в восторг.
   Бес продолжал.


ГЛАВА V

   Продолжение и окончание истории
   любви графа де Бельфлора

   Дон Луис вышел из дому очень рано и  отправился к  графу,  который,  не
подозревая,  что  его  узнали,  весьма удивился этому  посещению.  Он  вышел
навстречу старику и после многочисленных объятий сказал:
   - Как я рад видеть вас здесь,  сеньор дон Луис! Не могу ли я чем-нибудь
услужить вам?
   - Сеньор,  -  отвечал ему дон Луис,  - прикажите, пожалуйста, чтобы нас
оставили наедине.
   Бельфлор исполнил его желание. Они сели, и старик заговорил.
   - Сеньор,  -  сказал он,  -  мое счастье и  спокойствие требует некоего
разъяснения,  которое я  прошу вас дать мне.  Сегодня утром я видел,  как вы
выходили из комнаты моей дочери. Она мне во всем призналась и сказала...
   - Она вам сказала,  что я ее люблю, - перебил его граф, чтобы увильнуть
от рассказа,  который ему не хотелось выслушивать,  -  но она вам,  конечно,
слишком бледно описала мои чувства к ней.  Я ею очарован. Это восхитительная
девушка: ум, красота, добродетель - всего у нее в избытке! Мне говорили, что
у вас также есть сын и что он учится в Алькала;  похож ли он на сестру? Если
он так же красив,  как она, да еще похож на вас, то это просто совершенство.
Я умираю от желания его видеть и предлагаю вам для него мое покровительство.
   - Я вам очень благодарен за это предложение,  -  с достоинством ответил
дон Луис, - но возвратимся к тому, что...
   - Его надо немедленно определить на службу, - снова перебил его граф, -
я  беру на себя устроить вашего сына;  он не состарится в  низших офицерских
чинах, могу вас в этом уверить.
   - Отвечайте  мне,  граф,  -  резко  оборвал  старик,  -  и  перестаньте
перебивать меня. Намерены ли вы выполнить обещание?..
   - Ну,  разумеется,  -  перебил его Бельфлор в третий раз,  -  я выполню
обещание,  которое даю  вам,  и  поддержу вашего сына  всем  моим  влиянием.
Положитесь на меня, я человек слова.
   - Это уж  слишком,  граф!  -  воскликнул де  Сеспедес,  вставая.  -  Вы
обольстили  мою  дочь  и  смеете  еще  оскорблять меня!  Но  я  дворянин,  и
нанесенное мне оскорбление не останется безнаказанным.
   Сказав это,  он  вышел с  сердцем,  переполненным злобой;  он обдумывал
тысячу планов мщения. Вернувшись домой, он сказал в сильном волнении Леоноре
и Марселе:
   - Неспроста граф казался мне подозрительным.  Это вероломный человек, и
я  отомщу ему.  Что же  касается вас,  вы  обе завтра же будете отправлены в
монастырь.   Готовьтесь  в   путь   и   благодарите  небо,   что   наказание
ограничивается этим.
   Тут он ушел и  заперся в  своем кабинете,  чтобы зрело обдумать,  какое
принять решение в столь щекотливом деле.
   Когда Леонора узнала о вероломстве графа, горе ее было безгранично. Она
как бы окаменела; смертельная бледность покрыла ее щеки; она лишилась чувств
и упала недвижима на руки своей воспитательницы,  которая подумала,  что она
умирает.  Дуэнья приложила все старания, чтобы привести ее в чувство. Это ей
удалось.  Леонора  очнулась,  открыла глаза  и,  видя  хлопочущую возле  нее
дуэнью, сказала ей с глубоким вздохом:
   - Как  вы  жестоки!  Зачем вывели вы  меня из  блаженного состояния,  в
котором я находилась?  Я не чувствовала всего ужаса своего положения. Отчего
вы не дали мне умереть!  Вам известны все муки,  которые будут отравлять мне
жизнь, зачем же вы хотите сохранить ее мне?
   Марсела старалась утешить свою  госпожу,  но  этим  только  еще  больше
раздражала ее.
