отом  не
жалеть. И благородный цвет неплох,  и  тот,  что  молодит,  купить  хочется.
Хорошо, если бы ткань была  и  благородной  и  освежающей  лицо.  Но  такого
рисунка на глаза не попадается. Она решает посоветоваться с мужем, берет оба
куска и идет домой.
     Хякуда играет в сеги с Тяном, сидя у очага. Тян одинок, живет в амбаре,
под крышей, а питается вместе  с  Хякуда.  Сначала  они  молча  едят,  потом
выпивают по чашечке сакэ. Потягивая сакэ,  играют  по  одной  партии  каждый
вечер. Тян обычно выигрывает, Хякуда в лучшем случае сводит в ничью, но чаще
проигрывает. Потому жена с умыслом выбрала  ему  сегодня  ткань  с  рисунком
фигур сеги - может, принесет ему удачу?
     - Посмотри-ка, какое юката я тебе купила, -  говорит  она,  развертывая
ткань.
     Хякуда мельком глядит на юката и кивает.
     - Видишь, какой рисунок?
     - Угу.
     "Расстроился. Ну ладно, сошью - может, и понравится  тогда",  -  думает
жена и спрашивает:
     - Как ты думаешь, какой лучше? Она показывает ему  два  отреза.  Хякуда
снова мельком глядит на них и говорит:
     - Оба хороши.
     - Скажи, какой мне взять?
     - Сама реши. - Хякуда смотрит на шахматную доску.
     - Ну скажи. Я одолжила их у торговца, чтобы показать тебе.
     Хякуда бросает недовольный взгляд на отрезы.
     - Лучше тот, что в цветах.
     "Значит, тот, что  колокольчиками  расписан.  Благородный  рисунок.  По
правде говоря, я тоже его выбрала", - думает жена.
     Хякуда и на этот раз проигрывает в сеги.
     В восемь часов последняя кормежка. Выпив сакэ, Хякуда  вместе  с  Тяном
обходит все конюшни, прощается с Тяном у амбара и возвращается домой.
     Чашка опять наполнена сакэ.
     - Что это? - спрашивает он у жены. Она смеется, как девушка:
     - Пей на здоровье.
     "Чудно! Всегда наливает только одну. А теперь вот и  вторую  поставила.
Впрочем, неплохо иногда и пару чашек осушить", - думает Хякуда. Тем временем
жена непрерывно рассказывает ему, чья  хозяйка  что  купила,  что  приобрели
конюхи. И сообщив все новости, она идет укладывать детей, галдящих в кухне.
     - Скоро радио включат. Спать!
     Она выставляет детей в соседнюю комнату и, прибираясь на кухне,  слышит
голос диктора: "Дорогие сотрудники конезавода! И те, кто в общежитии, и  те,
кто в конюшнях. Сейчас девять часов. Пора гасить свет. Сегодня  день  прошел
благополучно. Спасибо за труд".
     Радио затихает, и конезавод погружается в тишину. Издали доносится  шум
волн.
     - Эй! - зовет Хякуда.
     "Что это он?" - думает  жена.  Поправляет  мокрыми  пальцами  волосы  и
открывает дверь. Муж, убавив свет, уже лежит в постели. Жена  мешкает  -  уж
как-то внезапно позвал.
     - Чего тебе? - спрашивает она, делая вид, что ничего не понимает.
     Хякуда раздражен. Хмурится.
     - Я еще не прибралась. Подожди немного. "Молчит. Рассердился, что  ли?"
- думает жена.
     - Эй! - окликает она его.
     Ответа нет. Она зажигает большой свет. Он хмурится,  поворачивается  на
другой бок. Она подходит к изголовью и наклоняется над  ним.  Он  спит.  Она
сердито толкает его в плечо. Все напрасно. Муж спит крепким сном.
     Значит, он просто бормотал во сне? Или она ослышалась?
     Жена Хякуда снова убавляет свет и с хмурым лицом возвращается на кухню.
Видно, весь июль, пока не кончится горячая пора, придется мириться  с  этим.
Придется безропотно терпеть, раз мужчина так занят работой.
     Перед тем как лечь спать, она еще  раз  достает  купленные  обновы.  Уж
сколько лет не любовалась  вот  так,  пока  никто  не  видит,  понравившейся
тканью. На мгновение она задумывается: "Надо  было  бы  еще  на  одно  юката
купить темно-синего касури", - но тут же укоряет себя за эту мысль.  Встает,
набрасывает ткань на плечи, смотрится  в  зеркало,  висящее  на  столбе.  Но
зеркало совсем маленькое, и она не видит себя во весь рост. "Жаль", - думает
она. Открывает окно и глядится в темное стекло. Теперь лучше. Светлая  ткань
юката смутно, но все же виднеется в стекле. Она опускает ткань  пониже,  как
на ночном кимоно. Оглядывает себя, не спеша поворачиваясь кругом.
