чь.
Гужевой почесал живот и вздохнул.
 - Не может того быть,  Ян Яныч,  чтобы маяк уже за кормой был... Нам до
поворота еще верный час идти, У нас же ход не боле чем три узла...
 - А ветер,  штурман ты несчастный, ветер-то в корму? - вскричал Пийчик.
- В  такую погоду у  нас от ветра больше ходу,  чем от машин...  Да и часы у
тебя врали... Ну, что я посреднику скажу?
 - Назад надо ворочать,  -  решительно сказал Гужевой.  - Он же спит. Не
все ли ему равно, с оста или с веста к повороту подойдем...
 - Лево на борт,  обратный курс,  -  сказал в  отчаянье Пийчик и  уронил
голову на руки.
 "Сахар" вздрогнул раз,  вздрогнул другой -  и вдруг ухнул правым бортом
вниз,  после  чего  начал валяться с  боку  на  бок,  поворачивая на  волне.
Захлопали двери,  застонали переборки,  и  посредник скатился со  скользкого
диванчика на  палубу,  пребольно стукнувшись при этом левой коленкой.  Такое
пробуждение дало ему понять,  что "Сахар" повернул на юг,  к Чертовой Плеши.
Он  методически собрал свои блокноты,  рассыпавшиеся по каюте,  и,  выключив
огонь, вышел на мостик. В рубке он никого не нашел, кроме рулевого, который,
к его удивлению,  держал обратный курс. Посредник вышел на мостик и окликнул
командира.  Пийчик отозвался откуда-то  сверху,  где  в  темноте можно  было
предполагать главный компас.
 - В чем дело, отчего вы повернули обратно? - спросил посредник.
 В  темноте  наверху  послышался  шепот,  из  которого  выделились слова
"неудобно" Пийчика и  решительное "черт  с  ним"  -  Гужевого.  Потом  голос
Пийчика неуверенно ответил:
 - Миноносцы.
 - Где вы  их видите?  -  изумился посредник и  попытался нашарить рукой
трап наверх, но, занозив палец о деревянную обшивку рубки, сунул его в рот и
замолчал.
 - Там, - ответил голос Пийчика.
 - Где "там"? Мне же не видно, куда вы показываете. На норде? На зюйде?
 - На  норде,  -  сказал Пийчик с  натугой,  словно отвечая по подсказке
незнакомый урок.
 - Не понимаю, как они могли там очутиться. Там же непротраленный район,
- раздраженно сказал посредник. - Сойдите в рубку и покажите наше место.
 Темнота вновь зашепталась,  потом две пары ног прогремели по  трапу,  и
голос Пийчика сказал уже в непосредственной близости:
 - Видите ли...  подходя к  повороту,  я  заметил факелы из труб.  Вот и
пришлось пройти точку поворота,  не меняя курса, чтоб выяснить обстановку...
Пройдя две  мили,  я  повернул обратно,  думал,  вот  теперь-то  прорвусь на
Чертову Плешь.  Гляжу  -  опять  факелы...  Аккурат,  когда вы  поднялись на
мостик...
 - Странно, - сказал посредник, припоминая план синей стороны, в котором
ни  одного слова  не  говорилось о  посылке миноносцев к  Чертовой Плеши.  -
Странно... но, конечно, возможно. И сколько, вы считаете, там миноносцев?
 - Три, - ответил Пийчик и подумал: "Что мне - жалко?"
 - Каково же  ваше  решение в  связи с  изменением обстановки?  -  задал
проклятый вопрос посредник.
 - Вот  на  карту взгляну и  сейчас вам  отвечу.  Только вы  в  рубку не
входите,  а  то  потом глаза ослепнут,  -  сказал Пийчик и  уверенно пошел в
рубку.
 Но когда он закрыл дверь, вся уверенность его исчезла.
 - Наврал,  - коротко сообщил он Гужевому. - Теперь все от тебя зависит:
есть у тебя место - иду к Чертовой Плеши, нет места - хоть топись.
