бьями.  Одна принесла от кашля настойки из
грудных  ягод,  алтейного корня,  коралла  и  белокопытника;  другая,  чтобы
предохранить легкие его преподобия,  достала настой долголетия,  микстуру из
вероники и  иммортелей и  еще  какой-то  эликсир  собственного изготовления.
Третья,  чтобы подкрепить его  мозг  и  желудок,  раздобыла мелиссовой воды,
ячменного отвара с корицей,  живой воды и противоядной настойки с мускатом и
серой  амброй.  Посмотрите:  вон  та  держит  наготове варево из  анакарда и
безоаров,  а  вот эта -  тинктуры из гвоздики,  кораллового дерева,  клопца,
подсолнечника  и   изумруда.   Ханжи   расхваливают  свои   снадобья   лакею
инквизитора;  они по очереди отзывают его в сторонку, и каждая, всовывая ему
в руку дукат,  шепчет на ухо:  "Лауренсио,  голубчик Лауренсио,  прошу тебя,
устрой так, чтобы предпочли мою скляночку".
   - Черт возьми,  - воскликнул дон Клеофас, - признаться, счастливые люди
эти инквизиторы!
   - Еще бы,  -  отвечал Асмодей,  - я сам чуть ли не завидую их участи, и
подобно тому,  как  Александр Македонский однажды сказал,  что  не  будь  он
Александром,  так хотел бы быть Диогеном{67},  и я скажу: не будь я бесом, я
желал бы быть инквизитором.  Ну,  сеньор студент,  - прибавил он, - пойдемте
теперь накажем неблагодарную, которая так зло отплатила за вашу нежность.
   Тут Самбульо ухватился за  кончик плаща Асмодея,  а  бес еще раз рассек
воздух, и они опустились на дом доньи Томасы.
   Плутовка сидела за  столом с  теми  самыми четырьмя забияками,  которые
гнались за  Леандро по  крышам.  Бедняга весь вскипел от негодования,  когда
заметил,  что  они  уплетают кролика и  двух куропаток,  которых он  купил и
послал  предательнице  вместе  с  несколькими  бутылками  доброго  вина.   К
довершению обиды все  сидевшие за  столом были очень веселы и  по  обращению
доньи Томасы он  убедился,  что  общество этих  бродяг куда  более по  вкусу
злодейке, чем его собственное.
   - Ах, негодяи! - воскликнул он с яростью. - Пируют за мой счет! Я этого
не снесу!
   - Да,  -  сказал бес,  -  полагаю,  что это зрелище для вас не особенно
приятно,  но  если  водишься с  веселыми дамами,  надо быть готовым к  таким
приключениям; во Франции это изо дня в день случается с аббатами, судейскими
и финансистами.
   - Будь при мне шпага,  -  вскричал дон Клеофас, - я бросился бы на этих
мерзавцев и испортил бы им удовольствие!
   - Силы были бы  неравны,  если бы вы один напали на троих,  -  возразил
Хромой.  -  Предоставьте мне отомстить за вас, - мне это сподручнее. Я внушу
этим прохвостам неистовую похоть и посею между ними раздор;  они передерутся
между собой. Вы сейчас увидите славную потасовку!
   С  этими словами бес дунул,  и изо рта его вылетело фиолетовое облачко;
оно спустилось вниз,  извиваясь как фейерверк, и расстелилось по столу доньи
Томасы.  Тотчас  один  из  гостей,  почувствовав действие  этого  дуновения,
подошел к  даме и  исступленно поцеловал ее.  Другие,  под  влиянием того же
пара,  загорелись желанием отнять у него эту веселую женщину:  каждый хотел,
чтобы ему было оказано предпочтение.  Закипает спор.  Соперниками овладевает
бешеная  ревность.  Они  вступают  в  рукопашную,  затем  обнажают шпаги,  и
начинается жестокий бой.  Тем временем донья Томаса поднимает страшный крик;
сбегаются  соседи,  зовут  полицию.  Полиция  является,  взламывает двери  и
находит двух  драчунов уже  распростертыми на  полу;  остальных схватывают и
отправляют в  тюрьму  вместе  с  потаскухой.  Напрасно несчастная плачет,  в
отчаянии рвет на себе волосы:  люди,  схватившие ее, тронуты этим не больше,
чем Самбульо, который вместе с Асмодеем покатывается со смеху.
   - Ну, - спросил бес, - довольны?
   - Нет,  чтобы дать мне полное удовлетворение, перенесите меня в тюрьму,
- отвечал дон  Клеофас.  -  Вот уж  я  потешусь,  когда увижу там негодницу,
которая так надругалась над моей любовью! Я ненавижу ее в эту минуту больше,
чем когда-то любил.