     Иногда темноту ночи освещают резкие вспышки маяка.


       Блуждающий огонек

I

     Сани с ватагой подвыпивших парней, распевавших какую-то народную песню,
вынырнули из ущелья, поросшего густым буковым лесом, к озеру,  и  над  тихой
озерной  водой,  окруженной  заснеженными  горами,  разнесся  холодный  звук
колокольчика. Озеро уже стало замерзать от  берегов,  и  посредине,  отражая
зимнее небо, темнел лишь небольшой круг  воды,  значительно  убавившийся  по
сравнению с летом.
     Возница в соломенных снегоступах и безрукавке на собачьем меху  натянул
вожжи и, покрикивая, погнал коня к причалу. Крытые  сани,  скрипя  по  снегу
полозьями, наклонились, и из повозки раздался пронзительный визг.
     В санях сидели трое пьяных парней и две девушки  того  же  возраста,  а
также молодой мужчина и женщина, неизвестно  зачем  направлявшиеся  в  такое
время к горному озеру занесенному снегом. Вскрикнула одна из девушек:  когда
сани наклонились набок, она съехала к плечу парня, и тот обнял ее.
     Все трое были из молодежного кружка поселка Хотару,  расположенного  на
другом  берегу  озера,  и  ездили  в  городок,  находившийся  в  долине,  за
театральным  занавесом  для  новогоднего  вечера.  По  дороге  они  зашли  к
знакомому, где и напились самогона. Сидя вокруг  свертка  с  занавесом,  они
распевали во все горло песни и перекидывались шуточками, не обращая никакого
внимания на незнакомых людей, притулившихся в углу повозки.
     За два часа езды от городской станции мужчина с  женщиной  ни  разу  не
заговорили, только изредка женщина спрашивала у мужчины, укутанного  одеялом
и лежавшего головой на ее коленях: "Ну  как?  Не  холодно?"  Мужчина  иногда
покашливал под одеялом. Это было легкое покашливание, но,  закашлявшись,  он
долго не мог остановиться.
     Заметив, что  колокольчик  умолк,  женщина  выглянула  из-за  полога  и
легонько потрясла мужчину за плечо:
     - Ото-сан! Озеро. Озеро Дзиппэки.
     - Приехали? Наконец-то! - Мужчина приподнял голову,  но,  закашлявшись,
снова уткнулся лицом в колени женщины. Она молча гладила его по спине.
     Неподалеку от причала  утопало  в  снегу  несколько  домов.  На  крышах
виднелись  вывески  сувенирных  лавок,  но  окна  была  забиты  досками,   и
присутствия людей не ощущалось. У причала, сколоченного из  щербатых  досок,
среди рыбачьих лодок стоял небольшой туристский  пароходик  с  облупившимися
боками.
     Когда сани приблизились  к  пристани,  на  палубе  пароходика  появился
пожилой  человек  в  мешковатом  бушлате  цвета  хаки,  сшитом,  видимо,  из
армейского одеяла, какие привозили с собой демобилизованные солдаты.
     Шла вторая послевоенная зима. Один из парней, ехавших в санях, был одет
в короткий матросский бушлат, другой в штаны от летного  комбинезона,  а  на
шее одной из девушек красовался шарф из парашютного  шелка.  Возница  был  в
солдатских обмотках.
     Незнакомые спутники их сошли  позже  других  -  свертывали  одеяло.  На
женщине оказалось синее пальто, черные брюки и мужские резиновые  сапоги.  С
плеча свешивалась полотняная санитарная сумка, в руках она  держала  большие
узлы.
     Мужчина, одетый  во  все  армейское,  кроме  шапки  из  заячьего  меха,
расплатился с возницей. Он был бледен, с ввалившимися щеками,  лет  двадцати
двух на вид. Женщина выглядела старше года на три-четыре, но щеки ее все еще
были гладкими и тугими. Пока возница считал мелочь, женщина  живыми  черными
глазами поглядывала на потную спину лошади.
     Когда они поднялись  на  пароходик,  капитан  в  мешковатом  бушлате  с
удивлением поглядел на них и спросил:
     - В Хотару едете? Мы никуда больше не заходим.
     - Да, мы в Хотару. Возьмите нас, - сказала женщина.
     Иллюминаторы были забиты досками, а на полу вместо татами лежали рваные
соломенные циновки.
