Юрий Тупицын.
   Красные журавли

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Красные журавли".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Лейтенант  Гирин  вел  самолет  на   дальнюю   приводную   радиостанцию
аэродрома. По району полетов бродили грозы,  поэтому  радиокомпас  работал
неустойчиво:  его  стрелка  нет-нет  да  и  начинала  мотаться  по  шкале.
Александр  больше  полагался  на  гироиндукционный  компас,   периодически
запрашивая  "Прибой"  для  дополнительного  контроля  курса.  Он  старался
действовать строго по науке, "как учили"; полет был контрольным - в задней
кабине  самолета  сидел   штурман   эскадрильи   майор   Ивасик,   человек
добродушный, но специалист отменный и въедливый.
   Над головой Гирина парил небосвод пронзительной синевы, почти в  зените
ярилось маленькое хрустальное солнце, а внизу, метрах  в  четырехстах  под
самолетом, расстилалась белоснежная кудрявящаяся равнина облаков. Из  недр
этой равнины и тут и там  пучились,  клубились  и  упрямо  тянулись  вверх
башенки, башни и целые облачные  горы,  будто  вылепленные  из  нежнейшего
сливочного крема. Красиво! Особенно для тех, кто в летном деле  ничего  не
понимает.  Через  Средиземное  море  в  район  полетов  прорвался   редкий
метеорологический гость - неустойчивый  и  влажный,  насыщенный  теплом  и
электричеством экваториальный воздух, отсюда и это  причудливое  сочетание
слоистых облаков и кучевки всех мастей и рангов.
   Как назло, одна величественная облачная башня рисовалась вдали прямо по
курсу, и каждый шаг секундной стрелки приближал к ней  самолет  на  добрых
полторы сотни метров. Верхушка этой громадины где-то на десятикилометровой
высоте  расщеперилась,  точно  старая  метла,  ощетинилась   расходящимися
облачными   струйками,   окуталась   полупрозрачной   дымкой   -    облако
разворачивало  мощную  предгрозовую  наковальню.  Пройдет  совсем  немного
времени, и этот  эфемер  великан,  пресытившись  переохлажденными  каплями
влаги и градом, потемнеет, нахмурится, грозно заблещет вспышками молний  и
начнет буянить на радость и горе всему  Живому.  Типичное  кучево-дождевое
облако, его надо обходить, но с какой  стороны?  Черт  его  знает,  какова
обстановка  за  этим  рыхлым  влажным  телом  многокилометровой   толщины!
Впрочем, стоит ли ломать над этим голову? Все равно  для  изменения  курса
нужна санкция руководителя полетов. Гирин  уже  перенес  палец  на  кнопку
передатчика, но в этот самый момент в наушниках его  шлемофона  послышался
характерный, чуть гнусавый голос подполковника Миусова:
   - Двести тридцать пятый, на связь.
   - Я двести тридцать пятый, слышу хорошо! - бодро откликнулся Гирин.
   - Отворот вправо на шестьдесят, курс триста сорок.
   Гирин невольно улыбнулся. Когда  полетами  руководит  Николай  Петрович
Миусов - за высокий профессионализм и принципиальность в разговорах  между
собой пилоты иногда величают его Железным Ником, - можно  быть  спокойным:
он, точно по волшебству, угадывает  те  кризисные  моменты,  когда  летчик
нуждается в его помощи и подсказке.
   - Понял, двести тридцать пятому курс триста сорок, - ответил Гирин и  с
некоторой лихостью, с  хорошим  креном,  но  очень  координирование  вывел
самолет на новый курс, выбранный для обхода опасного  облака.  Теперь  оно
неторопливо-торжественно проплывало по левому борту в ощутимой близости. С
этой дистанции  было  хорошо  видно,  что  невинное  белоснежное  одеяние,
делавшее облако похожим на гору сливочного  крема,  всего  лишь  камуфляж,
маска,  нечто  вроде  ослепительной  доброй  улыбки   на   холодном   лице
расчетливого и жестокого бизнесмена. Мутно серая облачная утроба кипела  и
ярилась, ее  прерывистое  мощное  дыхание  все  больше  тревожило  машину.
Самолет болтало все сильнее и  резче,  размашистые  броски  вверх  и  вниз
сочетались с тряской; казалось,  великан-невидимка  то  гневно  раскачивал
самолет, то принимался в ярости колотить по его  обшивке  своими  пудовыми
кулаками. И  все-таки  Гирину,  который  весьма  дорожил  своим  пилотским
реноме, удавалось держать самолет в жесткой узде  и  вести  его  почти  по
ниточке. Ивасик оценил его старания.
