом  с
Николаем Кальчиным.
     - Нет ничего проще, -сказал  Николай,  -Ян  Геш  все  устроит.  Скажите
только, кого включить в команду огородников.
     - Сначала я пойду. Потом пошлем Бакия Назирова,  Валентина  Логунова  и
Сергея Харина. Хорошо, если бы это  можно  было  устроить  уже  завтра.  Мне
потребуется часа два, не больше.
     Николай Кальчин усмехнулся.
     -Нет уж, Иван Иванович, работать придется не два часа, а  весь  рабочий
день. А работа там, сами знаете, какая. Как бы ваш желудок не  растерял  всю
дневную порцию кофе и хлеба!..
     Работа на огороде была. конечно, мало приятным делом. Здесь  находились
громадные отстойники нечистот, стекавших по канализационным трубам со  всего
лагеря. Но что поделаешь! Работают же там люди и ничего: от скверных запахов
они не стали хуже.
     - Ничего, Николай, -говорю я беспечно,  -для  такого  дела  можно  и  в
уборной день поработать.
     Но, пожалуй, я переоценил свои возможности, и этот день был для меня не
из легких. Однако все, что надо мне было видеть, я увидел.
     Ян Геш - человек чудесный, инженер по  образованию,  какое-то  время  в
30-е годы работал у нас на одной из новостроек Урала. Он мне  прямо  заявил,
что даст возможность все осмотреть, но  и  погоняет  здорово  на  работе.  И
вручив ведро для нечистот и лопату, действительно  начал  "гонять"  по  всей
территории огорода. Он проводил меня вдоль колючего забора, подводил прямо к
сторожевым вышкам, но при этом осыпал  самой  отборной  бранью  на  чешском,
русском и немецком языках. Доходило дело и  до  пинков,  к  великой  радости
эсэсовцев, стоявших на вышках, которые разражались радостным ржанием.
     Я молчал и терпел, понимая, что Гешу  надо  отвести  от  меня  малейшие
подозрения. И дело было сделано: к вечеру я уже успел  кое-что  прикинуть  в
голове.
     На самых черных работах в эсэсовском городке - выгребать помойные  ямы,
подвозить песок и посыпать им улицы, чистить уборные - допускались и русские
заключенные, кое-какие нужные сведения - подслушанные, подсмотренные - и они
приносили. Это мы называли: "Выходить в глубокую разведку".
     Руководитель  Интернационального  лагерного  комитета  Вальтер  Бартель
присутствовал на заседаниях  русского  Центра  и  передавал  нам  информации
немецкой разведки о численности эсэсовцев, о расположении комнат в казармах,
о том, как открываются двери, о количестве  оружия.  Мы  сообщали  ему  свои
сведения. Так руководство лагерным подпольем всегда имело в своих руках  все
разведданные.
     Некоторое время разведкой занимался я, потом русский Центр передал  это
дело опытному советскому офицеру-полковнику Кузьме Евгеньевичу Карцеву.
     Но разведка разведкой, а если бы мы не сумели обезопасить себя  изнутри
от предателей, провокаторов и шпиков,  едва  ли  бы  удалось  вырасти  такой
огромной и сильной подпольной армии. И потому вместе с организацией разведки
комитеты сопротивления думали о контрразведке. По решению русского Центра  с
мая 1944 года все вопросы безопасности были переданы Николаю Кюнгу.
     Его знали многие в лагере, уважали за строгость к себе и отзывчивость к
другим. В 1944 году Николаю Кюнгу было 27 лет. В сущности он был еще  молод,
но все  его  поведение  в  лагере  говорило  о  его  зрелости,  серьезности,
ответственности перед своей честью, перед  партией,  в  которой  он  состоял
кандидатом с 21 июня 1941 года, перед Родиной и товарищами.
     Николай разделил судьбу тысяч советских людей, попавших в плен в первые
месяцы, а скорее - в первые дни войны. Войну начал в  пограничном  гарнизоне
Бреста. В крепость прорваться не  удалось.  Началось  отступление.  Бои  под
Бобруйском, Конотопом. Ранение... И плен! А дальше скитания по переполненным
лагерям  военнопленных,  пока  летом  следующего  года  с  большой   группой
военнопленных он не попал в Бельгию на каменноугольные шахты.  Именно  здесь
для Николая началась школа подпольной борьбы и солидарности. Саботаж - нормы
выполнялись лишь наполовину. Мелкие и крупные диверсии -  портили  все,  что
можно было испортить: оборудование, инструменты, механизмы. И как награда за
упорстводоверие бельгийских товарищей.  Они  также  ненавидели  гитлеризм  и
готовы были навредить ему. А это значило - помочь русским ребятам:  не  дать
им свалиться от голода, обеспечить одеждой, достать деньги,  карты,  компасы
на случай побега, регулярно информировать о положении на фронте.