     Молодые люди, бросив свернутый занавес, ушли куда-то, женщина,  так  же
как и в санях, соорудила в углу каюты постель из одеяла, и мужчина лег.  Она
хотела закрыть дверь, но двери не оказалось. Женщина укутала  мужчину  своим
одеялом, села, притулившись к стене, и положила голову  мужчины  к  себе  на
колени.
     Пароходик, мелко содрогаясь, отчалил от пристани. Из открытого дверного
проема резко потянуло холодным ветром. Женщина  подняла  воротник  пальто  и
опустила голову. Вошел капитан с хибати в руках. Она была сделана из  пустой
консервной банки с отдушиной.
     - Подумал, пассажирам холодно будет...
     Женщина, удивившись, поблагодарила.
     - Ото-сан! Хибати принесли. Не погреешь руки? - спросила она.
     Мужчина выглянул из-под одеяла, сказал капитану: "Спасибо за  внимание"
- и снова лег. Видно, ему было трудно даже протянуть руки  к  огню.  Капитан
достал американские сигареты и прикурил через отдушину хибати.
     - Только такие... Не закурите? Мужчина хотел было  что-то  сказать,  но
закашлялся, и женщина ответила вместо него:
     - Не курит он.
     - Тут один офицер из оккупационных войск, любитель поохотиться,  осенью
часто на джипе приезжал, - пояснил капитан. -  Только'  демобилизовались?  -
заговорил он с мужчиной, лежавшим с закрытыми глазами.
     - Да, - ответил мужчина, смущенно улыбнувшись.
     - В каких частях служили?
     Мужчина назвал пехотный полк, располагавшийся в  городе  неподалеку  от
тех мест. Капитан удивился. "Сын друга детства, служивший в том же  полку  и
проживающий теперь здесь, у нас в городке, давно уже демобилизовался, вскоре
после окончания войны", - подумал он.
     - Что-то сильно задержались.
     - У него особый случай, - поспешно  оборвала  разговор  женщина.  -  Он
долго в госпитале лежал. Позавчера только выписался.
     - Позавчера? - Капитан с удивлением поглядел на пассажиров. -  Это  что
же, военные госпитали все еще существуют?
     - Нет, теперь это государственная больница, но там еще  много  больных,
поступивших во время войны.
     - И то правда! Болезни же не могут исчезнуть, даже если армия перестала
существовать. Раз  вы  только  что  выписались,  вам,  наверно,  еще  трудно
путешествовать. Тем более добираться до этой холодной дыры Дзиппэки.
     Мужчина лежал, закрыв  глаза,  женщина  молча  глядела  на  свои  руки,
протянутые к хибати.
     - Ничего, что вы ушли с мостика? - Женщина взглянула на капитана.
     - У меня трое молодых помощников, - засмеялся капитан.
     Наверно, пароход вели молодые моряки, которых они видели на палубе.
     - Вам куда в Хотару? - спросил капитан.
     - В гостиницу Когэцу, - ответила женщина.
     - Родственники Тори-сан?
     - Какого Тори-сан? - Женщина с тревогой взглянула на лежавшего мужчину.
     - Да Торикура-сан! Того, что работает в гостинице Когэцу.
     - Нет. - Женщина покачала головой.
     - Значит, знакомые его жены?
     - Нет.
     - Тогда... - Капитан с удивлением уставился на женщину.
     - А кроме семьи Торикура,  в  гостинице  разве  никто  не  работает?  -
Женщина недоверчиво поглядела на капитана. - Там есть горничная?
     - Горничная? Все горничные еще в прошлом году уехали.
     - Уехали? Куда же?
     - На заработки. Кто куда подались. Горничные из прибрежных гостиниц  на
зиму уезжают на горячие источники. Да и что им здесь делать, когда гостиницы
закрыты.
     Женщина явно забеспокоилась. Не спуская глаз с капитана,  она  легонько
тряхнула мужчину, лежавшего у нее на коленях. Тот давно уже открыл глаза.
     - Тут, как видите, горы, - продолжал капитан. - Как  пройдет  листопад,
так туристский сезон и кончается. С ноября автобус уже не ходит. А как  снег
выпадет, сообщения и вовсе никакого нет. Отсюда можно  выбраться  только  на
горных лыжах или на тех  санях,  что  вас  привезли.  Да  и  сани  ездят  по
глубокому ущелью, только когда ветра нет и снег не валит. Вам еще повезло.