   - Хорошо,  -  сказал бес, - я готов вам повиноваться всегда, даже в том
случае,  если бы ваши желания противоречили моим и  не совпадали бы с  моими
интересами, лишь бы вам было приятно.
   Они быстро перелетели к тюрьме,  куда вскоре привели двух драчунов.  Их
поместили  в   темную  камеру,   а   донью  Томасу  посадили  на   солому  с
тремя-четырьмя женщинами легкого поведения,  арестованными в  тот  же  день;
наутро  их  должны  были  отправить в  место,  предназначенное для  подобных
созданий.
   - Теперь я доволен,  -  сказал Самбульо.  - Я вполне насладился местью;
моя бесценная Томаса проведет ночь не так приятно,  как рассчитывала. Теперь
мы можем продолжать наши наблюдения, где вам будет угодно.
   - Мы  как раз в  подходящем месте,  -  отвечал дух.  -  В  тюрьме много
преступников и  немало невинных.  Это  место  служит средством наказания для
одних и  испытанием добродетели для  других.  Я  вам покажу сейчас несколько
заключенных того и другого сорта и объясню, за что заковали их в кандалы.


ГЛАВА VII

   О заключенных

   - Прежде всего обратите внимание на сторожей,  которые стоят у  входа в
эти страшные места.  Поэты древности поставили одного только Цербера у  врат
ада;  здесь,  как видите, их больше. Эти сторожа - люди, лишенные каких-либо
человеческих чувств.  Самый злой из  моих собратьев едва ли  мог бы заменить
такого сторожа.  Но я  вижу,  что вы с  отвращением смотрите на эти каморки,
где,  кроме жалких коек, нет никакой мебели; эти ужасные темницы кажутся вам
могилами.  Вы,  конечно,  поражаетесь их  убожеству  и  сожалеете об  участи
несчастных,  заточенных здесь.  Но не все, однако, заслуживают сочувствия, и
мы сейчас в этом разберемся.
   Вот  тут,  в  большой камере направо,  на  двух  жестких койках,  лежат
четверо;  один из  них  -  трактирщик,  обвиняемый в  отравлении иностранца,
который умер на  днях в  его заведении.  Люди полагают,  что причиной смерти
было качество выпитого им вина,  а  трактирщик уверяет,  что количество.  На
суде поверят ему, потому что иностранец был немец.
   - А кто прав: трактирщик или его обвинители? - спросил дон Клеофас.
   - Вопрос спорный,  -  отвечал бес. - Правда, вино было подмешанное, но,
ей-богу,  немецкий сеньор  столько  его  выпил,  что  судьи  могут  спокойно
отпустить кабатчика.
   Второй заключенный - наемный убийца, один из тех злодеев, которых зовут
valientes* и  которые за четыре-пять пистолей предлагают свои услуги любому,
кто желает от кого-нибудь втихомолку отделаться.
   ______________
   * Храбрецы (исп.).

   Третий -  учитель танцев,  одевающийся как щеголь:  он совратил одну из
своих  учениц.  Четвертый -  волокита,  которого на  прошлой неделе настигла
ronda* в тот миг,  когда он влезал через балкон в спальню знакомой дамы, муж
которой в  отсутствии.  Только от  него одного зависит выйти сухим из  воды:
стоит лишь объявить,  что он любовник этой дамы; но он предпочитает прослыть
вором и рисковать жизнью, чем запятнать честь женщины.
   ______________
   * Дозор (исп.).

   - Вот скромный любовник, - сказал дон Клеофас, - надо признать, что мы,
испанцы,  в любовных делах благороднее других.  Готов биться от заклад,  что
француз, например, не способен, как мы, дать себя повесить из скромности.
   - Конечно,  нет,  -  отвечал бес, - скорее он нарочно влезет на балкон,
чтобы обесчестить женщину, которая к нему благосклонна.
   - В  камере,  смежной с  той,  где  заключены эти  четыре  человека,  -
продолжал он, - томится знаменитая колдунья, которая славится тем, что умеет
делать самые  невозможные вещи.  Говорят,  будто  силою своего искусства она
добивается того,  что  пожилые вдовы внушают искреннюю страсть юнцам,  мужья
хранят верность своим женам,  а кокетки - по-настоящему влюбляются в богатых
мужчин,  которые за  ними ухаживают.  Но  это сущая чепуха.  Весь ее  секрет
состоит в  том,  что  она умеет уверить других,  будто действительно владеет
секретом,  да  еще в  том,  что ловко пользуется сложившимся о  ней мнением.