   - Все ваши речи напрасны!  -  воскликнула Леонора.  -  Я не хочу ничего
слушать!  Не теряйте зря времени,  утешая меня в моем горе! Вам следовало бы
еще  больше  растравлять его,  потому что  это  вы  ввергли меня  в  ужасную
пропасть, где я нахожусь. Это вы мне ручались в чистосердечии графа; если бы
не вы, я бы не уступила своей склонности к нему, я бы незаметно поборола ее;
во всяком случае он не воспользовался бы ею.  Но я не хочу, - прибавила она,
- возлагать на вас ответственность за мое несчастье, я виню только себя: мне
не следовало слушаться ваших советов и  принимать искания мужчины без ведома
батюшки.  Как  бы  лестно ни  было для меня это сватовство,  мне надлежало с
презрением отвернуться от графа де Бельфлора,  а  не щадить его в ущерб моей
чести;  наконец,  я не должна была доверять ни ему, ни вам, ни себе. Поверив
по  слабости своей его  вероломным клятвам,  причинив такое горе несчастному
дону Луису и  обесчестив мою семью,  я  ненавижу себя и  не  только не боюсь
заточения,  которым мне угрожают,  но  желала бы  скрыть свой позор в  самом
ужасном месте.
   Говоря так,  она  обливалась слезами и  даже  рвала на  себе прекрасные
волосы  и  одежду,  словно  вымещая  на  них  обиду  за  вероломство  своего
любовника.   Дабы  подделаться  под  горестное  настроение  госпожи,  дуэнья
гримасничала,  притворно хныкала  и  осыпала бранью  всех  мужчин  вообще  и
Бельфлора в частности.
   - Возможно  ли,  -  восклицала она,  -  что  граф,  которого я  считала
исполненным прямоты и  честности,  оказался таким негодяем,  что обманул нас
обеих!  Не могу прийти в  себя от удивления,  или,  вернее,  все еще не могу
поверить этому.
   - Да,  -  сказала Леонора, - я представляю его себе у ног моих... Какая
девушка не доверилась бы тогда его нежным словам,  его клятвам,  в свидетели
которых он так смело призывал небо,  его все новым и  новым порывам страсти?
Его  глаза еще красноречивее говорили мне о  любви,  чем слова;  он  казался
обвороженным мною.  Нет,  он  меня не  обманывал;  я  не могу это допустить!
Вероятно,   отец  говорил  с  ним  недостаточно  осторожно;  они,  наверное,
поссорились,  и граф обошелся с ним не как влюбленный,  а как вельможа.  Но,
может  быть,   я  напрасно  льщу  себя  надеждой?  Нужно  покончить  с  этой
неизвестностью;  я напишу Бельфлору,  что ночью буду ждать его у себя, пусть
он успокоит мое встревоженное сердце или самолично подтвердит свою измену!
   Марсела похвалила девушку за  это  намерение;  у  нее  даже  зародилась
некоторая надежда,  что  граф,  несмотря на  свое  честолюбие,  будет тронут
слезами,  которые  Леонора  станет  проливать при  этом  свидании,  и  решит
жениться на ней.
   В  то время Бельфлор,  избавившись от старого дона Луиса,  раздумывал у
себя  в  кабинете  о  последствиях приема,  оказанного  им  старику.  Он  не
сомневался,  что  все Сеспедесы,  раздраженные этим оскорблением,  будут ему
мстить.  Но  это мало беспокоило его.  Гораздо больше его волновали любовные
дела.  Он  полагал,  что Леонору заключат в  монастырь;  во всяком случае ее
будут неусыпно стеречь,  и, судя по всему, он больше ее не увидит. Эта мысль
его огорчала, и он придумывал, как бы предотвратить такую беду. Тем временем
вошел слуга и  подал ему письмо,  принесенное Марселой;  то  была записка от
Леоноры, следующего содержания:

   "Завтра я должна покинуть свет, чтобы похоронить себя в святой обители.
Видеть  себя  обесчещенной,  ненавистной всей  семье  и  себе  самой  -  вот
плачевное состояние,  до  которого я  дошла,  внимая вам.  Жду  вас  еще раз
сегодня ночью.  В  отчаянии я ищу новых мучений:  придите и сознайтесь,  что
ваше сердце не участвовало в тех клятвах,  которые произносились устами, или
подтвердите  эти  клятвы  решением,   которое  одно  только  может  смягчить
жестокость моей участи.  Так как после того, что произошло между вами и моим
отцом, вы при этом свидании можете подвергнуться опасности, возьмите с собой
провожатого. Хотя вы причина всех моих несчастий, ваша жизнь мне еще дорога.
   Леонора".

   Граф перечел записку два-три  раза и,  представив себе положение дочери
дона Луиса,  был растроган. Он задумался: благоразумие, порядочность, законы
чести,  попранные страстью,  снова начали брать верх. Он вдруг почувствовал,
что  ослепление его  рассеялось,  и,  как  человек,  пришедший в  себя после
буйного взрыва  ярости,  краснеет за  вырвавшиеся у  него  безумные слова  и
поступки,  он устыдился тех низких хитростей и уловок,  которые пустил в ход
для удовлетворения своей прихоти.
