у
нее  во  дворце  Барберини и понемногу приглядывался к Каббале.
Помимо нее туда входит Кардинал. И княгиня д'Эсполи, у  которой
не  все  дома.  Затем  еще  мадам  Бернштейн  из семьи немецких
банкиров. Каждый из этих  людей  обладает  неким  замечательным
даром, а все вместе они стоят на несколько миль выше ближайшего
к  ним  слоя  общества. Они такие удивительные, что пребывают в
одиночестве, это тоже цитата. Поэтому они  засели  в  Тиволи  и
утешаются, как могут, совершенствами друг друга.
     -- А   сами   они  называют  себя  Каббалой?  Есть  у  них
какая-либо организация?
     -- Насколько я понимаю, нет. Вероятно, им  даже  в  голову
никогда  не  приходило, что они составляют сообщество. Я же вам
говорю, займитесь их изучением. Вынюхаете все их секреты.  Я-то
для этого не очень гожусь.
     Последовала  пауза, и в наше сознание, до сей поры занятое
полубожественными  персонажами,  начали   понемногу   проникать
обрывки разговоров, происходивших в разных концах вагона.
     -- У  меня  нет ни малейшего желания ссориться, Хильда, --
вполголоса говорила  одна  из  англичанок.  --  Разумеется,  ты
старалась  подготовить  поездку  как  можно лучше. Я всего лишь
сказала, что служанка не желала каждое утро  отчищать  раковину
умывальника. Приходилось звонить и звонить, чтобы она пришла.
     А со стороны американских итальянцев слышалось:
     -- А  я  говорить, что это не твоего чертова ума дела. Вот
что я говорить. И убери отсюда к черту  твою  чертову  рубашку.
Сказал  тебе,  он  удрал; он удрал так быстро, что от него даже
пыли не видно, вот как он удрал.
     Иезуит с учениками проявили вежливый  интерес  к  почтовым
маркам, и японский атташе негромко рассказывал им:
     -- О,  это  чрезвычайная редкость! Цена -- четыре цента --
напечатана бледно-лиловой краской, а на просвет  видны  водяные
знаки,  изображающие  морского конька. В мире существует только
семь экземпляров, и три из них в коллекции барона Ротшильда.
     Вслушиваясь в звучание всего оркестра  сразу,  можно  было
узнать,  что  сахара  в  него не клали, что она три утра подряд
повторяла Мариэтте, чтобы та либо  клала  в  него  сахар,  либо
ставила  его  на  стол, но хотя республика Гватемала немедленно
прекратила  их  выпуск,  все  же  несколько   штук   уплыло   к
коллекционерам,  и  это  при  том,  что на углу Бродвея и 126-й
улицы каждый год продают такую кучу канталуп, какой  человек  и
вообразить  не способен. Быть может, именно неприязнь, питаемая
мной к подобным пустым  разговорам,  и  стала  первым  толчком,
побудившим  меня заняться этими Олимпийцами, каждый из которых,
как бы им ни  было  скучно  и  каким  бы  заблуждениям  они  ни
предавались,  по  крайней  мере  обладал  "неким  замечательным
даром".
     Вот в таком, стало быть, обществе,  в  томительном  первом
часу ночи я и появился впервые в Риме, на вокзале, отличающемся
от  прочих  пущей  своей  уродливостью,  пущим  обилием  реклам
целебных источников и пущим запахом аммиака. Пока  длилось  мое
путешествие,  я  обдумывал  то,  что  сделаю,  как  только  оно
закончится: накачаюсь вином и кофе и роскошной полночью  полечу
по  Виа  Кавур.  При  первых  проблесках зари я осмотрю трибуну
Санта-Мария Маджоре, которая будет нависать надо мной,  подобно
ковчегу   на  вершине  горы  Арарат,  и  призрак  Палестрины  в
испачканной  сутане  выскочит  из  боковой  двери  и  торопливо
устремится  домой,  к  большой пятиголосой семье; а я поспешу к
маленькой площади  перед  дворцом  Латерано,  туда,  где  Данте
смешался  с  празднующей  начало нового века толпой; помедлю на
Форуме, обогну запертый по ночной поре  Палатин;  пройду  вдоль
реки  до харчевни, в которой Монтень жаловался на свои болезни;
и с трепетным взором паду ниц перед схожей  с  утесом  обителью
Папы,  в  которой  трудились  величайшие из художников Рима, --
тот, что не знал никаких несчастий, и тот, что не  знал  ничего
иного.  С  пути я не собьюсь, поскольку разум мой зиждется, как
на   фундаменте,   на   карте   города,   восемь   школьных   и
университетских  лет  провисевшей  у  меня  над столом, города,
столь желанного, что в глубине  души  я,  казалось,  так  и  не
поверил по-настоящему, будто когда-нибудь увижу его.