Инквизиция требует выдачи этой колдуньи,  и очень возможно, что ее сожгут на
первом же аутодафе.
   Под   этой  комнаткой  есть  глухая  камера,   где  содержится  молодой
трактирщик.
   - Как,  опять содержатель трактира!  - воскликнул Леандро. - Что ж, эти
господа всех хотят уморить?
   - Этот обвиняется совсем в другом,  -  ответил Асмодей.  -  Несчастного
арестовали третьего дня,  и  инквизиция также  требует  его  выдачи.  Я  вам
расскажу в нескольких словах, за что его заключили под стражу.
   Некий старый солдат,  достигший скорей терпеньем,  чем храбростью, чина
сержанта,  приехал в  Мадрид  набирать рекрутов для  своей  роты.  Он  хотел
остановиться на постой в трактире.  Тогда его предупредили,  что хотя и есть
свободные комнаты,  но  сдать их  нельзя,  потому-де,  что по  ночам по дому
бродит дух,  который весьма нелюбезно обходится с  постояльцами,  дерзающими
там ночевать. Это сообщение не отпугнуло нашего вояку.
   - Пусть мне отведут любую комнату,  -  сказал он,  - подайте мне только
свечу,  вина, табак и трубку, а об остальном не беспокойтесь: духи относятся
с уважением к воинам, поседевшим на службе бранной.
   Раз сержант выказал такую решимость,  ему отвели комнату и отнесли туда
все,  что он потребовал. Он закурил и начал пить. Было уже за полночь, а дух
все еще не нарушал царившей в  доме глубокой тишины,  словно он,  и  правда,
почувствовал уважение к  новому гостю.  Вдруг во втором часу ночи наш удалец
услышал  странный  шум,  напоминавший лязг  железа,  и  увидел  перед  собою
ужасающее привидение,  все в черном, обвитое железными цепями. Наш курильщик
не очень-то оробел.  Он вынул шпагу, подошел к духу и шпагою плашмя изо всей
силы ударил его по голове.
   Дух, не привыкший к столь решительным постояльцам, вскрикнул и, увидев,
что солдат собирается продолжать в том же роде, смиренно бросился ему в ноги
со следующими словами:
   - Ради Бога,  сеньор сержант,  не  бейте меня,  сжальтесь над беднягой,
который на  коленях умоляет вас о  милосердии.  Заклинаю вас святым Иаковом,
ведь он, как и вы, был большим драчуном.
   - Коли хочешь сохранить жизнь,  -  отвечал солдат,  - скажи мне, кто ты
такой,  да без уверток,  а  не то я  разрублю тебя надвое,  как рыцари былых
времен разрубали великанов, когда те попадались им под руку.
   При  этих  словах дух,  смекнув,  с  кем  имеет  дело,  решил  во  всем
сознаться.
   - Я старший слуга в этом трактире,  - сказал он, - зовут меня Гильом; я
люблю Хуанилью, единственную дочь хозяина, и сам ей не противен. Но родители
рассчитывают для нее на лучшую партию,  поэтому мы с  девчонкой и придумали,
чтобы  заставить  их  выдать  ее  за  меня,  что  я  буду  ходить  по  ночам
привидением.  Я  закутываюсь в длинный плащ,  вешаю на шею цепь от вертела и
ношусь по  всему  дому  от  погреба до  чердака,  производя шум,  который вы
изволили  слышать.   А  когда  поравняюсь  с  дверью  хозяйской  комнаты,  я
останавливаюсь и кричу: "Не надейтесь, что я оставлю вас в покое, если вы не
выдадите Хуанилью за вашего старшего слугу!"  Я  произношу эти слова грубым,
надтреснутым голосом  и,  продолжая греметь  цепями,  влезаю  через  окно  в
комнату,  где Хуанилья спит одна, и отдаю ей отчет в том, что сделал. Сеньор
сержант,  -  продолжал Гильом,  -  вы же видите, я говорю истинную правду. Я
знаю, что после этого признания вы можете меня погубить, рассказав хозяину о
происшедшем;  но  если вы согласитесь оказать мне услугу,  вместо того чтобы
меня подвести, клянусь, что моя благодарность...
   - Ну вот! Чем же я могу тебе услужить? - перебил его солдат.
   - Вам   стоит  только  сказать,   что  вы   видели  привидение  и   так
испугались...
   - Как,  черт возьми, испугался? - перебил его наш храбрец. - Вы хотите,
чтобы сержант Ганнибал-Антонио Кебрантадор объявил,  что он струсил? Да я бы
предпочел, чтобы сто тысяч чертей...