   - Что я наделал, несчастный! - восклицал он. - Какой дьявол обуял меня?
Я обещал жениться на Леоноре,  я призывал небо в свидетели; я выдумал, будто
король сватает мне невесту.  Ложь,  вероломство,  кощунство,  -  я  ничем не
пренебрег,  чтобы  совратить  невинность.  Какой  ужас!  Не  лучше  ли  было
направить все усилия на то, чтобы заглушить страсть, нежели удовлетворить ее
такими преступными путями?  И вот порядочная девушка обольщена; я обрекаю ее
в жертву гнева ее родных,  которых я обесчестил вместе с ней;  я гублю ее за
полученное от  нее  блаженство.  Какая неблагодарность!  Я  обязан загладить
нанесенную ей обиду.  Да,  я это должен сделать и сделаю;  я женюсь на ней и
сдержу свое  слово.  Кто  может  противиться столь  естественному намерению?
Неужели ее  снисходительность может внушить мне сомнение в  ее  добродетели?
Нет, я знаю, чего мне стоило преодолеть ее сопротивление. Она сдалась скорее
на мое клятвенное обещание,  чем на мою любовь...  С другой стороны,  если я
сделаю этот выбор,  я  очень много проиграю.  Я  могу рассчитывать на  самых
богатых и  знатных невест в королевстве,  а удовольствуюсь дочерью простого,
небогатого дворянина.  Что  подумают обо  мне  при  дворе?  Скажут,  что это
нелепый брак.
   Бельфлор,   обуреваемый  то  любовью,   то  тщеславием,  не  знал,  что
предпринять.  Но, хотя он еще колебался, жениться ему на Леоноре или нет, он
все-таки решил пойти к ней в следующую же ночь и приказал слуге предупредить
об этом госпожу Марселу.
   Дон  Луис  тоже  провел день  в  размышлениях;  он  думал  о  том,  как
восстановить свою  честь.  Положение казалось  ему  весьма  затруднительным.
Прибегнуть к  суду  -  значит  предать свое  бесчестие гласности;  притом он
совершенно справедливо опасался,  что  закон  окажется на  одной стороне,  а
судьи - на другой. Он также не осмеливался броситься к стопам короля. Думая,
что  тот  сам хочет женить Бельфлора,  дон Луис боялся совершить ложный шаг.
Ему оставалось только требовать удовлетворения оружием;  на этом решении дон
Луис и остановился.
   Сгоряча  он  уже  хотел  было  послать  вызов  графу,  но,  одумавшись,
рассудил,  что слишком стар и слаб,  чтобы полагаться на силу своей руки,  и
предпочел предоставить это сыну,  рука которого вернее. Он отправил к сыну в
Алькала одного  из  слуг  с  письмом,  в  котором приказывал ему  немедленно
приехать  в  Мадрид,   чтобы  отомстить  за  оскорбление,   нанесенное  роду
Сеспедесов.
   Этот  сын,  по  имени  дон  Педро,  -  восемнадцатилетний юноша,  очень
красивый собою и такой храбрый,  что слывет в Алькала самым опасным забиякой
из  всех студентов.  Но вы сами его знаете,  -  прибавил бес,  -  и  мне нет
надобности распространяться о нем.
   - Правда,  он преисполнен отваги и всяческих достоинств,  -  подтвердил
дон Клеофас.
   - Этого молодого человека,  - продолжал Асмодей, - не было в то время в
Алькала,  как думал его отец. Желание увидеться с дамой сердца увлекло его в
Мадрид.  Он познакомился с ней на Прадо,  в последний свой приезд домой.  Ее
имени он  еще не  знал;  от  него потребовали,  чтобы он и  не делал попыток
узнать   его.   Юноша   с   большим   огорчением  покорился  этой   жестокой
необходимости.  Девушка,  которой и  он понравился,  была знатного рода;  не
надеясь на постоянство и скромность студента, она почла за благо, прежде чем
ему открыться, испытать его.
   Он  был  занят своей незнакомкой более,  чем  философией Аристотеля,  а
близость  Мадрида  от  Алькала  позволяла  ему  частенько пропускать занятия
подобно вам, но с той разницей, что его предмет был более достоин любви, чем
ваша  донья  Томаса.  Чтобы  скрыть  от  отца,  дона  Луиса,  свои  любовные
путешествия,  он  обыкновенно останавливался на постоялом дворе,  на окраине
города,  и жил там под вымышленным именем. Дон Педро выходил со двора только
утром  в  известный  час,  дабы  отправиться в  дом,  куда  в  сопровождении
горничной приходила и дама,  отвлекавшая студента от ученья.  Остаток же дня
он проводил взаперти на постоялом дворе;  зато с  наступлением темноты смело
разгуливал по всему городу.