 - Топись,  -  мрачно ответил Гужевой, - нет у меня места. Через полчаса
будет, надо поближе к маяку подойти.
 - Полчаса! - вскричал Пийчик. - Что же я ему полчаса врать буду?
 - Что хочешь, то и ври. Ты командир - твоя и воля.
 - А ты штурман! Давай место, не могу я без точного места на банку идти!
Маневры маневрами, а камушки-то не условные!
 - Да  что я,  рожу тебе место?  -  вскипел Гужевой,  и  кто знает,  что
произошло бы  в  рубке,  если бы  дверь не  открылась и  не вошел посредник,
преследуя Пийчика, как совесть убийцу.
 - Не вижу я эсминцев,  и не должно их там быть,  -  сказал он, глядя на
карту. - Ну, покажите, где ваше место?
 Гужевой,  приняв озабоченный вид,  вышел из рубки.  Пийчик проводил его
взглядом, исполненным злобы и отчаяния, и положил на карту ладонь:
 - Тут.
 - Ну, а точнее?
 Пийчик  медленно  убрал  один  за  другим  пальцы,   оставив  на  курсе
указательный,  который в Масштабе карты покрыл добрые две мили.  "Сахар" и в
самом деле был где-то в этом районе.
 - Зачем же  вы  так далеко прошли от  поворота?  -  недоумевающе сказал
посредник.  - Вы рискуете не успеть до рассвета окончить постановку... Ну, и
какое у вас решение?
 - Я  решил...  -  нерешительно начал Пийчик,  но вдруг заметил в стекле
рубки приплюснутый добела нос Гужевого и  страшно выпученные глаза,  которые
пытались подмигивать.
 - Вот оценю обстановку и сейчас вам отвечу,  - докончил он растерянно и
быстро вышел на мостик.
 - Ну,  куда я от него убегу?  -  с отчаянием спросил он Гужевого. - Что
тут случилось, Фрол Саввич?
 - Труба твое дело,  Иван-царевич, - прошептал Гужевой. - Никакого места
не будет. Видимости нет.
 Пийчик взглянул в  сторону маяка и  долгую минуту со стесненным сердцем
ждал  его  вспышки.  Наконец  мутно-красным глазом  подмигнул далекий огонь,
закрываясь плотной сырой мглой. Ветер слабел, и надежда, что маяк откроется,
слабела вместе с ним.
 - Приехали, - упавшим голосом пробормотал Пийчик.
 Дверь рубки открылась, и, чувствуя приближение посредника, он застонал.
Видимо,   терпение  того  истощилось,   потому  что  в  голосе  его  звучало
неприкрытое раздражение:
 - Ну... Осмотрелись, товарищ командир корабля? Сообщите ваше решение.
 Пийчик  взглянул в  темноту и  тоном  человека,  которому нечего больше
терять, ответил:
 - Не могу я вам сказать своего решения.
 - Иначе говоря, - язвительно предположил посредник, - вы не пришли ни к
какому решению?
 - Нет, как же можно... Пришел... Только я потом вам скажу.
 - Вы обязаны поставить меня в известность,  если решение вы приняли,  -
сказал посредник наставительно -  Как же я оценю ваши действия, если не знаю
замысла?
 - Ну,  не могу я вам сейчас сказать,  ей-богу же,  не могу,  - искренне
простонал Пийчик и добавил: - Мне самому неприятно, что так выходит...
 - Значит, операция сорвана?
 - Это как желаете, - покорно ответил Пийчик.
 - Я укажу на разборе маневров,  что она сорвана по вашей вине,  -  сухо
сказал посредник.  - Что же, я ухожу. Мне, вероятно, больше нечего делать на
мостике?
 - Верно,  идите,  -  обрадовался Пийчик.  -  Если что  будет,  я  пошлю
доложить,  а  чего вам тут мерзнуть?..  Фрол Саввич,  распорядитесь товарищу
посреднику чайку прислать!