   - Ну, хорошо; обойдемся без этого, - перебил его в свою очередь Гильом,
- в конце концов мне все равно, что вы будете говорить, только помогите мне.
Когда я  женюсь на  Хуанилье и  открою собственное заведение,  обещаю каждый
день угощать даром вас и всех ваших друзей.
   - Это соблазнительно,  господин Гильом, но вы мне предлагаете соучастие
в плутовстве! - воскликнул солдат. - Согласитесь, дело нешуточное, однако вы
так  беретесь за  него,  что  я  закрываю глаза  на  последствия.  Ладно уж!
Продолжайте греметь цепями и отдавать отчет Хуанилье,  - остальное я беру на
себя.
   И в самом деле на другое утро сержант заявил хозяевам:
   - Я видел духа и говорил с ним. Он очень рассудительный. Он мне сказал:
"Я прадед хозяина этого трактира.  У меня была дочь, которую я обещал выдать
за отца деда здешнего слуги, но не сдержал обещания и выдал дочь за другого.
Вскоре  после  этого  я  умер.  С  тех  пор  я  терзаюсь;  я  несу  кару  за
клятвопреступление  и  не  успокоюсь,  пока  кто-нибудь  из  моего  рода  не
породнится с  семьей Гильома.  Вот почему я каждую ночь являюсь в этом доме.
Но сколько я ни говорю, чтобы выдали Хуанилью за Гильома, сын моего внука не
слушается меня так же,  как и жена его.  Передайте же им, пожалуйста, сеньор
сержант, что если они в скором времени не исполнят моего желания, я прибегну
к насилию. Я буду их мучить страшной мукой".
   Хозяин был человек простоватый,  он  страшно перепугался,  а  хозяйка и
того более;  ей  уже чудилось,  что привидение ходит за  ней по  пятам.  Они
согласились на свадьбу,  которую и сыграли на следующий день. Немного спустя
Гильом обосновался в  другом квартале города.  Сержант Кебрантадор частенько
посещал его,  а  молодой трактирщик из  благодарности давал ему вина вволю и
это так понравилось нашему вояке, что он стал приводить в трактир всех своих
приятелей; он даже стал набирать там рекрутов и спаивать новобранцев.
   Наконец,  хозяину надоело поить  такое  количество жаждущих глоток.  Он
высказал солдату свое неудовольствие, а тот, не сознавая, что и в самом деле
нарушает уговор,  назвал Гильома неблагодарным.  Слово за слово,  и разговор
окончился  тем,  что  трактирщик получил  несколько  ударов  шпагой  плашмя.
Кое-кто  из  прохожих вступился за  кабатчика;  Кебрантадор ранил  троих или
четверых и не остановился бы на этом, если бы стражники не окружили его и не
арестовали,  как нарушителя общественного спокойствия.  Его повели в тюрьму,
где  он  рассказал все,  что  я  вам сейчас передал;  по  его показаниям был
схвачен также и Гильом.  Тесть требует развода. Инквизиция же, проведав, что
у Гильома есть кое-какие сбережения, хочет вмешаться в это дело.
   - Господи,  ну  и  пронырлива же эта святая инквизиция!  -  заметил дон
Клеофас. - При малейшей возможности поживиться...
   - Тише,  -  перебил его Хромой,  -  берегитесь,  как бы не попасть ей в
лапы; у ней всюду шпионы; они доносят даже о таких словах, которые никогда и
не произносились; я сам не могу говорить о ней без трепета.
   Над  несчастным  Гильомом,  в  первой  комнате  налево,  помещаются два
человека,  поистине достойные вашего сострадания.  Один  из  них  -  молодой
лакей,  который был  любовником жены своего хозяина.  Однажды муж  застал их
наедине.  Жена стала кричать о помощи и сказала,  что лакей совершил над ней
насилие.  Несчастного арестовали,  и,  судя по  всему,  он  будет принесен в
жертву  доброму имени  своей  госпожи.  Товарищу лакея,  который еще  меньше
виновен,  чем он,  тоже грозит казнь.  Он был конюшим герцогини,  у  которой
украли крупный брильянт;  его обвиняют в  краже,  и завтра состоится допрос;
его будут пытать до  тех пор,  пока он не признается в  краже,  а  между тем
воровка, любимая горничная герцогини, вне подозрений.
   - Ах, сеньор Асмодей, - воскликнул Леандро, - помогите ему, пожалуйста;
он  вызывает во мне участие;  избавьте его вашей властью от несправедливых и
жестоких мук, которые его ожидают; он стоит того, чтобы...
