.  Когда  прислужница
мавританка впустит Фабрисио,  подосланные люди застанут его с  ней наедине и
силой принудят на ней жениться.
   Сестра Ксараля сначала согласилась на  этот  обман.  Ей  казалось,  что
предложением человека столь низкого звания задета ее  честь.  Но дух гордыни
скоро уступил место жалости, или, вернее, любовь внезапно восторжествовала в
сердце надменной Ипполиты.
   С этого дня все стало представляться ей совсем в ином свете; теперь она
находила,  что  низкое  происхождение  Фабрисио  вполне  вознаграждается его
прекрасными качествами, и ей уже казалось, что это человек, вполне достойный
ее любви.  Обратите внимание,  сеньор студент, какую глубокую перемену может
произвести страсть:  та самая девушка,  которая воображала, будто даже принц
крови едва ли достоин обладать ею, вдруг влюбляется в сына землепашца, и она
уже в восторге от его притязаний, которые прежде считала для себя позором.
   Ипполита  отдалась  увлекавшей  ее  склонности  и  вместо  того,  чтобы
способствовать мести брата, завела с Фабрисио тайные сношения при посредстве
мавританки,  которая иногда впускала его ночью в  комнату своей госпожи.  Но
дон Томас заметил,  что происходит что-то подозрительное, и стал недоверчиво
относиться  к   сестре;   он  начал  наблюдать  за  ней  и  вскоре  убедился
собственными глазами,  что,  вместо того чтобы помогать исполнению намерений
родни,  она им препятствует. Дон Томас немедленно сообщил об этом двум своим
двоюродным братьям.  Те  вскипели гневом и  завопили:  "Мщение,  дон  Томас!
Мщение!" Ксараль,  который в данном вопросе не нуждался в поощрении, ответил
им с чисто испанской скромностью,  что они увидят,  как он умеет действовать
шпагой,  когда  надо  отомстить за  поруганную честь;  затем он  попросил их
прийти к нему с наступлением ночи.
   Они  все  исполнили в  точности.  Ксараль ввел их  в  дом  и  спрятал в
маленькой каморке так,  что никто их не заметил.  Он оставил их там, сказав,
что  вернется,  как только любовник войдет в  замок,  если он  осмелится это
сделать.  Но  Фабрисио действительно пришел:  злому року угодно было,  чтобы
наши любовники выбрали для свидания именно эту ночь.
   Дон Фабрисио был со своей любимой Ипполитой.  Они в сотый раз повторяли
друг другу одно и то же, - слова, всегда сохраняющие прелесть новизны, - как
вдруг их беседа была прервана подстерегавшими их дворянами.  Дон Томас и его
приспешники храбро набросились втроем на  дона Фабрисио,  и  тот  едва успел
принять  оборонительное положение.  Сообразив,  что  они  хотят  его  убить,
Фабрисио дрался ожесточенно и  ранил всех троих;  отбиваясь и  отступая,  он
добрался до двери и убежал.
   Дон Томас понял,  что враг от него ускользнул,  безнаказанно обесчестив
его дом;  тогда он обратил всю свою ярость на несчастную Ипполиту и  пронзил
ей  сердце  шпагой,  а  двое  родственников,  удрученные неудачей заговора и
израненные, возвратились домой.
   - Остановимся здесь, - продолжал Асмодей. - Когда все пленники пройдут,
я  окончу эту  историю.  Я  расскажу вам,  как  суд  отобрал у  Фабрисио все
имущество,  признав его  виновником этого злополучного происшествия,  и  как
Фабрисио имел несчастье попасть в неволю.
   - Покуда вы мне рассказывали эту историю,  - заговорил дон Клеофас, - я
заметил среди несчастных молодого человека, у которого такой грустный, такой
понурый вид, что я едва не прервал вас, чтобы спросить о причине его печали.
   - Вы ничего не потеряли оттого,  что не перебили меня;  я могу сообщить
вам все,  что вы желаете знать.  Пленник, унылый вид которого бросился вам в
глаза, из хорошей семьи, уроженец Вальядолиды. Два года он был невольником у
человека,  женатого на  очень  красивой женщине.  Она  страстно любила этого
невольника,  и  тот платил ей самым пламенным чувством.  Хозяин,  заподозрив
христианина,   поспешил  его  продать  из   боязни,   как  бы  тот  не  стал
содействовать размножению турок.  С  тех  пор чувствительный кастилец горько
оплакивает разлуку со своей госпожой; свобода его не радует.
