взглянули друг на друга, то громко вскрикнули от радости и удивления.
   - Боже мой!  - вскричал толедец, приближаясь к ней. - Что это? Призрак,
игра воображения, или я действительно вижу донью Теодору?
   - Ах,  дон  Хуан,  неужели это  вы  со  мной  говорите?  -  воскликнула
прекрасная невольница.
   - Да,  сударыня, - ответил он, нежно целуя ей руку, - это сам дон Хуан.
Вы можете меня узнать по слезам,  которых я  не в силах удержать от радости,
что  вижу вас  опять,  по  тому восторгу,  который может вызвать только ваше
присутствие. Я не ропщу уже на судьбу, раз она возвратила мне вас... Но куда
увлекла меня  чрезмерная радость?  Я  забыл,  что  вы  в  оковах.  По  какой
превратности судьбы попали вы  сюда?  Как вы  отделались от  дерзкой страсти
дона Альваро?  Ах,  сколько она  мне причинила тревог и  как мне страшно при
мысли, что небо не защитило добродетели.
   - Бог наказал за меня дона Альваро,  - сказала Теодора. - Если б у меня
было время вам рассказать...
   - Времени много,  -  перебил ее дон Хуан, - дей разрешил мне говорить с
вами и,  что  особенно должно удивить вас,  видеться с  вами без свидетелей.
Воспользуемся этими счастливыми минутами.  Расскажите мне  все,  что с  вами
приключилось со времени вашего похищения.
   - А кто вам сказал, что меня похитил дон Альваро?
   - Мне это слишком хорошо известно, - ответил дон Хуан.
   Тут он  рассказал ей  вкратце,  как он  это узнал,  как они с  Мендосой
отправились разыскивать ее  похитителя и  как  были взяты в  плен корсарами.
Когда он умолк, Теодора начала свою повесть так:
   - Нет надобности говорить вам,  как я  испугалась,  когда меня схватили
какие-то люди в  масках;  я лишилась чувств на руках того,  кто меня нес,  а
когда очнулась от обморока,  вероятно очень продолжительного,  я была одна с
моей камеристкой Инесой в  открытом море.  Нас поместили в каюту под кормой.
Корабль шел  на  всех  парусах.  Вероломная Инеса  начала  меня  уговаривать
примириться со случившимся;  из этого я  заключила,  что она сообщница моего
похитителя. Он осмелился прийти ко мне и, бросившись к моим ногам, сказал:
   - Сударыня,  простите мне средство, которое я принужден был употребить,
чтобы овладеть вами.  Вы  сами  знаете,  как  я  за  вами  ухаживал и  какая
неодолимая страсть побуждала меня  оспаривать ваше  сердце  у  дона  Фадрике
вплоть до того дня,  когда вы отдали ему предпочтение.  Если бы я  вас любил
обыкновенной любовью,  я бы давно ее поборол и утешился от своей неудачи, но
судьба дала мне в удел боготворить вашу красоту;  как вы меня ни презираете,
я не могу освободиться от вашей власти надо мной.  Не бойтесь моей неистовой
любви; я не для того лишил вас свободы, чтобы грубым насилием оскорбить вашу
добродетель.  Я  хочу,  чтобы в том убежище,  куда я вас везу,  между нашими
сердцами был заключен священный и нерушимый союз.
   Много  еще  говорил мне  дон  Альваро,  теперь  я  уже  не  могу  всего
припомнить.  Он старался доказать,  что,  силою принуждая меня выйти за него
замуж,  он поступает не как дерзкий похититель,  а  как страстный поклонник.
Пока он говорил,  я  только рыдала и  сокрушалась.  Поэтому он оставил меня,
решив не терять времени на напрасные убеждения;  но,  уходя,  он подал Инесе
знак,  и я поняла,  что ей поручено всячески поддерживать его доводы,  чтобы
легче было соблазнить меня.
   Она так и делала;  она сказала даже,  что раз уж мое похищение получило
огласку, мне больше ничего не остается, как принять руку дона Альваро Понсе,
какое бы отвращение я  к  нему ни питала,  что сердце надо принести в жертву
моему  доброму  имени.  Доказывая мне  необходимость этого  ужасного  брака,
трудно было облегчить мое горе;  я была неутешна.  Инеса уж не знала,  что и
говорить,  как  вдруг  наше  внимание привлек  страшный шум,  раздавшийся на
палубе.