 - Благодарю  вас,   -  негодующе  поклонился  в  темноту  посредник  и,
оскорбленный в лучших чувствах,  направился в каюту писать рапорт начальнику
академии.
 Подумать только: кто мог ожидать, что его - слушателя последнего курса,
кому  по  окончании академии прочили  кафедру  военно-морского искусства,  -
вдруг грубо сунут посредником на такую беспомощную посудину?  Подписывая его
командировку на  эти  первые  после  гражданской  войны  маневры,  начальник
академии со всей значительностью подчеркнул всю важность его миссии. В самом
деле, эта странная война, в которой все шло шиворот-навыворот, в которой все
заветы стратегии и  тактики были  чудовищно искажены,  наконец,  слава богу,
кончилась. Пришло время, когда можно было внушать плавающему составу забытые
им  вечные и  неизменные принципы,  на  которых зиждется морская победа.  И,
перебираясь на штабном катере в  Кронштадт (в котором ему как-то не довелось
побывать за все время войны),  будущий руководитель кафедры с  удовольствием
представлял  себе,  какие  широкие  горизонты  он  откроет  командующему той
стороны, где он будет начальником штаба или, в крайнем случае, - начальником
оперативного отдела.  Но,  очевидно, в штабе руководства совершенно упустили
из виду ту огромную пользу, которую он мог бы принести флоту: по прибытии он
обнаружил,  что вся оперативная разработка была поручена тем же  командирам,
которые всю  гражданскую войну провели в  полном забвении (или в  незнании?)
основ военно-морского искусства.
 Блокнот,  который он  мимоходом взял  со  стола  в  штабе  руководства,
оказался из отличной бумаги,  плотной и  глянцевитой,  по которой отточенный
карандаш  скользил  с  особой  охотой.  Жизнь,  видимо,  начинала постепенно
налаживаться во  всем,  начиная от первых ростков частной торговли и  кончая
возрождением академической мысли: бумага была ничуть не хуже той, на которой
в  шестнадцатом году  он  писал  свою  первую  статью  в  "Морской сборник",
открывшую ему впоследствии дорогу в академию. Качество бумаги и оскорбленная
наука,  взаимно сложившись, порождали изумительный по силе логики и эрудиции
рапорт.  В  нем посыльное судно "Сахар" еще на первом листе было неразличимо
смешано с  пищей воробьев и  уже  было забыто,  ибо  не  этим незначительным
объектом могла интересоваться пробужденная мысль академика.
 Рапорт  подвергал жестокой критике самый  план  постановки заграждения.
Доказывалось,  что  план  был  разработан штабом  красной стороны с  наивной
кустарщиной,   без  глубокого  анализа  всех  вариантов  возможных  действий
противника,  с  путаной  формулировкой решения,  с  небрежной документацией.
Особо возмутительным был "Исторический и гидрологический обзор банки Чертова
Плешь",  где были допущены грубая неграмотность в определении господствующих
на ней ветров и вопиющие ошибки в оценке стратегического значения этой банки
для петровского галерного флота.  Затем оказалось уместным (с дозволительной
в  официальном документе долей иронии!)  показать на примере Пийчика уровень
знаний современного командного состава вообще и  намекнуть,  как  губительно
доверять даже незначительную операцию командиру,  не имеющему академического
образования. Тут в голове мелькнула интереснейшая мысль, и, написав заглавие
посвященного ей  пункта одиннадцатого -  "Некоторые соображения по вопросу о
влиянии  индивидуальности командующего операцией  на  общий  ход  выполнения
таковой",  - будущий руководитель кафедры пожалел, что не догадался сразу же
подложить копирку, ибо мысли, излагаемые в рапорте, превращали его в готовый
конспект лекции по курсу военно-морского искусства.
 Между тем тот,  кто своим поведением вызвал к  жизни этот замечательный
образец глубокого академического анализа, то есть сам Пийчик, молча стоял на
мостике, вперив глаза в сырую и плотную темноту, и ждал.