   - Мои взоры привлекает вон тот красивый старик, - сказал Леандро-Перес.
- Кто это?
   Бес объяснил:
   - Это цирюльник,  родом из  Гипускоа;  он возвращается в  Бискайю после
сорокалетнего плена.  Когда он  попал в  руки корсара,  во время переезда из
Валенсии на остров Сардинию,  у  него были жена,  два сына и дочь.  Теперь у
него  остался только один  сын,  который счастливее отца.  Он  был  в  Перу,
вернулся оттуда на родину с огромным состоянием и купил здесь два прекрасных
поместья.
   - Вот счастье!  - воскликнул студент. - Какое блаженство для этого сына
снова увидеть отца  и  дать ему  возможность прожить остаток дней спокойно и
приятно!
   - Вы говорите,  как юноша с добрым и нежным сердцем, - возразил Хромой.
- Сын  цирюльника  более  черствого  нрава.  Неожиданное возвращение старика
скорее  огорчит его,  нежели  обрадует.  И,  вместо  того  чтобы  радоваться
освобождению родителя и  принять его  у  себя  в  городском доме,  он,  чего
доброго, определит его сторожем в одно из своих имений.
   За пленником,  который вам так понравился,  идет другой,  как две капли
воды похожий на  старую обезьяну.  Это -  врач из  Арагонии.  Он не пробыл в
Алжире и  двух недель.  Как только турки узнали,  чем он занимается,  они не
захотели держать его у  себя,  а  поспешили без выкупа передать миссионерам,
которые,  конечно,  и не стали бы его выкупать, да им волей-неволей пришлось
отвезти его в Испанию.
   Вы  так сочувствуете всем страдальцам,  что мне легко представить себе,
как вы пожалеете того невольника,  лысая голова которого прикрыта скуфьей из
темно-коричневого сукна, когда узнаете, какие муки он вытерпел за двенадцать
лет пребывания в Алжире у вероотступника англичанина.
   - Кто же этот несчастный пленник? - спросил Самбульо.
   - Францисканский монах, - отвечал бес. - Признаюсь, я очень рад, что он
так  жестоко страдал,  потому что своими проповедями он  удержал по  крайней
мере сотню невольников от перехода в магометанство.
   - А я вам признаюсь с той же откровенностью,  - возразил дон Клеофас, -
что  очень  жалею,  что  этот  добрый монах  так  долго находился во  власти
варвара.
   - Напрасно огорчаетесь,  а я напрасно радуюсь,  -  возразил Асмодей,  -
этот  добрый инок  с  пользой для  себя  претерпевал муки рабства в  течение
двенадцати лет,  а в келье ему пришлось бы бороться с искушениями,  и в этом
борении он не всегда брал бы верх.
   - Следующий за ним францисканский монах так невозмутим, что не похож на
человека,  освобожденного из неволи,  - заметил Леандро-Перес, - хотелось бы
узнать, что это за личность?
   - Вы забегаете вперед, - отвечал Хромой, - я только что хотел вас с ним
познакомить.  Это -  мещанин из Саламанки, несчастный отец, человек, ставший
нечувствительным от  перенесенных бедствий.  Мне  хочется рассказать вам его
печальную историю,  оставив в  покое прочих пленных:  лишь у немногих из них
были приключения, о которых стоило бы вам рассказать.
   Студенту уже прискучила вереница этих унылых лиц,  и  он  ответил,  что
ничего лучшего и  не  желает.  Тогда бес  рассказал ему историю,  о  которой
говорится в следующей главе.


ГЛАВА XX

   О последней истории, рассказанной Асмодеем.
   Как его вдруг прервали,
   когда он подходил к концу рассказа,
   и каким неприятным для него образом
   он был разлучен с доном Клеофасом

   - Пабло де Баабон,  сын сельского алькальда в Старой Кастилии, разделил
с братом и сестрой небольшое наследство,  оставленное отцом, - надо сказать,
крайне скаредным старикашкой,  -  и  поехал в  Саламанку,  чтобы поступить в
университет. Он был хорош собою и умен, и ему шел тогда двадцать третий год.