     О том, что им повезло, сказал еще служащий на станции  в  городе.  "Как
добраться до озера Дзиппэки?" - спросили они у него, прибыв на  станцию.  "В
такое время к озеру? - ошеломленно вытаращил глаза станционный служащий. Но,
заметив на углу вокзальной  площади  сани,  курсирующие  до  озера,  сказал,
улыбнувшись: - А вам повезло. Попроситесь у возницы. Сани бывают здесь в тот
день, когда у" причала стоит пароходик, идущий в Хотару. Не знаю только, как
вы обратно доберетесь".
     Да, им повезло, они едут в Хотару, но какое же это  везенье,  если  там
нет человека, к которому они направляются?
     - Значит, вы едете к горничной в гостиницу Когэцу, - сказал капитан.
     - Да, ее зовут Тэрада Тами. На год меня старше,  -  сказала  женщина  и
сдержанно добавила: - Сестра его, Тами-сан.
     Мужчина, закашлявшись, поднялся на  постели.  Капитан  подул  на  огонь
хибати, будто только что заметил, что  он  погас,  и,  отворачивая  лицо  от
белого пепла, сказал:
     - Тэрада Тами... Я не бывал в гостинице  Когэцу.  Зайдите  туда.  Может
быть, сестра осталась и ждет вас. А если нет, Тори-сан, наверно, скажет вам,
где она теперь.
     - Надо бы пойти сменить кого-нибудь из молодых, - пробормотал капитан и
вышел из каюты.
     Мужчина и женщина, устало прислонившись к стене, некоторое время  молча
смотрели в дверной проем, куда ушел капитан, думая об одном и том  же.  "Что
делать, если Тами и вправду  не  окажется  в  гостинице?  Куда  податься  им
обоим?"
     Они понимали, что должны будут сказать об этом друг другу, если взгляды
их встретятся, и боялись произнести это вслух.
     Слышен был шум двигателя, плеск воды, шорохи ветра, проникавшего сквозь
щели в досках, которыми были забиты иллюминаторы, но было непонятно, в какой
стороне озера находится теперь пароходик. Сквозь  квадратный  дверной  проем
белели крутые скалы окрестных гор и виднелась темная вода.
     - Сима-сан! - позвал вдруг мужчина. Женщина,  вздрогнув,  взглянула  на
него. Он по-прежнему глядел в дверной проем. Тогда она перевела взгляд  туда
же.
     - Что?
     - Когда ты жила в гавани, приходилось тебе зимой видеть берег с моря? -
спросил мужчина. Немного помедлив, женщина ответила:
     - Нет, не приходилось.
     - А я видел.
     - Ты же рыбак.
     - Похоже на эти места.
     - Как у нас в Санрику {Санрику  -  северо-восточное  побережье  острова
Хонсю.}?
     - Да, когда глядишь с моря. Берег Санрику был скалист  и  мрачен  и  во
многих местах круто обрывался вниз.
     - В штиль, когда глядишь с лодки на берег,  точно  такой  же  вид,  как
здесь. Очень похоже.
     - А я-то подумал, о чем это ты вдруг... - прошептала женщина, но тут же
умолкла.  Ей  показалось  странным,  что  он  вспомнил  родные  места,   она
улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами.

II

     Сима и Отодзи были родом из приморского городка в районе Санрику.
     Сима была дочерью хозяина рыбацкой харчевни, а Отодзи -  сыном  рыбака,
завсегдатая этой харчевни. В детстве Отодзи  с  сестрой  Тами  тоже  не  раз
захаживали туда, но ходили они не в гости, а за отцом, который, напившись  в
стельку, часто оставался спать за столом, заляпанным соевым соусом.
     Отец Отодзи смолоду уже  слыл  отъявленным  пьяницей,  а  когда  родами
умерла мать пятилетнего Отодзи,  и  вовсе  спился  с  кругу.  Напившись,  он
пропадал неизвестно где. Когда отец долго не возвращался  домой,  кто-нибудь
из соседей,  видевших  его,  кричал:  "А  отец-то  ваш  опять  набрался!"  В
штормовую погоду хозяйки,  возвращаясь  из  лавок,  сообщали:  "Ваш  отец  в
бамбуковой чаще бродит". Это означало, что он  шатается  пьяный  по  гавани,
вроде тигра в бамбуковой чаще.
     "Ну вот, опять!" - с досадой думали Отодзи и Тами  и  бежали  на  улицу
портовых кабаков искать отца. Они обыскивали  дом  за  домом  и  чаще  всего
находили отца пьяным в харчевне Сима, хотя, бывало, он торчал и где-нибудь в
другом кабаке. У входа в дом Сима висел не веревочный занавес, как у всех, а
длинный синий норэн с белыми иероглифами - "Масутоку". Когда Отодзи  окончил
начальную школу, ему стало стыдно заглядывать за этот занавес. Он думал:  "А
не презирает ли меня Сима?"