   Это  шумели  сподручные  Альваро;  они  увидели  на  горизонте  большой
корабль,  который несся на  нас  на  всех  парусах;  наше судно было не  так
быстроходно, поэтому мы не могли уйти от него. Вскоре большой корабль настиг
нас,  и  мы услышали крики:  "Сдавайся,  сдавайся!"  Но Альваро Понсе и  его
головорезы предпочитали умереть,  чем  сдаться,  и  храбро  вступили в  бой.
Схватка была жаркая; я не стану ее описывать подробно, скажу только, что дон
Альваро и его люди,  после отчаянного сопротивления,  погибли все до одного.
Нас же перевели на большой корабль; он принадлежал Месоморто и находился под
командой одного из его офицеров, Аби-Али Османа.
   Аби-Али долго смотрел на меня с некоторым удивлением,  потом,  узнав по
платью, что я испанка, сказал на кастильском наречии:
   - Умерьте вашу печаль,  утешьтесь,  что попали в неволю;  это несчастье
было для вас неизбежно. Да что я говорю - несчастье! Это - удача, которой вы
должны  радоваться.   Вы  слишком  хороши,  чтобы  ограничиться  поклонением
христиан.  Вы не для того родились, чтобы принадлежать этим жалким смертным;
вы  заслуживаете поклонения лучших в  мире  людей;  одни мусульмане достойны
обладать вами. Теперь я снова возьму курс на Алжир, - добавил он, - и хотя я
не захватил никакой другой добычи, я не сомневаюсь, что дей, мой повелитель,
будет мною доволен.  Я  уверен,  что  он  не  осудит мое стремление поскорее
вручить ему  красавицу,  которая станет его отрадой и  лучшим украшением его
сераля.
   Услышав  эти  речи,   я  поняла,  что  меня  ожидает,  и  зарыдала  еще
безудержнее.  Аби-Али,  по-своему объяснивший причину моего  страха,  только
смеялся;  он  направил судно  к  Алжиру,  в  то  время  как  я  беспредельно
сокрушалась.  Я  то обращалась к  небу и  просила его о  заступничестве,  то
желала, чтобы какие-нибудь христианские корабли напали на нас или чтобы море
нас поглотило. Потом хотела, чтобы слезы и печаль так обезобразили мое лицо,
что дей нашел бы меня отвратительной.  Тщетные желания,  которые мне внушала
опасность,  угрожавшая моей добродетели!  Мы вошли в гавань,  меня повели во
дворец, и я предстала перед Месоморто.
   Не знаю, что говорил Аби-Али, представляя меня своему повелителю, и что
отвечал ему Месоморто,  -  они говорили по-турецки;  но по взглядам и жестам
дея я поняла,  что имела несчастье ему понравиться,  а то,  что он мне потом
сказал по-испански, довершило мое отчаяние, подтвердив это предположение.
   Напрасно я бросилась к его ногам, предлагая ему в виде выкупа все, чего
он  хочет,  напрасно я  рассчитывала на  его  алчность,  обещая ему все свое
состояние:  он мне ответил, что ценит меня выше всех сокровищ мира. Он велел
предоставить мне эти покои,  самые роскошные в его дворце,  и с того времени
ничего не жалеет,  чтобы отвлечь меня от печали,  в которую я погружена.  Он
приводил  ко  мне  невольников и  невольниц,  умеющих  петь  или  играть  на
каком-нибудь инструменте.  Он отстранил от меня Инесу, думая, что она только
растравляет  мои  страдания,   и  теперь  мне  прислуживают  старые  рабыни,
постоянно  рассказывающие  о   любви  их  господина  ко  мне,   о  различных
удовольствиях, которые мне предстоят.
   Но все, что делается для моего развлечения, производит на меня обратное
действие -  ничто не  может меня утешить.  Я  нахожусь в  заключении в  этом
ужасном дворце,  где  каждый день раздаются вопли невинно угнетенных,  но  я
меньше  страдаю  от  неволи,  чем  от  ужаса,  который  мне  внушает страсть
ненавистного дея.  Хотя до  сих  пор он  держит себя со  мною как любезный и
почтительный поклонник, тем не менее на меня нападает страх; я опасаюсь, что
ему скоро наскучит почтительность и  он в конце концов употребит во зло свою
власть.  Я  живу в постоянном трепете,  и каждая минута жизни для меня новое
мучение.
   Произнеся эти  слова,  донья  Теодора залилась слезами.  Дон  Хуан  был
растроган до глубины души.