     Но когда я, наконец, приехал в этот город, вокзал оказался
пустынен,  и  не  было здесь ни вина, ни кофе, ни призраков, ни
луны. Только проезд по  темным  улицам  под  звуки  фонтанов  и
особое, ни с чем не сравнимое эхо травертиновых тротуаров.

     Всю  первую  неделю  Блэр  помогал  мне  искать,  а  затем
обживать квартиру. Она состояла из пяти комнат в старом дворце,
стоящем на правом берегу реки, на расстоянии  полета  камня  от
базилики Санта-Мария ин Трастевере. Комнаты были высоки, сыры и
отдавали дурным восемнадцатым веком. Потолок гостиной покрывали
незатейливые  кессоны,  на потолках вестибюля уцелели фрагменты
растрескавшейся лепнины, все еще слабо окрашенные  в  выцветшие
голубые,  розовые  и  золотые тона; каждое утро метла смахивала
новый кусочек локонов  какого-нибудь  купидона  или  крошащихся
венков  и свитков. В кухне имелась фреска, изображающая борение
Иакова с ангелом, но ее закрывала плита. Два  дня  мы  провели,
выбирая  столы  и стулья, нагружая ими тележки и лично провожая
последние до  нашей  убогой  улочки,  торгуясь  перед  дюжинами
лавчонок  в попытках сбить цену на рулон синевато-серой парчи и
зная   наперед,   что   ее   покрывают   разнообразные   пятна,
размахрившиеся  нити  и  мятые  складки;  выбирая  из множества
бойких имитаций старинных канделябров  те,  которым  удалось  с
наибольшим успехом подделаться под чистоту линий и общий аромат
старины.
     Триумфом  Блэра  стало  приобретение Оттимы. Неподалеку от
моего дома располагалась угловая  trattoria(*1)  --  принадлежащее
трем  сестрам  заведение,  в  котором можно было, попивая вино,
часами  вести   досужие   разговоры.   Некоторое   время   Блэр
присматривался  к  сестрам,  а  затем  предложил  одной из них,
расторопной,  немолодой  и  смешливой  перебраться  ко  мне   в
качестве  кухарки -- "на несколько недель". Итальянцы опасаются
связывать себя на долгий срок, так  что  последняя  оговорка  и
склонила Оттиму принять предложение. Мы предоставили ей выбрать
по  своему  усмотрению  какого  угодно  мужчину в помощники для
исполнения тяжелой работы, однако она надулась и  заявила,  что
отлично справится и с тяжелой работой тоже. Возможно, переезд в
мою квартиру оказался для Оттимы ниспосланным свыше разрешением
каких-то  ее  личных  проблем,  ибо  она всей душой предалась и
работе, и своим кухонным компаньонам  --  немецкой  овчарке  по
имени  Курт  и  кошке  Мессалине.  Мы  зажили  дружной  семьей,
отзываясь  на  оплошности  друг  друга   одним   лишь   веселым
подмигиваньем.

---------------------------------------------------------------------------

     1)  небольшой  ресторанчик (ит.). Здесь и далее примечания
переводчика.
---------------------------------------------------------------------------

     Итак,  на  другой  день  после  приезда  мы  отправились к
последнему из диктаторов Рима и  увидели  мальчишеского  облика
старую  деву с интересным, болезненным лицом и порывистыми, как
у птицы, движениями, то и  дело  переходящую  от  добродушия  к
раздражительности и обратно. Было без малого шесть часов, когда
мы вошли в ее гостиную во дворце Барберини, застав там четверку
дам и одного господина, несколько скованно сидящих вокруг стола
и   беседующих   по-французски.   Мадам   Агоропулос   радостно
вскрикнула, увидев Блэра, рассеянного ученого, к  которому  она
столь  привязалась;  на  вскрик  ее слабым эхом отозвалась мисс
Грие. Тощая миссис Рой застыла в ожидании,  когда  в  разговоре
мелькнут  какие-либо сведения о наших родственных связях, после
чего ей можно будет расслабиться и улыбнуться. Испанский  посол
и  его  жена  поинтересовались, как это в Америке обходятся без
системы титулов, позволяющей человеку безошибочно  распознавать
людей   своего   круга,  а  маркиза,  слегка  вздрогнувшая  при
вторжении  двух  неотесанных  молодых  краснокожих,   принялась
составлять в уме полную ошибок французскую фразу, которая могла
бы  извинить ее внезапный уход. На какое-то время разговор стал
беспорядочным  и  судорожным,  не   утратив,   однако,   сухого
очарования,  присущего  всем  разговорам,  ведомым на языке, не
являющемся родным ни для кого из собеседников.