   Обладая почти тысячей дукатов и  горя желанием их прокутить,  дон Пабло
вскоре  привлек  к  себе  внимание  всего  города.  Молодые  люди  наперебой
старались  с  ним  подружиться,  каждому  хотелось  участвовать в  пирушках,
которые  ежедневно устраивал дон  Пабло.  Я  говорю  -  дон  Пабло,  ибо  он
самовольно присвоил себе это звание, чтобы иметь право запросто обращаться с
товарищами,  дворянское происхождение которых могло бы его стеснить.  Он так
любил повеселиться и  хорошо покушать и  так  мало берег деньги,  что  через
полтора года от  них ничего не  осталось.  Дон Пабло,  однако,  не унимался,
частью  пользуясь  кредитом,   частью  делая  небольшие  займы.   Но   долго
продолжаться так не могло, и скоро он оказался без гроша.
   Тогда его приятели,  видя,  что денег у него уже нет,  перестали к нему
ходить,  а кредиторы начали его преследовать. Тщетно уверял он их, что скоро
получит векселя с  родины:  некоторые из заимодавцев потеряли терпение и так
рьяно повели дело в суде, что дону Пабло вот-вот грозила тюрьма. Как-то раз,
гуляя на берегу реки Тормеса, он повстречал знакомого, который сказал ему:
   - Берегитесь,  сеньор дон  Пабло;  предупреждаю,  что  вас подстерегает
альгвасил со  стражниками:  они  собираются вас  арестовать,  как  только вы
вернетесь домой.
   Баабон,    испуганный    этим    предостережением,    которое    вполне
соответствовало положению его дел, решил немедленно скрыться и направился по
дороге в  Кориту,  но вскоре свернул в  сторону и  пошел в лес,  видневшийся
вдали.  Он  забрался в  самую чащу и  решил дождаться наступления ночи,  под
покровом которой можно будет безопаснее продолжать путь.  В  это  время года
деревья покрыты густой листвой;  Баабон выбрал самое пышное,  влез на него и
уселся среди ветвей, закрывших его со всех сторон.
   Здесь  он  почувствовал  себя  в   безопасности,   и  страх  его  перед
альгвасилом мало-помалу  рассеялся;  а  так  как  люди  обыкновенно начинают
здраво рассуждать лишь после того,  как совершат ошибку,  то и Баабон теперь
ясно  осознал свое  дурное  поведение и  поклялся,  если  когда-нибудь опять
разбогатеет,  найти  лучшее  применение деньгам,  в  особенности же  никогда
больше не  давать дурачить себя  мнимым друзьям,  которые совращают молодого
человека на  кутежи и  гульбу и  дружба которых испаряется вместе с  винными
парами.
   Покуда   Баабон  предавался  подобным  размышлениям,   наступила  ночь.
Раздвинув ветки и листья,  он уже собрался было спуститься вниз,  как вдруг,
при слабом свете молодого месяца,  смутно различил человеческую фигуру.  Тут
страх снова обуял его:  он  подумал,  что альгвасил проследил его до  самого
леса  и  теперь  ищет  его  здесь.  Страх  его  еще  больше усилился,  когда
неизвестный,  обойдя два-три раза дерево,  на котором прятался Баабон, сел у
его подножия.
   В этом месте Хромой Бес прервал свой рассказ:
   - Сеньор Самбульо,  позвольте мне немного потешиться вашим недоумением.
Вам,  конечно,  не  терпится узнать,  кто  бы  мог  быть этот смертный,  как
очутился он здесь столь некстати и что его сюда привело?  Сейчас узнаете:  я
не стану злоупотреблять вашим терпением.
   Человек,  посидев под деревом,  густая листва которого скрывала от него
дона Пабло,  и немного отдохнув, вынул кинжал и начал рыть им землю, а когда
выкопал  глубокую яму,  положил туда  мешок  из  буйволовой кожи.  Потом  он
тщательно засыпал  яму,  прикрыл  ее  дерном  и  ушел.  Баабон,  внимательно
наблюдавший за  всем этим,  почувствовал порыв радости,  пришедшей на  смену
тревоге.  Он выждал,  пока незнакомец не удалился,  слез с  дерева и откопал
мешок,  в  котором надеялся найти золото или  серебро.  Для этой цели Баабон
воспользовался ножом,  но  даже если бы  у  него и  не было ножа,  он мог бы
голыми руками докопаться до самых недр земли, - таким он горел рвением.