 Чего?..  Маяка?..  Гибели?..  Или встречного корабля,  чтобы спросить у
него семафором его место?
 Ужасна судьба корабля,  потерявшего свое  место  в  море!  Еще  ужаснее
состояние его капитана:  впиваясь судорожно стиснутыми руками в поручни,  он
всматривается в темноту,  обвиняя себя в преступной небрежности,  с тоской в
душе вспоминая дорогие лица жены и детей, оставленных на далеком берегу... С
дрожью ждет он страшного удара о  подводный камень,  и каждый гребень волны,
белеющий во мраке,  чудится ему зловещим прибоем у  береговых скал,  который
превратит в  обломки его  корабль...  Ежеминутно готов он  крикнуть громовым
голосом роковой приказ "руби грот-мачту!",  чтобы,  испытав и  это последнее
отчаянное средство к  спасению,  остаться со  скрещенными на груди руками на
мостике корабля,  уходящего в бездну...* И если даст ему судьба пережить эту
страшную ночь,  то утром соплаватели с молчаливым уважением отведут взоры от
его поседевшей за эту ночь головы...
 ______________
 *   Поскольку  Василию  Лукичу  за  годы  плавания  не  довелось  лично
участвовать в кораблекрушении,  он затрудняется объяснить, в чем заключается
смысл  этого  средства к  спасению,  и  просил  отослать читателя к  морским
романам, где эту самую мачту обязательно рубят в тяжелых случаях жизни.

 Нет,  напрасно тому, кто сам не терял свое место в море, угадывать, что
творится в  душе такого капитана,  какие чувства терзают его  сердце,  какие
мысли мучают его изнемогающий ум...
 - Ведь вот же  до чего курить охота,  чертова кукла,  -  сказал Пийчик,
оборачиваясь к  окну рубки.  -  Поищи-ка,  Фрол Саввич,  может,  где в столе
завалялось...
 - Смотрел уж,  Ян  Яныч,  -  мрачно ответил Гужевой.  -  Все  как  есть
скурили. Доплавались... ни места, ни табаку...
 - Плохо, - печально вздохнул Пийчик - Я без табаку думать не могу.
 - А чего думать-то?  -  флегматично возразил Гужевой.  -  Скоро светать
начнет.  Неужели не  обнаружим себя,  где  мы  есть?..  В  крайнем случае  и
напрямик домой дойдем. На нас воды везде хватит, эка штука...
 - Да я не о том,  -  помолчав,  сказал Пийчик. - Я думаю, как бы нам на
Чертову Плешь повернуть? Ну, мили на две ошибемся... Авось ничего.
 Гужевой с явным беспокойством высунулся из окна.
 - Что  ты,  Ян  Яныч,  как  можно без  точного места на  банку идти?  -
неодобрительно сказал он.  -  Повернуть недолго,  но  коли не угадаем -  там
камушки,  сам  знаешь...  Выдумали  петрушку с  этими  маневрами,  а  нам  в
трибунал?
 Пийчик снова вздохнул.
 - Петрушка -  оно конечно...  А ворочать нам все одно надо.  Все ж таки
такое дело нам доверили -  надо оправдать... Засмеют, Фрол Саввич. Вот тебе,
скажут,  и  "Сахар"!  Не зря его капусту возить поставили...  И перед Андрей
Андреичем неудобно:  вспомнил о нас человек,  надеясь, как на путных, а мы -
на-кося...
 Это рассуждение чрезвычайно не  понравилось Гужевому,  который не  имел
никаких причин обижаться на капусту.  Наоборот,  разжалование из тральщика в
портовое посыльное судно избавило "Сахар" и самого Гужевого от утомительного
хождения с  тралом по минным полям,  чем без продыху занимались весь прошлый
год,  и  нынешняя спокойная жизнь была  более подходящей.  Упоминание же  об
Андрее Андреевиче вызвало в  нем только неприятные воспоминания о  некоторых
ошибках  по  штурманской  части,  ядовито  подмечавшихся последним.  Поэтому
мотивировки Ян Яныча никак не убедили Гужевого в необходимости искать ночью,
без места, окаянную Чертову Плешь.