   - Молодца, шикарно режимишь.
   - Как учили!  -  живо  откликнулся  Александр,  в  глубине  души  очень
довольный: уж  кто-кто,  а  опытный  штурман  хорошо  знал,  что  "мертво"
выдержать прямую на заданном режиме ничуть не  легче,  чем  загнуть  лихой
иммельман или закрутить бочку. За весь полет Ивасик обронил всего две  или
три фразы, уж такой у него был обычай: "Считай, что меня в кабине  нет,  и
действуй самостоятельно". Он  умел  довериться  чужим  рукам,  терпеть  до
последнего и не надоедать мелочными подсказками; за  это  редкое  качество
пилоты прощали ему многое.
   - Двести тридцать пятый, - послышался  в  шлемофоне  голос  Миусова,  -
разворот влево на сто тридцать, курс двести десять, посадка с рубежа.
   - Двести тридцать пятый понял, курс двести десять, посадка с рубежа.
   Выполнив  разворот,  Гирин  убедился,  что  Миусов   принял,   пожалуй,
единственное разумное решение: вывел  самолет  на  свободное  пространство
вразрез между  двумя  облаками.  Кучево-дождевое  облако  стало  понемногу
удаляться, смягчилась болтанка,  Александр  вздохнул  свободнее  и  размял
плечи, чувствуя, как липнет майка к взмокшей спине. Нелегок хлеб пилота! И
в этот самый момент всплеск жгучего пламени ослепил Гирина и швырнул его в
небытие.



   2

   Очнувшись, Гирин испугался: машина резко кабрировала с  правым  креном,
теряя скорость: еще две-три секунды, и самолет непременно свалился  бы  на
крыло. Действуя чисто автоматически, Александр прибавил двигателю обороты,
убрал правый крен и привел самолет  к  горизонту.  Выполняя  эти  нехитрые
операции, Гирин насторожился -  с  самолетом  творилось  что-то  неладное.
Секундой позже он понял, в чем дело: приборная доска была полумертвой.  Не
горели сигнальные лампы  и  табло,  застыло  в  неподвижности  большинство
стрелок и шкал. Из-за этого и сам самолет, хотя он хорошо  слушался  рулей
и, набирая скорость,  все  плотнее  садился  в  воздух,  казался  больным,
ущербным. Но  часть  приборов,  а  именно  мембранно-анероидная  группа  -
высотомер, указатель скорости, вариометр - все-таки  работала.  Жить  было
можно!
   Гирин облегченно вздохнул и, только теперь задумавшись  о  случившемся,
сразу же и без колебаний решил - молния! Удар молнии в  самолет  -  случай
редчайший и очень опасный,  хорошо  еще,  что  беды  ограничились  отказом
электрических приборов и сигнализации. Но...  ограничились  ли?  Александр
обежал взглядом приборную доску, оглядел  арматуру  и  остекление  кабины,
носовую  часть  самолета,  плоскости,   приемники   воздушного   давления,
прислушался и принюхался...  Как  будто  все  было  в  целости,  двигатель
работал как часы, но Гирину почудился слабый,  едва  уловимый  посторонний
запах - запах гари. Выполняя мелкую змейку, небольшие  отвороты  вправо  и
влево, что позволяло хорошо рассмотреть  спутную  струю  самолета,  Гирин,
выворачивая шею, обернулся назад. Сердце у  него  екнуло  -  за  самолетом
тянулся след не очень густого, но хорошо заметного дыма. Пожар!  Пожар,  в
этом не было никакого сомнения.
   Гирин принял обычную позу, машинально выровнял самолет. Окружающий мир,
мир огромный, необъятный - небо, солнце, облака - и мир крохотный - тесная
кабина, забитая приборами и арматурой, неуловимо изменился, словно на  все
сущее упал резкий и яркий боковой свет. Замедлился самый бег времени,  оно
начало совсем другой  -  мерный,  звенящий  и  тревожный  аварийный  счет.
Пожарная сигнализация не сработала, но Александр  не  стал  обольщаться  -
ведь отказали все сигнальные устройства. Скорее всего отказала  и  система
тушения пожара, но Гирин все-таки включил ее и, нажав кнопку  передатчика,
доложил на КП:
   - Я двести тридцать пятый! Отказали приборы.  Предположительно  молния.