   Однажды,  проходя ночью  по  какой-то  глухой улице,  он  услышал звуки
музыкальных инструментов и голоса.  Он остановился,  прислушиваясь.  То была
серенада;  кавалер,  устроивший ее,  был  пьян и  потому груб.  Едва завидев
нашего студента, он поспешил к нему и вместо приветствия резко сказал:
   - Проходите  своей  дорогой,  любезнейший;  любопытных здесь  принимают
скверно.
   - Я бы,  конечно, мог уйти, если бы, вы попросили повежливее, - отвечал
дон Педро,  задетый этими словами,  - но, чтобы научить вас разговаривать, я
останусь.
   - Ну,  посмотрим, кто кому уступит место, - сказал устроитель концерта,
хватаясь за шпагу.
   Дон Педро последовал его примеру, и они начали драться. Хотя устроитель
серенады довольно ловко владел оружием,  он  все же  не успел отразить удара
противника и  замертво упал на  мостовую.  Музыканты,  побросав инструменты,
схватились за шпаги,  спеша на помощь устроителю серенады;  теперь они стали
наступать, чтобы отомстить за него. Они все разом набросились на дона Педро,
который в  этом  трудном положении показал свое искусство.  Он  не  только с
необыкновенной ловкостью отражал все удары,  но в  то же время и сам наносил
их с ожесточением, не давая противникам передышки.
   Однако они были так упорны и их было так много,  что студент,  при всем
искусстве, не устоял бы, если бы граф де Бельфлор, проходивший в то время по
улице,  не вступился за него.  Граф был отзывчив и великодушен; он не мог не
сочувствовать человеку,  отбивающемуся от  стольких  вооруженных врагов.  Он
выхватил шпагу и,  став около дона Педро,  так яростно напал на  музыкантов,
что все они бросились врассыпную,  одни израненные,  а другие из страха быть
ранеными.
   Когда они скрылись, студент стал благодарить графа за оказанную помощь.
Но Бельфлор перебил его.
   - Стоит ли об этом говорить, - сказал он, - вы не ранены?
   - Нет, - отвечал дон Педро.
   - Уйдемте  поскорее отсюда,  -  продолжал граф,  -  я  вижу,  вы  убили
человека; оставаться тут опасно, вас может застигнуть патруль.
   Они быстро удалились, вышли на другую улицу, потом, уже далеко от места
происшествия, остановились.
   Дон  Педро,  движимый  естественным чувством признательности,  попросил
графа не скрывать от него имени кабальеро,  которому он так обязан. Бельфлор
сейчас же назвал себя и  поинтересовался именем студента,  но тот,  не желая
быть узнанным,  отвечал,  что  его зовут дон Хуан де  Матос и  заверил,  что
никогда в жизни не забудет оказанной ему услуги.
   - Я вам предоставлю этой же ночью случай отплатить мне,  - сказал граф.
- У  меня назначено свидание,  и небезопасное.  Я шел к приятелю просить его
сопровождать меня,  но я вижу вашу храбрость,  дон Хуан.  Не разрешите ли вы
мне предложить вам пройти со мною?
   - Меня просто оскорбляет ваша неуверенность,  -  отвечал студент. - Что
же  я  могу  сделать лучшего,  как  предоставить в  ваше распоряжение жизнь,
которую вы спасли? Пойдемте, я готов следовать за вами.
   Таким образом,  Бельфлор сам повел дона Педро в  дом дона Луиса,  и они
вместе поднялись через балкон в комнаты Леоноры.
   Здесь дон Клеофас перебил беса.
   - Сеньор Асмодей,  -  сказал он ему,  - возможно ли, чтобы дон Педро не
узнал дома своего собственного отца?
   - Он не мог его узнать,  -  отвечал бес,  - это был новый дом: дон Луис
переехал сюда  из  другого квартала всего неделю назад;  дон  Педро этого не
знал.  Я только что хотел вам это заметить,  да вы меня перебили. Вы слишком
прытки;  что  у  вас  за  дурная привычка прерывать рассказчика!  Отучитесь,
пожалуйста, от этого.
   - Дон Педро,  -  продолжал Хромой,  -  и не подозревал, что находится в
родительском доме;  он  не  заметил и  того,  что  особа,  впустившая их,  -
Марсела,  потому что  в  прихожей,  куда она  их  ввела,  было совсем темно.