 Но,  хорошо зная своего капитана,  спорить с  которым,  если уже он что
заберет себе  в  голову,  было занятием пустым,  он  дипломатично промолчал,
надеясь,  что вздорную мысль о  постановке этого дурацкого заграждения скоро
выдует из капитанской головы ночным ветерком.
 Но Ян Яныч, еще постояв, повздыхав и подумав, вошел в рубку и склонился
над картой.
 На  ней  прямым пунктиром,  отмеченным частоколом вех,  тянулся Большой
корабельный  фарватер,   от   которого   у   злополучного  Бабушкина   маяка
ответвлялась на  юг  длинная "Большая Лужская".  В  конце ее,  в  кокетливом
ожерелье разнообразных вех -  крестовых, нордовых, зюйдовых и иных - чернела
Чертова Плешь,  и у одной из этих вех волей штаба было намечено то проклятое
заграждение,  от которого зависела победа красной стороны,  честь посыльного
судна "Сахар" и  настроение Гужевого,  который все  с  большим беспокойством
ожидал, что наконец решит Пийчик. Неужто в самом деле пойдет на камни?
 И  пока Пийчик припоминал,  как  был  виден в  момент рокового поворота
Бабушкин маяк,  и прикидывал ход и ветер, тщетно пытаясь догадаться, в какой
точке  карты  может  находиться  "Сахар",  -  в  тревожном  взоре  Гужевого,
устремленном на Чертову Плешь,  грозящую неминуемым трибуналом,  медлительно
засветилась мысль.
 - Ян  Яныч,  -  сказал он,  сам  удивляясь своей догадке.  -  Так она ж
крестовая!
 - Кто?
 - Да веха у Чертовой Плеши, от которой мины кидать.
 - А что мне с того -  легче?  -  горько сказал Пийчик.  - Где ее теперь
сыщешь?  Заплыл ты,  брат, черт тебя знает куда, а я расхлебывай. Тебе, Фрол
Саввич, не корабли водить, а...
 И Пийчик высказал такое предположение, что Тюкин, сменивший на штурвале
рулевого,  фыркнул и покрутил носом.  Но Гужевой, счастливый своей находкой,
ничуть не обиделся на предложенную ему профессию и хитро улыбнулся.
 - А зачем нам ее искать?  Мы же по Кронштадтскому проспекту идем, а тут
вех - что посеяно! И все - крестовые... Подойдем к любой, покажем посреднику
- вот,  мол,  вам вторая крестовая у Чертовой Плеши,  как в аптеке! И валяй,
благословясь,  -  все равно ведь на бумаге...  Ему в темноте не видать, а на
карте я тебе полный пейзаж нарисую: и где шли, и где поворачивали, и моменты
проставлю...
 Пийчик повернулся к нему,  и лицо его на миг просветлело.  Но, подумав,
он огорченно покачал головой.
 - Да не найдешь ты вехи. Днем бы увидали. А ночью - где их увидишь?
 - Ян Яныч,  - оскорбленно сказал Гужевой. - Мы же обратным курсом идем,
а компас у меня работает,  как часы...  То есть не как часы...  - поправился
он,  вспомнив,  -  часы меня, Ян Яныч, подвели, это точно... Я из-за часов и
поворот  проскочил...  А  компас  -  уж  будь  покоен!  Туда  по  вехам  шли
впритирочку, значит, и обратно они у нас рядышком...
 Видимо,   перспектива  одним  ударом  закончить  эту   нудную  операцию
соблазнила и  Пийчика,  потому  что,  постояв над  картой  и  повздыхав,  он
решительно поднял голову.