Пожар в зоне двигателя. Противопожарную включил,  иду  по  горизонту.  Как
поняли? Прием.
   Гирин почти выкрикнул свой позывной, сам услышал этот  зажатый  крик  и
устыдился. Эмоции - плохой  помощник  в  аварийных  ситуациях!  Да  и  что
подумают о нем Миусов и пилоты, когда услышат его на  КП?  И  свой  доклад
Александр закончил размеренным, подчеркнуто спокойным тоном.
   Земля молчала. С трудом выдержав  паузу,  Гирин  начал  докладывать  во
второй  раз,  но  осекся  на  полуслове.  Вышла  из  строя   вся   система
сигнализации, отказали  все  приборы  с  электропитанием,  не  работали  и
гироиндукционный и радиокомпасы. Значит, надо смотреть правде  в  глаза  -
отказала и командная радиостанция. Докладов Гирина никто не слышит,  никто
не  знает,  что  творится  с  самолетом.  Он   один   в   этом   странном,
противоестественном мире, собранном из тесной кабины и огромного  сияющего
простора. Он один! И должен рассчитывать  только  на  самого  себя.  Вдруг
Александра словно током ударило - как один? А Ивасик?
   - Командир! - импульсивно закричал Гирин и покачал самолет с  крыла  на
крыло. - Командир!
   Ивасик не отзывался.
   Стало быть, его или контузило ударом молнии, или...
   - Ивасик! - заорал Гирин, не желая додумывать до конца эту мысль, и еще
глубже покачал самолет  с  крыла  на  крыло.  Штурман  так  и  не  подавал
признаков жизни. Гирин обернулся назад. Теперь уже не надо было  делать  и
змейку, чтобы заметить за хвостом шлейф дыма,  -  он  стал  шире,  чернее,
гуще. Пожар  с  каждой  секундой  набирал  силу.  Скорее  всего  горел  не
двигатель, как Гирин решил поначалу, а топливный бак, расположенный  сразу
же за кабиной летчиков. Под ударом одной из ветвей молнии бак  треснул,  и
керосин, отсасываемый изнутри встречным потоком воздуха,  загорелся.  Если
так, то жить самолету  в  самом  благоприятном  случае  осталось  немногие
десятки секунд. Надо катапультироваться! Кто осудит его, молодого летчика,
за то, что он покинул горящий, обреченный самолет? Разве он  виноват,  что
майор Ивасик не подает признаков  жизни?  А  если  штурман  попросту  убит
ударом молнии? Да и в конце концов кто  и  как  узнает,  что  произошло  в
воздухе на самом деле? Ведь нет ни связи,  ни  свидетелей:  небо,  солнце,
облака - вот и весь мир!
   Но эта мысль вспыхнула и пропала без следа, как зарница. Бросить майора
Ивасика? Бросить командира?
   Поступить так Александр не мог. Не мог, и все! По крайней мере, до  тех
пор, пока огонь не подобрался к кабине,  а  самолет  держится  в  воздухе.
Гирин приготовился к катапультированию, сбросив фонарь кабины. Но  терпеть
решил до последнего! Он понимал, что если и на самом деле горит  топливный
бак, то самолет  в  любую  секунду  может  взорваться.  Не  найдут  тогда,
наверное, ни Александра Гирина, ни  майора  Ивасика,  похоронить-то  будет
нечего. Все это Гирин отлично понимал. Мысль  о  самолете,  одним  вздохом
пламени превращающемся в ревущий факел, все время шевелилась в сознании  и
жалила очень больно, но тут уж ничего не поделаешь. Надо  было  рисковать,
терпеть! И Александр терпел, хотя страсть как не хотелось помирать вот так
- ни с того ни с сего!
   - Командир! Ивасик! Чтоб тебя! - давая выход напряжению, заорал Гирин и
прибавил в сердцах нечто  уж  вовсе  непечатное,  трехэтажное,  но  весьма
впечатляющее. Как ни странно, но это помогло.
   - Чего орешь?  Спокойно!  -  слабо,  но  вполне  отчетливо  откликнулся
Ивасик.
   Переговорное устройство работало!
   - Командир! - обрадовался Александр. - Командир, самолет горит!
   Наверное, это радостное сообщение о пожаре в воздухе прозвучало  совсем
по-идиотски, но Ивасик не удивился.