     Внезапно я осознал, что  в  комнате  царит  напряжение.  Я
ощутил   неявное   присутствие  интриги,  не  будучи  способным
составить хотя бы отдаленное представление  о  ее  целях.  Мисс
Грие  притворялась,  будто увлечена легкой беседой, оставаясь в
действительности более чем серьезной,  а  миссис  Рой  мысленно
делала  заметки. Весь эпизод разрешился типично римским, хотя и
не отличающимся чрезмерной усложненностью, образчиком  светской
сделки  с  характерными для таковой последствиями религиозного,
политического   и   бытового   толка.   Пользуясь   сведениями,
полученными  мной  много позже, я хочу привлечь ваше внимание к
тому, чего миссис Рой желала добиться от мисс Грие, и что  мисс
Грие требовала в обмен на свои услуги.
     Глаза у миссис Рой были узкие, а рот такой, словно она сию
минуту  отведала  хинина;  когда она вступала в беседу, длинные
серьги ее принимались с дребезжанием биться  о  худые  ключицы.
Веры  она  придерживалась  католической, а в политических делах
могла дать фору любому клерикалу.  Время  своего  пребывания  в
Риме  она  посвятила  решению одной задачи -- привлечь внимание
Папы  к   нуждам   некоторых   американских   благотворительных
организаций.   Злые   языки  указывали  для  ее  благих  трудов
множество различных мотивов, наименее порочащим из которых была
надежда получить титул графини  папского  доминиона.  На  самом
деле  миссис  Рой  добивалась  аудиенции  в  Ватикане,  надеясь
склонить Его Святейшество, чтобы оно сотворило чудо, а  именно,
применив  правило, установленное еще апостолом Павлом, даровало
ей развод. Исполнение ее желания, отнюдь  не  беспрецедентного,
зависело  от  многих условий. Прежде чем решиться на такой шаг,
Ватикану надлежало с доскональностью выяснить, насколько велико
будет удивление, вызванное  им  в  католических  кругах,  затем
конфиденциальным  образом  запросить  у американских кардиналов
доклада   о   характере   почтенной    матроны,    и    наконец
проконсультироваться у верующих Рима и Балтиморы, да так, чтобы
те  ничего  не  заметили.  Проделав  все  это,  неплохо было бы
оценить степень одобрения или  цинического  презрения,  каковое
подобная  мера  возбудит  в протестантах. Репутацией миссис Рой
обладала безупречной, а право  ее  на  развод  не  вызывало  ни
малейших сомнений (муж был кругом виноват перед нею: он изменял
ей, он изменил ее вере, и наконец он обратился для нее в animae
periculum(*1),  то  есть попытался втянуть ее в неуместный спор по
поводу разжижения крови Св. Януария), и тем не  менее  получить
imprimature(*2)  со стороны протестантов было необходимо. И чье же
мнение оказалось бы в этом  смысле  более  ценным,  чем  мнение
суровой  правительницы американской колонии в Риме? К мисс Грие
обратились  бы,  --  и  обе   женщины   знали   об   этом,   --
воспользовавшись     каналами     чрезвычайно     тонкими     и
чувствительными, и если бы по этим каналам из дворца  Барберини
донеслась хоть одна неуверенная нота, просительница получила бы
традиционный  вердикт:  "Нецелесообразно",  закрывающий  вопрос
навсегда.
     Миссис Рой, которой предстояло попросить мисс Грие о столь
великом одолжении, желала  знать,  не  существует  ли  ответной
услуги, которую она была в состоянии оказать.
     Такая услуга существовала.
     Ни  одно произведение искусства, относящееся к какому-либо
из  классических  периодов,  не  могло  покинуть   страну   без
обложения  колоссальным налогом на экспорт. Спрашивается, каким
же образом вышедшая  из-под  кисти  Мантеньи  "Мадонна  со  Св.