 - Ищи веху. Но смотри, Фрол Саввич, коли не найдешь!
 Чуть заметно светало, и веху действительно можно была, приметить. Минут
десять оба стояли на крыльях мостика, потом Гужевой радостно вскрикнул:
 - Веха,  Ян Яныч,  ей-богу, веха! Крестовая!.. Стопори машины! Я сейчас
карту разрисую - буди посредника!
 - Обожди,  -  сказал Пийчик.  -  Иди в  рубку,  малый ход дай...  Да не
телеграфом -  голосом скажи:  опять,  не  дай бог,  тот на звонки вылезет...
Товарищ Тюкин, вон слева веха, подворачивайте полегоньку!
 "Сахар"  медленно  подошел  к   крестовой  вехе,   и   Пийчик   включил
"прожектор".   Этим  пышным  именем  на   "Сахаре"  называлась  обыкновенная
стосвечовая  лампа,  приспособленная  к  автомобильной  фаре  для  освещения
пристаней.  Однако света ее  оказалось вполне достаточно,  чтобы на дощечке,
прибитой  к  штоку  вехи,  разобрать номер  восемнадцатый.  Пийчик  выключил
"прожектор" и быстро вошел в рубку.
 - Ну,  ты,  штурман  господа бога,  вот  тебе  и  место!  -  сказал  он
торжествующе.  -  Считай на  карте восемнадцатую веху,  им на этом колене от
Бьоркского тупика счет идет,  забыл,  что ли,  как сами их ставили?.. Ну-ка,
покажи...  Эк куда заплыл!  Подкинь, сколько отсюдова до Чертовой Плеши... -
Он нагнулся к переговорной трубе.  - В машине! Полный ход! Да глядите у меня
с вентиляторами, чтоб самый парадный ход был, а то дам я вам жизни! В боевую
операцию идем, понятно?..
 Гужевой, пошагав по карте циркулем, почесал живот.
 - Все одно,  Ян  Яныч,  не  получается.  Не поспеем:  и  самым парадным
полтора часа ходу, а скоро светает.
 - Полтора? - удивился Пийчик. - Ты как же считал?
 - Как полагается: по Кронштадтскому проспекту и по "Большой Лужской".
 - А кто тебя учил по фарватерам считать?  - сердито сказал Пийчик. - Ты
мне тут локсодромии-мордодромии не разводи! Напрямик считай - с этой вехи до
той. Срезай угол, что мы, линкор, что ли?
 Гужевой вздохнул.
 - Да неаккуратно напрямки-то, Ян Яныч... Вот же тут - восемь-бе...
 - Хоть десять-ве! Раз боевое задание, по-боевому и действуй, и брось ты
эту  привычку с  командиром корабля  пререкаться!  -  оборвал его  Пийчик  и
повернулся  к  штурвалу.  -  Как,  товарищ  Тюкин,  оцениваете мое  решение?
Пройдем?
 - А чего же не пройти,  -  спокойно отозвался Тюкин,  - до самой смерти
ничего не будет. Воевать так воевать. Без обмана рабоче-крестьянского флота.
 - Слыхал,  Фрол Саввич?  Ну  и  давай курс.  Тут  не  более как полчаса
идти...  Вахтенный!  Доложи товарищу посреднику, он в боцманской каюте спит:
повернули, мол, к месту постановки...
 Так  на  самом  интересном месте  был  оборван  документ,  столь  много
обещавший, и посредник, недовольный и раздраженный, появился в рубке.
 - Ну что же, пришли к решению, товарищ командир корабля? - спросил он с
явной насмешкой. - Докладывайте ваше решение... Посмотрим...
 Пийчик откашлялся.
 - Обстановка,  -  начал  Пийчик,  с  трудом припоминая,  как  учили его
выражаться на  курсах переподготовки,  -  обстановка сложилась таковой,  что
противник,  надо понимать,  упорно блокирует поворот на Чертову Плешь,