   - Полноте, сеньор студент! - перебил бес. - Как можете вы меня просить,
чтобы я воспротивился неправому делу и помешал невинному человеку погибнуть?
Это  все  равно,  что  просить  прокурора  не  разорять  вдову  или  сироту.
Пожалуйста,  -  прибавил он,  -  не требуйте от меня,  чтобы я  нарушал свои
собственные интересы,  если только это  не  представит для  вас значительной
выгоды.  Да,  наконец,  если бы я  и  захотел освободить этого заключенного,
разве это возможно?
   - Как?  -  удивился Самбульо.  -  Неужели не  в  вашей  власти похитить
человека из тюрьмы?
   - Конечно,  нет, - отвечал Хромой. - Если бы вы читали "Энхиридион"{74}
или Альбрехта Великого{74},  вы бы знали, что ни я, ни мои товарищи не можем
освобождать заключенных.  Я  и  сам,  если бы имел несчастье попасть в когти
правосудия, мог бы спастись только при помощи кошелька.
   В  соседней камере,  с той же стороны сидит фельдшер,  уличенный в том,
что  из  ревности сделал своей  жене  такое же  кровопускание,  как  сделали
Сенеке{74};  сегодня его допрашивали, и он, сознавшись в своем преступлении,
рассказал,  что  в  течение  десяти  лет  прибегал к  довольно своеобразному
способу добывать себе пациентов.  По ночам он наносил прохожим раны штыком и
скрывался затем домой через заднюю калитку;  раненый поднимал крик о помощи,
сбегались соседи;  фельдшер тоже прибегал и, видя человека, барахтающегося в
крови,  приказывал перенести раненого к себе в дом,  где делал ему перевязку
той же рукой, которой нанес рану.
   Хотя этот жестокий хирург сознался и заслуживает тысячи смертей, он все
же  льстит себя надеждой на помилование;  да это и  весьма возможно,  ибо он
родственник сеньоры няньки инфанта;  кроме того,  должен сказать вам, у него
есть чудодейственная вода,  секрет приготовления которой известен только ему
одному.  Она  обладает свойством белить кожу и  делать старческое лицо юным;
эта  несравненная вода служит источником молодости для  трех придворных дам,
которые  соединенными силами  стараются  спасти  фельдшера.  Он  так  крепко
рассчитывает на  их заступничество или,  вернее сказать,  на свою воду,  что
преспокойно заснул в надежде,  что при пробуждении получит приятное известие
об освобождении.
   - На  другой койке в  той  же  камере я  вижу еще  человека,  -  сказал
студент, - он, кажется, тоже спит безмятежным сном; верно, дела его не очень
плохи?
   - Они довольно щекотливого свойства,  -  отвечал бес. - Этот господин -
бискайский дворянин,  составивший себе состояние выстрелом из карабина. Дело
было вот  как.  Недели две тому назад он  охотился в  лесу со  своим старшим
братом,  очень богатым человеком,  и  по несчастной случайности,  стреляя по
куропаткам, убил брата.
   - Счастливое недоразумение для младшего брата!  -  воскликнул,  смеясь,
дон Клеофас.
   - Еще бы,  - согласился Асмодей. - Но побочные наследники, которые тоже
не прочь присвоить себе наследство покойного,  возбудили дело;  они обвиняют
младшего  брата  в  преднамеренном убийстве с  целью  сделаться единственным
наследником. Он сам отдался в руки правосудия и, видимо, так огорчен смертью
брата, что нельзя допустить, чтобы он намеренно лишил его жизни.
   - И он в самом деле виновен только в неосторожности? - спросил Леандро.
   - Да,  -  отвечал Хромой,  - у него не было злого умысла. А все же я не
советую старшему сыну, которому принадлежит все родовое состояние, ходить на
охоту с младшим.
   Посмотрите  на  этих  двух  подростков  в  маленькой  камере,  рядом  с
бискайским дворянином;  они  болтают  так  весело,  точно  на  свадьбе.  Это
форменные picaros*.  Особенно один  из  них  когда-нибудь позабавит общество
рассказами о  своих проказах.  Это  новый Гусман де  Альфараче,  вон  тот  в
темно-коричневой бархатной куртке и  в  шляпе с  пером.  Не  прошло еще трех
месяцев,  как он был в  этом городе пажем у  графа д'Оната.  Он и до сих пор
служил бы у этого вельможи, если бы мошенничество не привело его в тюрьму. Я
вам сейчас все расскажу.
   __________