   - Вы правы,  сударыня, что представляете себе будущее в черных красках,
- сказал он.  -  Я страшусь его так же,  как и вы.  Уважение дея к вам может
пройти,  и  даже  скорее,  чем  вы  думаете.  Этот покорный вздыхатель скоро
сбросит с себя личину кротости, я не сомневаюсь в этом и вижу всю опасность,
которой вы подвергаетесь.  Но,  - продолжал он другим тоном, - я не останусь
простым зрителем.  Хоть я и невольник,  отчаяние придаст мне силы, и, прежде
нежели Месоморто нанесет вам оскорбление, я вонжу ему в грудь...
   - Ах,  дон Хуан,  -  перебила его вдова де Сифуэнтеса,  - как можете вы
замышлять  такие  вещи?  Бога  ради  не  приводите их  в  исполнение.  Какие
жестокости последуют за  этой  смертью!  Неужели турки не  отомстят за  нее?
Самые ужасные истязания... Я не могу даже подумать об этом без дрожи! К тому
же  зачем  вам  напрасно подвергаться опасности?  Лишив жизни дея,  разве вы
вернете мне свободу?  Увы, меня, может быть, продадут какому-нибудь извергу,
который не будет меня уважать,  как Месоморто. К тебе, о небо, взываю, - яви
справедливость!  Тебе  ведомо  грубое  вожделение  дея,  ты  запрещаешь  мне
прибегнуть к яду и кинжалу,  так предупреди же это преступление,  которое ты
считаешь грехом!
   - Да,  сударыня, небеса его не допустят, - сказал Сарате. - Я чувствую,
что они меня вдохновляют.  То,  что мне сейчас пришло в голову, - это тайное
внушение свыше.  Дей позволил мне с вами видеться с тем, чтобы я убеждал вас
ответить на  его  любовь.  Я  должен  тотчас же  отдать ему  отчет  в  нашем
разговоре.  Надо его обмануть.  Я  скажу,  что вы постепенно примиряетесь со
своим положением,  что его обращение с  вами залечивает ваши раны и что если
он будет так продолжать,  то может надеяться на все. Помогите мне и со своей
стороны.   Когда  он  вас  увидит,  будьте  не  так  печальны,  как  обычно;
притворитесь, будто его речи доставляют вам некоторое удовольствие.
   - Что за насилие!  -  перебила его донья Теодора.  -  Как может чистая,
правдивая душа выдержать это,  не изменив себе, и какова же будет награда за
столь тягостное притворство?
   - Дей  будет  радоваться этой  перемене,  -  ответил он,  -  и  захочет
окончательно завоевать ваше сердце своей любезностью;  а я тем временем буду
торопиться,  чтобы освободить вас.  Сознаюсь, задача нелегкая; но я знаком с
одним весьма ловким невольником и надеюсь, что его изворотливость пригодится
нам.  Я вас покидаю,  -  продолжал он,  -  дело не терпит проволочки. Мы еще
увидимся.  Я пойду к дею и постараюсь баснями утихомирить его страсть. А вы,
сударыня, приготовьтесь его встретить: притворяйтесь, старайтесь, чтобы ваши
глаза,  оскорбленные его присутствием,  не глядели чересчур гневно и строго,
чтобы с  ваших уст,  которые открываются лишь для того,  чтобы жаловаться на
судьбу,  срывались бы слова,  приятные тирану.  Не бойтесь показать излишнюю
благосклонность: надо все посулить, чтобы ничего не дать.
   - Хорошо,  -  сказала Теодора,  -  я  исполню все,  что вы  мне велите.
Грозящее  мне  несчастье  принуждает  меня  к  этому.  Ступайте,  дон  Хуан,
употребите все  усилия,  чтобы положить конец моей  неволе.  Я  буду вдвойне
счастлива, если своим освобождением буду обязана вам.
   Толедец, повинуясь воле Месоморто, отправился к нему.
   - Ну,  Альваро,  какие новости принес ты  от  прекрасной невольницы?  -
спросил его дей с  большим волнением.  -  Уговорил ли  ты ее выслушать меня?
Если ты  скажешь,  что я  должен отказаться от  надежды победить ее  суровую
печаль,  клянусь головой султана,  моего повелителя,  что сегодня же я силой
добьюсь того, в чем отказывают моей любви.
   - Господин,  нет  никакой надобности давать  такую  страшную клятву,  -
отвечал дон  Хуан,  -  вам незачем употреблять насилие,  чтобы удовлетворить
свою страсть. Невольница - молодая дама, никого еще не любившая. Она до того
горда,  что  отвергла предложение знатнейших сановников Испании,  у  себя на
родине она жила, как королева. Здесь она стала рабыней. Гордая душа ее может
забыть разницу в  настоящем и  прошлом ее  положении.  Но  эта  высокомерная
испанка, как и другие, привыкнет к неволе; я даже скажу вам, что цепи уже не
кажутся  ей  такими  тяжелыми;   ваше  внимание  и  снисходительность,  ваше
почтительное ухаживание,  которых она от вас не ожидала,  смягчают ее горе и
понемногу  смиряют  ее   гордыню.   Старайтесь  сохранить  ее  расположение.