     После поражения под Сталинградом фашисты остро  нуждались  в  солдатах.
Агитация  за  вступление  в  гитлеровскую  армию  усилилась.  Но  в   лагере
военнопленных ни один человек не поставил свою подпись на вербовочном листе.
Однако 13 организаторов сопротивления, в их числе Николай  Кюнг,  переменили
место каторги: их перебросили в Бухенвальд.
     Он прибыл в лагерь через неделю после меня. В одно и  то  же  время  мы
находились в  карантине,  но  встретиться  довелось  только  в  41-м  блоке,
несколькими неделями позднее.
     Кюнг прибыл в  лагерь  с  хорошей  анкетой.  Графа  "За  антифашистскую
агитацию", заполненная в  карточке,  сразу  же  привлекла  к  нему  внимание
подпольщиков. Еще не кончился  карантин,  а  блоковый  Альфред  Бунцоль  уже
отправил Николая на ДАУ собирать  винтовки.  Видно,  отправил  туда  не  без
дальнего прицела. Николай так и понял это  и  вместе  с  другими  товарищами
портил теперь не шахтное оборудование, а готовые винтовки.
     Это именно он по вечерам вел длинные рассказы про Александра Невского и
Ваську Буслаева, про Минина и Пожарского, про походы Суворова и про мудрость
Кутузова. А мы тогда слушали и восхищались: "Какая память у  парня!"  Именно
тогда "напал" на него Сергей Пайковский и доверил первое задание -  изложить
историю ноябрьской революции 1918 года в  Германии.  С  тех  пор  подпольная
организация уже не упускала Николая из поля зрения. Его зачислили в  команду
мусорщиков, и теперь он мог не уходить из лагеря. Мы часто беседовали с  ним
и убеждались, что у нас много общего в желаниях и убеждениях. И  как-то  так
получилось, что в подпольной работе мы шли все время  рядом:  вместе  начали
формировать батальон на 30-м блоке, вместе были  приняты  в  члены  русского
политического Центра.
     С этих дней и началась для Николая работа по организации  безопасности,
работа очень осторожная, терпеливая, кропотливая. Именно ему в  значительной
степени мы обязаны тем, что у нас не было ни одного провала.
     Кого только фашисты не затолкали в лагерь! Кроме  военнопленных,  здесь
были и националисты, ненавидевшие Советский Союз, и  белоэмигранты,  которые
открыто пособничали эсэсовцам, и малодушные, которые от  мук  голода  готовы
были избавиться даже предательством.
     Немецким товарищам давно пришлось заняться  вопросами  безопасности.  У
них существовала могущественная группа  Рихарда  Гросскопфа,  которая  могла
убрать  любого  предателя.  В  лагере  был  известен  случай,  когда  группа
Гросскопфа обезвредила человека, очень опасного для русских...
     Часто по лагерному радио раздавалась команда:
     - Kuschnareff, zum Tor! (Кушнарев, к воротам!).
     И тогда через аппельплац мелкой трусцой бежал  старикашка.  Все  знали,
что он когда-то занимал крупный  пост  во  Временном  правительстве  России,
после Октябрьской революции эмигрировал в Югославию и попался гитлеровцам на
каких-то связях  с  английской  разведкой.  В  лагере  он  "прославился"  на
селекции. Когда прибывал транспорт с русскими, Кутйарева вызывали к воротам.
Он обращался к заключенным с речью, предлагал офицерам выйти из строя  якобы
для того, чтобы разместить их в более  благоустроенных  бараках.  Редко  кто
кидался на его провокации. Тогда Кушнарев  обходил  строй,  выискивая  более
интеллигентные, не простые лица, и указывал на них пальцем.  Людей  выводили
из строя, и в лагере они больше не появлялись.
     За Кушнарева взялась немецкая группа. Эсэсовский врач Ховен  согласился
за 20000 марок заманить Кушнарева  в  лазарет  как  больного  и  ввести  ему
смертоносный шприц. 20000 марок! Где их взять в лагере, когда у  заключенных
отбиралось все, что они вносили в  лагерь?  Правда,  в  эффектенкамере,  где
хранились вещи узников, тоже работали свои ребята и умели  припрятать  часть
золота  и  драгоценностей.  Герр  Ховен  удовлетворился  вознаграждением   и
подтвердил в комендатуре, что Кушнарев умер от сыпного тифа и тут же сожжен.
     На первых порах  немецкие  и  чешские  подпольщики  помогали  советским
военнопленным создавать свою группу безопасности  и  охраняли  сами  русскую
организацию. И когда Кюнг принялся за это дело, у Степана Бакланова был  уже
кое-какой опыт.