   Когда  мешок  оказался  у  него  в  руках,  он  стал  его  ощупывать и,
уверившись,  что  там  монеты,  поспешил выйти с  добычей из  леса,  не  так
опасаясь  теперь  встречи  со  стражниками,   как  с   человеком,   которому
принадлежит мешок.  Студент был  в  таком восторге от  своей удачи,  что без
труда шел всю ночь,  не  разбирая пути и  не  чувствуя ни  тяжести ноши,  ни
усталости.  Но  на  рассвете он  остановился под  купой деревьев недалеко от
местечка Молоридо;  по  правде сказать,  он не столько устал,  сколько хотел
удовлетворить свое любопытство -  ему не терпелось узнать: что заключается в
мешке?  Баабон развязал мешок с тем упоительным трепетом, который охватывает
вас  в  ожидании предстоящего большого удовольствия.  Он  нашел там  славные
двойные пистоли и, к довершению радости, насчитал их до двухсот пятидесяти!
   Налюбовавшись на них вдоволь,  Баабон призадумался:  что же ему делать?
Наконец, он пришел к решению, набил монетами карманы, выбросил кожаный мешок
и  отправился в  Молоридо.  Прохожие  указали  ему  постоялый двор;  он  там
позавтракал, затем нанял мула и в тот же день возвратился в Саламанку.
   По удивлению,  какое выражали при встрече с ним люди, Баабон догадался,
что причина его исчезновения всем известна,  но он уже заранее сочинил басню
и теперь говорил,  что,  нуждаясь в деньгах и не получая их с родины, хотя и
писал  об  этом  раз  двадцать,  решился сам  съездить туда.  Прошлой ночью,
остановившись в  Молоридо,  он  встретил своего арендатора,  который вез ему
деньги.  Теперь он может разуверить всех тех,  кто думает,  будто он остался
без средств.  К этому он добавлял о своем намерении указать кредиторам,  что
грех  доводить  до  крайности честного  человека,  который  давно  со  всеми
расплатился бы, если бы фермеры исправно вносили ему арендную плату.
   На  другой день  Баабон,  действительно,  пригласил к  себе  всех своих
заимодавцев и рассчитался с ними до последнего гроша. Друзья, покинувшие его
в  дни нужды,  опять явились,  как только узнали,  что у него снова завелись
деньги.  Они опять начали льстить ему в  надежде попировать на его счет,  но
теперь  пришла очередь Баабона посмеяться над  ними.  Верный клятве,  данной
себе в лесу,  он высказал им правду в лицо и, вместо того чтобы приняться за
прежний образ  жизни,  стал  думать только об  успехах в  законоведении и  с
головой ушел в университетские занятия.
   Однако,  скажете вы мне,  Баабон тратил чужие деньги.  -  Согласен:  он
делал то,  что три четверти людей сделали бы теперь в подобном случае. Но он
имел  намерение  когда-нибудь  возвратить  их,   если  только  объявится  их
владелец. И, успокоившись на этом добром намерении, Баабон проживал клад без
зазрения  совести,  терпеливо ожидая  появления своего  благодетеля,  что  и
случилось через год.
   По  Саламанке прошел слух,  будто  некий горожанин,  по  имени Амбросио
Пикильо,  ходил в лес,  чтобы откопать зарытый им мешок с деньгами, но нашел
только яму, куда он его спрятал, и это несчастье довело беднягу до нищеты.
   Скажу  в  похвалу Баабону,  что  тайные  угрызения совести,  которые он
почувствовал при этом известии,  не были бесплодны.  Он разузнал,  где живет
Амбросио,  и отправился к нему. Амбросио помещался в каморке, вся обстановка
которой состояла из стула да жалкой койки.
   - Друг мой,  - сказал Баабон с лицемерным видом, - до меня дошел слух о
постигшем  вас  несчастий,  а  так  как  милосердие обязывает  нас  по  мере
возможности помогать ближним, то я и пришел предложить вам посильную помощь.
Но я бы желал услышать от вас лично вашу печальную историю.
   - Я вам расскажу ее в двух словах, сеньор кабальеро, - отвечал Пикильо.
- У меня был сын, который меня обкрадывал; я это заметил и, боясь, как бы он
не  стащил кожаный мешок,  в  котором хранилось ровнехонько двести пятьдесят
дублонов,  я  решил,  что  самое  лучшее  зарыть их  в  лесу,  куда  и  имел
неосторожность их  отнести.  С  этого злополучного дня  сын  мой  начал меня
обирать пуще  прежнего и,  лишив  меня  всего,  что  у  меня  было,  исчез с
женщиной,  которую похитил. Когда распутство этого дурного сына или, вернее,
моя  неразумная доброта довела меня до  теперешнего плачевного состояния,  я
решился  прибегнуть к  кожаному мешку,  но  увы!  -  единственное сокровище,
которое у меня оставалось, было безжалостно похищено.