   - Вижу. Меня контузило. Левая рука отнялась, -  голос  штурмана  звучал
тихо, но  удивительно  спокойно.  Это  подчеркнутое  спокойствие  опытного
пилота заново обнажило перед Гириным всю  драматичность  ситуации.  Ивасик
контужен, значит... Значит, всю ответственность должен брать на  себя  он,
лейтенант  Гирин.  Как  это  делается  в  пехоте,  когда  командир  ранен,
контужен, убит, в общем,  не  может  больше  управлять  боем?  Слушай  мою
команду!
   Гирин  покосился  назад.  Дымовой  шлейф  приобрел  пугающие   размеры.
Александру почудилось даже, что он разглядел языки пламени, но может быть,
это  лишь  почудилось.  Как  бы  то  ни  было,  медлить  было  равносильно
самоубийству.
   - Приготовиться к катапультированию, - с неожиданной  даже  для  самого
себя решительностью приказал Гирин.
   Он  немного  гнусавил,  явно  подражая  Миусову,  но,  конечно  же,  не
подозревал  об  этом.  Подчеркнутая  решительность  объяснялась  тем,  что
Александр опасался спора и возражений со стороны Ивасика - по  формальному
статусу командира тому полагалось покидать самолет последним. Но спора  не
произошло.
   -  Сам-то  готов?  -  как-то  не  по  обстановке,  по-домашнему  просто
осведомился Ивасик.
   -  Связи  с  КП   не   имею,   фонарь   сбросил,   ремни   затянул,   к
катапультированию готов! - отчеканил Гирин. - Как вы?
   - Порядок.
   - Тогда вперед!
   - Пошел!
   Тугой выстрел, и Александр остался по-настоящему одни.
   - Я двести тридцать  пятый.  Командир  контужен,  катапультировался,  -
произнося эти слова, Гирин дал рули на разворот влево.  -  Отворачиваю  на
безопасный курс.
   Маршрут полета  проходил  через  южную  окраину  промышленного  города,
растянувшегося вдоль реки. Катапультируйся  Гирин  на  исходном  курсе,  и
горящий самолет, врезавшись в жилые или промышленные строения,  мог  стать
причиной большой непоправимой беды. Конечно, вероятность падения  самолета
в городской черте была невелика, но в таком деле Александр не хотел  и  не
мог рисковать. И он не колеблясь ввел горящий  самолет  в  этот  последний
разворот, решив отвернуть по меньшей  мере  градусов  на  сорок  пять.  Но
реализовать свое решение полностью он не успел. Развернувшись градусов  на
тридцать, самолет вдруг начал опускать нос и все  больше  заваливаться  на
левое крыло.  Секунду-другую  Гирин  инстинктивно  предпринимал  отчаянные
попытки удержать машину, но потом понял, что это  конец:  либо  перегорели
тяги рулей, либо струями пламени сожгло и разрушило стабилизатор. Кончено!
   - Отказало управление. Катапультируюсь!



   3

   Выстрела Гирин не слышал, но ощутил мощный  удар  снизу,  спрессовавший
его тело. Все это было привычно и много раз испытано во  время  тренировок
на наземной катапульте. Но после первого удара он почему-то почувствовал и
второй, не такой мощный, но  гораздо  более  резкий,  отдавшийся  болью  в
тазовых костях. Наверное, Александр на какое-то  время  потерял  сознание,
полотому что не почувствовал момента расстыковки с креслом. Очнулся он уже
в свободном падении. Опытный  парашютист-перворазрядник,  Гирин  попытался
было оседлать встречную струю, лечь на нее лицом  вниз,  крестом  раскинув
руки и ноги, но куда там! В турбулентном облаке,  не  видя  ни  земли,  ни
неба, сделать это  было  почти  невозможно  -  струя  сбрасывала  его  как
норовистый конь. Не желая падать совершенно беспорядочно - могло завертеть
так, что  и  сознание  потеряешь,  -  Гирин  не  прекращал  своих  попыток
стабилизироваться, но и не особенно огорчался неудачам. Из предварительной
информации руководителя полетов он знал, что нижняя кромка  облаков  лежит
на высоте тысячи пятисот метров - вполне  хватит  времени,  чтобы  открыть
парашют. Теперь же делать это было преждевременно:  купол  мог  обернуться
вокруг тела, перехлестнуться  стропами,  пойти  колбасой  -  рисковать  не
стоило.