     Сима редко выходила в харчевню. Только однажды ее мать сказала о дурной
привычке отца в ее присутствии: "Мы торгуем вином и рады, когда у нас  пьют,
но пкити, уходя, всякий раз вытирает лицо занавесом. Сколько  бы  ни  выпил,
обязательно вытрется занавесом. Вот я и повесила для него полотенце".
     Отодзи покраснел, ему было неловко перед Сима. Она молча улыбалась.
     С тех пор Отодзи и стал думать, что Сима презирает  его.  Однако  скоро
это перестало его заботить. Осенью, когда он уже  учился  в  средней  школе,
отец его утонул в море.
     Отодзи и Тами осиротели, но, печалясь о смерти отца, Отодзи  чувствовал
в душе и какое-то облегчение оттого, что отец  умер,  как  положено  умирать
рыбакам, а не погиб от водки.
     Сима исполнилось двадцать лет, и она нанялась на работу в  гостиницу  в
большом городе. Отодзи взяли к себе родственники, проживавшие в их  портовом
городке. Теперь он с нежностью вспоминал и тяжелую руку  отца,  который  при
жизни доставлял ему столько неприятностей, и его горячее дыхание, и  немного
печалился, что не видит ни занавеса у входа в  харчевню  "Масутоку",  ни  ее
хозяйку, ни Сима. Но, окончив школу и став рыбаком, он уже реже вспоминал  и
отца, и Сима.
     Потом за три года жизни в гавани он дважды встречал Сима  в  совершенно
неожиданных местах.
     Однажды, возвращаясь с ночной ловли угрей, он шел босиком по  берегу  с
тяжелой корзиной на плече и, проходя  мимо  небольшой  верфи,  у  строящейся
лодки, каркас которой смутно белел в темноте, услышал  вдруг  женский  крик:
"Пощадите!" Раздался треск разрываемой ткани, и из темноты выбежала  женщина
в белом юката.
     - Эй, Сима, подожди! - окликнул ее грубый мужской голос. Женщина  молча
пробежала мимо остановившегося Отодзи, чутб не коснувшись его плечом. Не  то
от дуновения ветра, вызванного ее стремительным бегом, не то  от  того,  что
женщина действительно коснулась плеча Отодзи, тихонько  звякнул  колокольчик
на конце короткого шеста, воткнутого в его корзину.
     Услышав звук колокольчика, мужчина в спортивной рубашке,  гнавшийся  за
женщиной, остановился, и некоторое время они молча стояли друг против друга,
разделенные несколькими метрами темноты.
     - Ты кто? - спросил наконец мужчина приглушенным голосом.
     - Здешний я, из гавани. С ночного лова возвращаюсь, - сказал Отодзи.
     Прищелкнув языком с досады, мужчина пошел прочь, пиная ногами песок,  и
исчез между лодочными сараями.
     "Уж не Сима ли это из харчевни?" - подумал Отодзи с неприязнью и пошел,
поплевывая на сторону. Да и голос мужчины был ему знаком. Он припомнил,  что
это был сын Курихара, хозяина сетей, который учился в институте в Токио.
     И еще раз Отодзи видел Сима.
     Он решил попытать счастья на чужой стороне и вечером, накануне  отъезда
на заработки в город Теси в префектуре  Тиба,  зашел  помолиться  в  местный
храм. Выйдя из храма, он шел не спеша по сливовой роще за памятником  павшим
воинам и услышал внизу, ниже храмового  двора,  скрип  качелей  в  маленьком
парке. Звуки эти он знал с детства, ничего особенного  в  них  не  было,  но
теперь, когда он впервые в жизни покидал гавань, они показались  ему  такими
родными, что Отодзи подошел  к  краю  рощи  и  посмотрел  вниз.  На  качелях
развевался подол простого желтовато-зеленого платья Сима.
     В парке никого больше не было. Сима одиноко раскачивалась на качелях, и
их скрип почему-то тревожил его сердце.  Отодзи  подумал,  что  она  кого-то
ждет. Сразу пришло в голову имя сына Курихара, но  он  не  мог  быть  теперь
здесь - до каникул было далеко.
     Странное чувство овладело Отодзи. Сима, которой было уже  за  двадцать,
казалась ему сейчас маленькой девочкой, отвергнутой сверстниками в игре. Это
была совсем не  та  женщина,  которая  как-то  ночью  с  криком  "Пощадите!"
вырвалась