Продолжайте  выказывать  ей  почтительность  и  завершите  победу,  очаровав
прелестную невольницу новыми  знаками  уважения;  она  скоро  уступит  вашим
желаниям и в ваших объятиях забудет о свободе.
   - Твои слова приводят меня в  восторг!  -  воскликнул дей.  -  Надежда,
которую ты подаешь, покоряет меня! Да, я буду терпелив, буду сдерживать свой
пыл,  чтобы тем полнее его удовлетворить. Но не обманываешь ли ты меня, или,
может быть,  обманываешься сам?  Я сейчас поговорю с ней. Я желаю убедиться,
действительно ли увижу в  ее глазах ту заманчивую надежду,  которую ты в них
заметил.
   С  этими словами он пошел к Теодоре,  а толедец возвратился в сад,  где
встретил садовника.  Это  и  был  тот  невольник,  ловкостью которого Сарате
рассчитывал воспользоваться, чтобы освободить вдову Сифуэнтеса.
   Садовник, по имени Франсиско, был родом из Наварры. Он превосходно знал
Алжир, потому что служил у нескольких хозяев, прежде чем попал к дею.
   - Франсиско, друг мой, - обратился к нему дон Хуан, - я в большом горе.
Здесь во  дворце находится молодая,  очень знатная дама,  уроженка Валенсии.
Она просила Месоморто, чтобы он сам назначил за нее выкуп, но он не хочет ее
отпустить, так как влюбился в нее.
   - Почему же это вас так огорчает? - удивился Франсиско.
   - Потому что мы с ней земляки, ее и мои родители - большие друзья. Я бы
ничего не пожалел, лишь бы помочь ей освободиться из неволи.
   - Это не так-то легко,  - ответил Франсиско, - но смею вас уверить, что
я  как-нибудь  это  устрою,  если  родственники дамы  согласятся хорошо  мне
заплатить.
   - Не сомневайтесь в этом,  - ответил дон Хуан, - я ручаюсь, что они вас
отблагодарят и в особенности она сама.  Ее зовут донья Теодора.  Она - вдова
человека,  который оставил ей большое состояние,  и она так же щедра,  как и
богата. Наконец, я - испанец и дворянин; на мое слово вы можете положиться.
   - Хорошо, - сказал садовник. - Полагаясь на ваше обещание, я обращусь к
одному каталонцу-вероотступнику, с которым я знаком, и предложу ему...
   - Что  вы!  -  перебил его  пораженный толедец.  -  Как  можно доверять
презренному, который не устыдился изменить своей вере, чтобы...
   - Хотя он  и  вероотступник,  он  все же честный человек,  -  продолжал
Франсиско.  -  Он скорее достоин жалости,  чем ненависти, и если бы подобное
преступление можно было простить,  я  бы его простил.  Вот в двух словах его
история.
   Он  родом из  Барселоны,  по ремеслу лекарь.  Дела его в  Барселоне шли
плохо,  и  он решил поселиться в Карфагене,  надеясь,  что с переменой места
переменится и судьба.  Он сел на корабль вместе со своей матерью,  но в море
они  попались алжирскому пирату,  который и  привез  их  в  этот  город.  Их
продали: мать - какому-то мавру, а его - турку; турок так его притеснял, что
он принял магометанство,  лишь бы положить конец неволе и освободить мать, с
которой мавр,  ее хозяин,  обращался крайне сурово. Действительно, отступник
нанялся  к  некоему паше  и,  совершив несколько пиратских набегов,  накопил
около четырехсот патагонов,  часть которых употребил на выкуп матери,  а  на
оставшиеся деньги начал разбойничать на море уже за собственный счет.
   Он  сделался  капитаном:   купил  небольшой  корабль  без  палубы  и  с
несколькими турецкими солдатами,  присоединившимися к  нему,  стал бороздить
море между Аликанте и  Карфагеном.  Он возвратился с большой добычей и пошел
во  второе плавание.  Его набеги были так удачны,  что он смог снарядить уже
небольшой корабль,  благодаря чему захватил богатую добычу;  но  счастье ему
изменило.  Однажды он напал на французский фрегат,  который так потрепал его
судно,  что оно еле добралось до алжирской гавани.  Так как в  этой стране о
достоинстве корсаров судят по успехам их набегов,  турки после такой неудачи
стали относиться к  нему с презрением.  Это его ожесточило и расстроило.  Он
продал корабль и удалился в загородный дом, где живет на оставшиеся деньги с
матерью и несколькими слугами-невольниками.