     Разумеется, один Кюнг ничего не сумел бы сделать. Ему нужны были  глаза
и уши. И он нашел надежных и осмотрительных помощников. Это - Костя  Руденко
и Николай  Руденко,  Костя  Крокинский,  Михаил  Хохлов,  Сергей  Каталидзе,
Александр Павлов и многие другие, которых в то время знал только Кюнг.
     Человек с транспорта попадал  в  карантинный  лагерь.  Он  был  измучен
дорогой, часто побоями, длинной процедурой приема. Он и не  подозревал,  что
кто-то в кишащем муравейнике барака может наблюдать за ним. Он и  не  знает,
что о нем уже многое известно: откуда родом,  где  воевал,  когда  угодил  в
плен, за что попал в Бухенвальд, только отходит от пугающей мысли,  что  его
везут в концлагерь, только начинает привыкать к тусклому венчику пламени над
трубой крематория. А уж номер его занесен в тайный список который ведет Петр
Саенко. Он сидит за столом и ест свою порцию хлеба и супа,  а  цепкие  глаза
штубендиста следят, как он ест. Он ложится спать, аккуратно складывает  свою
одежду и не думает, что штубендист будет непременно  знать,  что  у  него  в
карманах.
     И если он положил записочку с номерами заключенных, чтобы  передать  ее
завтра эсэсовцу, то считай, что жить ему осталось несколько часов.
     А если он попытается с этой записочкой проскользнуть ночью  к  воротам,
то у него из этого тоже ничего не получится. Где-то на улице его  непременно
остановит лагершутц, пристрастно  допросит,  куда  и  зачем  так  спешит.  И
отвертеться  от  лагершутца  невозможно,  и  освободиться  от  предательской
записки тоже невозможно. Потому что лагершутцы  -  это  свои  ребята,  и  их
инструктировал Николай Кюнг.
     Входя в лагерь, узник "освобождался"  от  всех  личных  вещей.  Деньги,
ордена, медали, документы, а что еще могло быть у советских военнопленных? -
хранились в эффектенкамере. Здесь действовал Костя Руденко. Он  просматривал
все документы, и  ему  было  видно,  что  за  человек  попал  на  территорию
Бухенвальда.
     Итак,  пока  человек  проходил  через   канцелярию,   мылся   в   бане,
переодевался,  съедал  первые  порции  лагерной   похлебки,   за   ним   уже
разматывался клубок его прошлой жизни и он мысленно заносился в  разряд  или
активных,  или  пассивных,  или  подозрительных  и  с  этой  характеристикой
поступал в Большой лагерь. Так было с нами, когда мы прибыли в  лагерь.  Так
было с тысячами других.
     Время от времени вопросы  безопасности  становились  главными  в  нашей
жизни. Когда эсэсовцы схватили участников траурного митинга и  все  зависело
от того, хватит ли у  товарищей  мужества  перенести  допросы,  политический
Центр насторожился  и  утроил  бдительность.  Последние  месяцы,  ободренные
успехами Советской  Армии,  массированными  налетами  авиации  союзников  на
германские  города,  мы  кое-где  стали  забывать  об  опасности,   потеряли
осторожность.
     Однажды осенью я получил через связного приказ  явиться  на  экстренное
заседание Центра. Оно, как обычно, проходило в одном  из  надежных  подвалов
лагеря.
     Николай Кюнг - большой знаток всех укромных уголков Бухенвальда -  умел
выбрать место.
     На  заседании,  как  всегда,  присутствовал  Вальтер  Бартель.   Обычно
жизнерадостный, остроумный, он сейчас чем-то озабочен. Руки нетерпеливо мнут
какую-то вещицу на столе.
     Когда все собрались, Вальтер сказал:
     -  Наша  подпольная  работа  достигла  такого  размаха,  что  привлекла
внимание не только комендатуры, но и германского правительства.  Саботаж  на
заводах "Густлов-верке"  и  ДАУ  не  мог  не  вызвать  подозрений.  Эсэсовцы
замечали и пропажу оружия и дефицитных материалов. Они обратили  внимание  и
на то, что во время бомбежки многие их солдаты были убиты явно не  осколками
бомб,  а  оружие  их  таинственно  пропало.  Словом,   в   лагерь   приехала
правительственная  комиссия.  В  наши  ряды  заброшено   много   шпионов   и
провокаторов. Интернациональный комитет требует: бдительность  и  тщательная
конспирация прежде всего.
     Вальтер прав: в последние месяцы мы  так  размахнулись,  что,  пожалуй,
пора призадуматься, пока половина лагеря не вылетела в трубу. Повсюду у  нас
рассовано оружие. У Венки Щелокова - в  тряпках  портновской  мастерской.  У
Леньки Крохина - в подоконнике. И хоть он и говорит, что