   Бедняга не  мог  договорить,  горе снова его  захватило,  и  он  горько
заплакал. Дон Пабло был растроган и сказал:
   - Любезный Амбросио,  надо стараться утешиться в превратностях, которые
встречаются в жизни;  слезы бесполезны,  они не помогут вам отыскать деньги,
которые  для  вас  действительно  потеряны,   если  достались  какому-нибудь
негодяю.  Но  как  знать?  Они  могли попасть в  руки  порядочного человека,
который вам  их  возвратит,  как  только узнает,  что  они  принадлежат вам.
Следовательно,  вы  их,  может быть,  еще  получите обратно.  Живите с  этой
надеждой,  а  в ожидании справедливого возврата возьмите вот это и приходите
ко мне через неделю, - прибавил он, вручая ему десять дублонов из тех самых,
что были в кожаном мешке.
   С  этими словами дон Пабло назвал себя,  сказал,  где его разыскать,  и
вышел,  смущенный изъявлениями признательности и  благословениями,  которыми
его провожал Амбросио.  Таковы, большею частью, великодушные поступки; никто
бы ими не восхищался, если бы знал их истинную основу.
   Неделю спустя Пикильо,  запомнивший слова дона  Пабло,  пришел к  нему.
Баабон принял его очень любезно и ласково сказал:
   - Друг мой,  я слышал о вас такие хорошие отзывы, что решил сделать все
возможное, чтобы помочь вам снова стать на ноги; для этого я намерен пустить
в  ход все мое влияние и  мой кошелек.  Знаете ли,  что я уже сделал,  чтобы
пособить вам?  -  продолжал он.  -  Я  знаком с некоторыми знатными особами,
наделенными добрым сердцем;  я  был у  них и так растрогал их вашей участью,
что они мне передали для вас двести экю, которые я вам сейчас же и вручу.
   С  этими словами Баабон ушел  к  себе  в  кабинет и  через минуту вынес
оттуда  холщовый  мешок,   в  который  он  положил  двести  экю,  но  только
серебряными монетами,  а не золотыми дублонами, чтобы Амбросио не заподозрил
правды. При помощи такой хитрости Баабон вернее достигал цели: отдать деньги
так, чтобы успокоить собственную совесть и не запятнать свое доброе имя.
   Поэтому Амбросио был далек от мысли, что это его собственные деньги. Он
поверил,  что они собраны в его пользу,  и, еще раз поблагодарив дона Пабло,
возвратился в  свою каморку,  благословляя небо за  то,  что оно послало ему
человека, который принимает в нем такое живое участие.
   На другой день он встретил на улице приятеля, дела которого были так же
плохи, как и его.
   - Через два дня я уезжаю в Кадикс и там сяду на корабль, отправляющийся
в Новую Испанию,  - сказал ему приятель. - Я недоволен своею жизнью здесь, и
сердце мне подсказывает,  что в Мексике я буду счастливее. Советую вам ехать
со мной, если у вас есть хотя бы сотня экю.
   - У меня найдется и двести, - ответил Пикильо. - Я охотно предпринял бы
это путешествие, будь я уверен, что смогу там хорошо устроиться.
   Тогда  его  друг  начал  расхваливать плодородную почву Новой Испании и
расписал столько способов разбогатеть,  что  убедил  Амбросио,  и  тот  стал
готовиться к  отъезду в Кадикс.  Но перед отправлением из Саламанки Амбросио
написал письмо Баабону, в котором извещал, что ему представляется удобнейший
случай поехать в  Индию и  что он  хочет воспользоваться им,  чтобы попытать
счастья:  не окажется ли там судьба к нему благосклонней, чем в родном краю?
Он  добавлял,  что  берет  на  себя  смелость уведомить Баабона  об  этом  и
заверяет, что вечно будет помнить о его благодеяниях.
   Отъезд Амбросио немного огорчил дона Пабло, ибо тем самым расстраивался
намеченный им план понемногу расквитаться с Пикильо;  но, подумав, что через
несколько лет Амбросио, вероятно, вернется в Саламанку, дон Пабло утешился и
глубже,  чем когда-либо,  погрузился в изучение гражданского и канонического
права.  Благодаря прилежанию и живости ума он сделал такие успехи, что скоро
выделился среди  ученых,  и  университет в  конце  концов  избрал его  своим
ректором.  Дон  Пабло  не  только  поддерживал это  высокое з