   Я у него бываю: мы вместе жили у одного хозяина и очень подружились. Он
делится со  мной своими самыми сокровенными мыслями;  еще дня три тому назад
он мне признавался со слезами на глазах,  что не знает покоя с тех пор,  как
имел  несчастье отречься от  своей веры.  Чтобы заглушить угрызения совести,
которые его постоянно терзают,  он подчас готов сбросить тюрбан и,  не боясь
быть сожженным на костре, искупить всенародным покаянием свой грех, служащий
соблазном для христиан.
   Таков  вероотступник,   к  которому  я  хочу  обратиться,  -  продолжал
Франсиско.  -  Вы можете в нем не сомневаться.  Я выйду будто бы на базар, а
сам пойду к нему. Я ему скажу, что вместо того чтобы чахнуть от горя, что он
покинул лоно церкви,  не лучше ли подумать,  как вернуться в него; для этого
нужно только снарядить корабль,  пустив при этом молву, что ему-де наскучила
праздная жизнь и  он хочет снова отправиться в плавание.  А мы на этом судне
поплывем  к   берегам  Валенсии,   и   донья  Теодора  обеспечит  отступнику
беззаботную жизнь в Барселоне до конца его дней.
   - Да,  мой милый Франсиско! - воскликнул в восторге дон Хуан, воспрянув
духом от предложения невольника-наваррца,  - обещайте ему что хотите! Будьте
уверены,  что и вы и он будете щедро награждены.  Но уверены ли вы, что этот
план можно выполнить так, как вы предполагаете?
   - Может быть,  и встретятся какие-нибудь затруднения, которые я не могу
сейчас предвидеть,  - ответил Франсиско, - но мы их устраним. Я рассчитываю,
Альваро,  -  сказал он, уходя, - на полный успех нашего предприятия. Надеюсь
по моем возвращении принести вам добрые вести.
   Толедец  с  тревогой ожидал  Франсиско;  тот  вернулся часа  три-четыре
спустя и сказал:
   - Я  говорил с  отступником,  я  изложил ему  наш  план.  После  долгих
рассуждений мы решили, что он купит маленькое судно с полным снаряжением, и,
так как позволяется брать в  матросы невольников,  он возьмет всех своих,  а
чтобы не  возбудить подозрений,  наймет еще двенадцать турецких солдат,  как
будто и  на  самом деле собирается в  пиратский набег.  Но  за  два  дня  до
отплытия он с невольниками ночью сядет на судно, поднимет незаметно якорь и,
чтобы взять нас,  подплывет в ялике к калитке этого сада,  которая выходит к
морю.  Вот наш план.  Можете сообщить его даме-невольнице и уверить ее,  что
самое позднее - через две недели она будет свободна.
   Как  счастлив был  Сарате,  что  может  обрадовать донью  Теодору столь
радостным известием! Чтобы получить позволение свидеться с нею, он на другой
день искал встречи с Месоморто и, увидев его, сказал:
   - Простите,  повелитель, что я осмеливаюсь спросить у вас: как вы нашли
прекрасную невольницу, довольны ли вы ею теперь?
   - Я в восторге,  -  поспешил ответить дей. - Вчера ее глаза не избегали
моих  самых  нежных  взглядов;  в  ее  речах,  доселе  полных беспрестанными
сетованиями на судьбу,  не прозвучало ни единой жалобы, и казалось даже, что
она слушает меня внимательно и  благосклонно.  Этой перемене я обязан тебе и
твоим стараниям,  Альваро. Вижу, что ты хорошо знаешь женщин твоей страны. Я
хочу,  чтобы ты  поговорил с  ней еще и  завершил то,  что так удачно начал.
Напряги свой ум и приложи все старания,  чтобы ускорить мое счастье. Я сниму
с  тебя  цепи  и,  клянусь душою нашего великого пророка,  отправлю тебя  на
родину и осыплю такими благодеяниями, что христиане, увидя тебя, не поверят,
что ты возвратился из рабства.
   Толедец не преминул поддержать Месоморто в  его заблуждении;  он сделал
вид,  будто чувствительно тронут его обещаниями, и под предлогом ускорить их
исполнение,  поспешил к  прекрасной невольнице.  Он нашел ее одну в комнате;
ста