Георгием  и  Св. Еленой" попала, миновав таможню, в Актовый зал
колледжа Вассар? Последний раз  это  полотно  видели  три  года
назад  в  собрании  обедневшей  княгини  Гаэта,  там  оно,  как
утверждалось в ежегодных докладах министра изящных искусств,  и
пребывало,  хотя  поговаривали, будто его уже предлагали музеям
Бруклина, Кливленда и Детройта. Полотно  переходило  из  рук  в
руки  шесть  раз,  однако  торговцев  картинами, ученых мужей и
музейных хранителей больше занимал  вопрос,  вправду  ли  левой
ноги Св. Елены коснулась (как утверждает Вазари) кисть Беллини.
В  конце  концов  картину  купила  жившая в Бостоне сумасшедшая
старуха-вдова в сиреневом парике, завещавшая ее (вместе с тремя
поддельными Боттичелли) этому самому колледжу, с которым вдову,
хотя бы по той причине, что она и писать толком не умела, могло
связывать лишь одно -- место в совете попечителей.
     В Риме министр изящных искусств,  прослышав  о  завещании,
впал  в  отчаяние.  Как  только  новость  станет известной, его
положение  и  репутация  пойдут  прахом.  Никакие  титанические
труды, предпринятые им для блага отечества (exempli gratia(*3): он
в  течение  двадцати лет препятствовал раскопкам в Геркулануме;
он разломал фасады двадцати великолепных соборов эпохи  барокко
в  надежде найти под ними окно тринадцатого века и так далее, и
тому подобное), ничем ему не помогут, когда  в  римской  прессе
разразится   буря.   Все   верноподданные  итальянцы  страдают,
наблюдая, как  принадлежащие  стране  художественные  сокровища
уплывают   в   Америку;  граждане  только  и  ждут  какого-либо
предлога, чтобы разорвать на куски государственного служащего и
тем ублажить свою уязвленную гордость. Американское  посольство
уже  мучительно искало удовлетворительного со всех точек зрения
выхода из создавшегося положения.  Ждать  от  Вассара,  что  он
вернет  картину или уплатит штраф за контрабандный вывоз ее, не
приходится. Завтра же утром римские газеты начнут расписывать в
редакционных статьях американских варваров, крадущих  у  Италии
плоть от плоти ее, посыплются имена Катона, Энея, Микеланджело,
Кавура  и  Святого  Франциска. Римский Сенат примется заседать,
обсасывая  деликатную  ситуацию,  разрешение  которой   Америка
вверила итальянской любезности.

---------------------------------------------------------------------------

     1) опасность души (лат.)
     2) одобрение (лат.)
     3) например (лат.)
---------------------------------------------------------------------------

     Надо  сказать,  что  мисс  Грие  тоже принадлежала к числу
попечителей Вассара. Ей  отводилось  лестное  место  в  длинных
процессиях,  каждый  июнь  проплывающих среди солнечных часов и
имеющих образовательное значение кустарников. Она  готова  была
уплатить  пеню,  но не раньше, чем ей удастся утихомирить отцов
города.   Для   чего   требовалось,   чтобы   должным   образом
проголосовал  комитет,  которому  предстояло заседать как раз в
этот вечер. Комитет состоял из семи членов, поддержкой четверых
она уже заручилась; трое других были  клерикалами.  Между  тем,
чтобы  закрыть  вопрос  и  соблюсти  при  этом интересы княгини
Гаэта, требовалось единогласное решение.
     Если бы миссис Рой незамедлительно  спустилась  и  села  в
автомобиль,  она бы успела доехать до Американского Колледжа на
площади Испании и переговорить с милейшим  и  всеведущим  отцом
О'Лири. Акустика в Церкви просто волшебная! Еще до десяти часов
вечера  голоса  клерикалов  были  бы  благополучнейшим  образом
поданы в  пользу  примирительного  решения.  Задача  мисс  Грие
состояла в том, чтобы, сидя за чайным столом, подробным образом
разъяснить   все   это  миссис  Рой  и  вскользь  намекнуть  на
неупоминаемое всуе деяние, которое  она,  мисс  Грие,  способна
совершить  в  благодарность  за такую услугу. Выполнение задачи
осложняла необходимость  иметь  твердую  уверенностью,  что  ни
мадам  Агоропулос,  ни  супруга  посла  (мужчины  не в счет) не
заметят происходящего у  них  на  глазах  тайного  сговора.  По
счастью,  супруга  посла  не  понимала  беглого французского, а
мадам Агоропулос, женщину  сентиментальную,  удавалось  раз  за
разом  отвлекать  от  главной  темы  мелкими  подачками  в виде
красивых и чувствительных фраз.