Бельфлор попросил своего  спутника подождать его  здесь,  пока  он  будет  в
комнате своей  дамы.  Студент согласился и  сел  на  стул,  обнажив шпагу на
случай  внезапного нападения.  Он  стал  думать о  любовных утехах,  которые
выпали на долю Бельфлора,  и  мечтать о  таком счастье,  ибо его незнакомка,
хотя и  не обходилась с  ним сурово,  все же не была настолько благосклонна,
как Леонора к графу.
   Пока  дон  Педро предавался всем этим размышлениям,  столь свойственным
страстному влюбленному,  он услышал,  что кто-то силится потихоньку отворить
дверь,  но  не  из  комнаты любовников,  а  другую.  Через замочную скважину
мелькнул свет.  Дон Педро быстро вскочил,  подошел к  двери,  которую в  это
время отворили,  и... приставил шпагу к груди своего отца, - ибо это был его
отец.  Старик хотел проверить,  не  пришел ли  граф  к  Леоноре.  Он  считал
маловероятным,  чтобы  после  всего,  что  случилось,  его  дочь  и  Марсела
осмелились вновь принять графа,  а  потому не переселил их в другие комнаты.
Однако  он  подумал,  что  женщины,  пожалуй,  захотят  поговорить с  ним  в
последний раз, ибо на другой день им предстоит отправиться в монастырь.
   - Кто бы ты ни был,  не входи сюда,  иначе поплатишься жизнью, - сказал
студент.
   При этих словах дон Луис всматривается в лицо дона Педро,  который тоже
внимательно его разглядывает. Они узнают друг друга.
   - Ах,  сын мой, - вскричал старик, - с каким нетерпеньем я ожидал тебя!
Отчего не  известил ты меня о  своем приезде?  Ты боялся нарушить мой покой?
Увы! Я нахожусь в столь ужасном положении, что уже совсем лишился его.
   - Отец!  -  воскликнул растерявшийся дон Педро.  -  Вас ли я  вижу?  Не
обманываются ли мои глаза кажущимся сходством?
   - Чего  же  ты  так  удивляешься?  -  спросил дон  Луис.  -  Ведь ты  в
родительском доме. Я же тебе писал, что живу здесь уже целую неделю.
   - Праведное небо,  что я слышу!  -  воскликнул дон Педро.  -  Значит, я
нахожусь в покоях моей сестры?
   Едва он  проговорил это,  как граф,  который услышал шум и  решил,  что
нападают на его провожатого,  со шпагой в  руке выскочил из спальни Леоноры.
При виде графа старик пришел в бешенство и закричал, указывая на него сыну:
   - Вот   дерзкий,   который  похитил  мой  покой  и   нанес  смертельное
оскорбление нашему роду. Отомстим ему! Скорей проучим негодяя!
   При  этих  словах он  выхватил шпагу,  которая была  скрыта у  него под
халатом, и хотел броситься на Бельфлора; но дон Педро удержал его.
   - Остановитесь,  батюшка,  -  сказал он, - умерьте порывы вашего гнева,
прошу вас...
   - Сын мой,  что с тобой?  - произнес старик. - Ты удерживаешь мою руку;
ты думаешь,  вероятно, что она недостаточно сильна для мщения? Хорошо! Тогда
разделайся с ним сам за нашу поруганную честь, - для этого я и вызвал тебя в
Мадрид.  Если ты  погибнешь,  я  заступлю твое место;  граф должен пасть под
нашими ударами или пусть сам лишит нас обоих жизни,  раз он уже отнял у  нас
честь.
   - Батюшка,  -  возразил дон Педро,  - я не могу исполнить то, чего вы с
таким нетерпением требуете от  меня.  Я  не только не хочу посягать на жизнь
графа, но я присутствую здесь для того, чтобы его защищать. Я связан словом;
этого  требует  моя  честь.  Идемте,  граф,  -  продолжал  он,  обращаясь  к
Бельфлору.
   - Ах ты, подлец! - перебил его дон Луис, смотря на сына с яростью. - Ты
противишься мести,  которая должна бы захватить тебя целиком!  Мой сын,  мой
родной сын заодно с  негодяем,  совратившим мою дочь!  Но не надейся уйти от
моего  гнева!  Я  созову всех  слуг,  я  хочу,  чтобы они  отомстили за  это
злодеяние и за твою подлость.
   - Сеньор,  будьте  справедливее к  сыну,  -  воскликнул  дои  Педро,  -
перестаньте честить меня подлецом; я не заслуживаю такого гнусного названия.
Граф этой ночью спас мне жизнь.  Не зная меня, он предложил мне сопровожда