   Так Гирин и летел в сером и влажном облачном мареве,  в  этом  дурацком
невесомом киселе, то более или  менее  успешно  балансируя  на  струе,  то
срываясь и начиная выписывать затейливые фигуры. Мысли хаотично скакали  с
одного  предмета  на  другой,  не  делая  различий  между  существенным  и
пустячным. И каждая такая мысленная тропинка высвечивалась с  неожиданной,
ослепляющей яркостью. Александр подумал, например, о  том,  что  в  кабине
самолета остался планшет, а  в  планшете  -  карта;  по  этому  поводу  уж
непременно  придется  давать  объяснения  и  писать  какую-нибудь  бумагу.
Подумал он и о том, что давно не писал домой  и  что  это  с  его  стороны
свинство. И о том, что он скажет сегодня Нине, когда они встретятся, как и
всегда, возле фонтана в городском сквере. А на этом хаотичном и разноликом
фоне какая-то тревожная острая мысль вспыхивала и гасла  так  быстро,  что
Гирин никак не мог за ней угнаться и понять, почему в смутном предчувствии
неожиданной беды ноет сердце.
   Земля!
   Она открылась не сразу, а вырисовалась постепенно, по  частям,  как  на
снимке, погруженном в быстродействующий проявитель. Появилась,  затянулась
дымкой, пропала и появилась вновь, уже окончательно. Она  была  похожа  на
крупномасштабную карту, и Гирин сразу  опознал  район  аэродрома:  широкую
ленту автострады, голубую змею реки, лесной массив и озеро на его западной
окраине. Озеро  неожиданно  глубокое,  с  неплохой  рыбалкой  и  отличными
местами для купания. Земной  мир,  в  который  Гирин  вывалился  из  сырой
облачной преисподней, был удивительно непохож  на  ослепительную,  сияющую
обитель заоблачного поднебесья: он был дробным,  многоликим,  расчлененным
на множество несхожих фигур  и  объектов,  а  его  притушенные,  смазанные
краски казались выцветшими. Даже не верилось,  что  всего  двумя  тысячами
метров выше так  щедро  брызжет  лучами  хрустальное  солнце  и  тает  под
взглядом пронзительная небесная синь. Плавным движением всего тела, рук  и
ног Гирин стабилизировал свое падение и перенес правую  руку  на  вытяжное
кольцо.
   И тут тревожная мысль-заноза,  долгое  время  остававшаяся  неуловимой,
обрела наконец  четкие  контуры.  Ведь  это  не  тренировочный  прыжок,  а
катапультирование! Парашют должен был сработать от автомата сразу же после
расстыковки с креслом, еще полминуты тому назад, а между тем купол  так  и
не раскрылся. Почему?!
   Гирин не стал искать ответа на этот страшный вопрос,  вместо  этого  он
высвободил вытяжное кольцо из предохранительного кармана и рванул  его  от
себя и в сторону. Кольцо не поддалось! Гирин нервозно  повторил  рывок  и,
опять не добившись успеха, ухватился левой рукой за кисть правой.  В  этот
рывок обеих рук он вложил все свои силы,  все,  без  остатка...  И  кольцо
вылетело, увлекая за собой вытяжной трос!
   Во время возни с кольцом Александр потерял равновесие. Воздушная  струя
теперь лениво вращала его тело, демонстрируя то рыхлую изнанку облаков, то
приближающуюся землю. Плавным движением Гирин начал ложиться на  встречный
поток. И в этот момент спазма страха сжала его сердце - он  не  чувствовал
выхода купола! Короткий взгляд вверх и за спину окончательно поставил  все
на свои места - купола и  точно  не  было.  Не  было  совсем,  пусть  даже
смятого,  незаполненного,  разорванного,  тянущегося  колбасой.  Не  было!
Парашют отказал.
   В  сознании  вдруг  промелькнуло  запоздалое  воспоминание  о  странном
двойном ударе при катапультировании.  Скорее  всего  второй  резкий  удар,
отдавшийся  болью,  пришелся  парашютным  ранцем  по  одной   из   деталей
разрушавшегося самолета. И оказался роковым - что-то  смялось,  заклинило,
сломалось. Какая разница? И какой смысл теперь думать об этом?
   Гирин падал лицом вниз, четко, как на соревнованиях, фиксируя положение
тела. Странное спокойствие овладело им. Он отлично понимал,  что  обречен.
Ничего, ничего невозможно было сделать! Оставалось только  ждать.  Пройдет
два-три десятка секунд, и его тело врежется  в  летящую  навстречу  землю.
Почему же он так странно, так нехорошо спокоен? Почему?  Прошло  несколько
тягучих, сверлящих секунд, прежде чем Александр понял, в чем дело:  он  не
верил, не хотел верить, отказывался вер