     Эти несколько карт мисс Грие разыграла с осмотрительностью
и точностью  игрока,  обладающего  безупречной  техникой.   Она
обладала  качеством,  которое  странным образом примешивается к
прямоте,  присущей  великим   монархам,   качеством,   особенно
заметным в Елизавете и Фридрихе -- способностью доводить угрозы
точно  до  той  грани,  на  которой  они  побуждают  человека к
действию, не обращая его во врага.  Миссис  Рой  мигом  поняла,
чего  от  нее  ждут.  Она  уже  много лет составляла комитеты и
мирила разобиженных кардиналов и преданных  Церкви  итальянских
политиков; торговля влиянием была ее каждодневным уделом. Сверх
того,  и  радость воздействует на ум благотворнейшим образом, а
миссис Рой чувствовала, что развод становится для  нее  близкой
реальностью. Она вскочила на ноги.
     -- Вы  извините  меня,  если я вас покину? -- промурлыкала
она. -- Я обещала Джулии Говард заехать за ней к Розали. К тому
же меня просили кое-что сделать на площади Испании.
     Она поклонилась нам  и  исчезла.  Какое  чувство  наделяет
крыльями  столь  прозаичные  ноги  и беспечной игривостью столь
худосочных особ? Год спустя она вышла замуж за молодого,  вдвое
моложе  ее,  французского яхтсмена, обосновалась во Флоренции и
родила сына. Когда  она  входила  в  гостиные  клерикалов,  все
разговоры  о том, кто за что голосует, немедленно прекращались.
Картина осталась в Вассаре, там же хранится в архиве письмо  от
Министра  иностранных  дел  Италии,  похожее  больше  всего  на
дарственную. Воздействие произведения искусства  на  тех,  кому
случается  проходить  мимо  него,  вещь слишком неуследимая для
надежных выводов, но хочется верить, что сотни девушек,  каждый
день  снующих  под  полотном  Мантеньи,  получают от него некие
токи, обращающие их во все более примерных жен  и  матерей.  Во
всяком случае, именно это Министерство сулило колледжу.
     Когда  ушли  и  другие гости, мисс Грие состроила им вслед
гримаску, приглушила свет и завела с нами разговор о Нью-Йорке.
Похоже было, что экзотические собеседники вроде нас  доставляют
ей определенное удовольствие, но мысли ее где-то блуждали, пока
она  вдруг  не  поднялась,  разглаживая складки на платье, и не
велела нам отправляться домой, переодеться  и  в  восемь  часов
вернуться   к   обеду.   Удивленные,   но   не   повергнутые  в
растерянность, мы выскочили под дождь.
     Я немедленно потребовал, чтобы Блэр рассказал  мне  о  ней
побольше.  Он  мало  что мог сообщить; представление о духовной
сущности и  даже  внешнем  облике  мисс  Грие,  содержащееся  в
нижеследующем  описании ее родословной, сложилось у меня, когда
я читал между строк в истории  семейства  Грие,  написанной  за
изрядное   вознаграждение  кузеном  этой  дамы,  и  разглядывал
приведенные там фотографии.
     Прадед ее, человек слабого  здоровья,  прибыл  в  Нью-Йорк
году  примерно  в  1800-м. Он купил в сельской местности старый
дом,  намереваясь  скоротать  свой  век   отшельником,   изучая
библейские  пророчества  и  помогая  плодиться  и  размножаться
четверке свиней, привезенным им из-за океана в корзинке. Однако
здоровье его пошло на поправку вместе с  делами,  и  вскоре  он
женился  на  наследнице  Вороньей Дыры, мисс Агате Фрегестокен,
кончина родителей которой,  последовавшая  десять  лет  спустя,
объединила  две  обширных  фермы.  Их  дети,  Бенджамин и Анна,
выросли, получив ровно столько образования, сколько им перепало
от отца дождливыми вечерами, в которые  его  посещала  подобная
прихоть.  Дедушка  нашей  мисс  Грие, ловкий и целеустремленный
деревенский  парнишка,  на  многие  годы